Новое пробуждение принесло ощущение того, что я двигаюсь. Не сам, это точно, уж я бы понял. Пошевелил языком во рту, какие-то крошки были, но в основном я чувствовал, что рот пуст, видимо, с кашлем вылетела та земля, что там была. Как только начал соображать, вернулась боль. – А-а-а! – вырвалось у меня изо рта, но показалось, что кричит само тело, которому было ну очень больно. – Терпи, братка, терпи, госпиталь уже близко! – донеслось до меня. Что, опять госпиталь? Опять что-нибудь отрежут? – Где я? – смог выдавить я из себя два простых слова. – Нашли тебя возле танка наши ребята, что вперед шли. Мы санитары, несем в санбат, а там и госпиталь вскоре. Потерпи. – Что… с… ногой? Слова складывались тяжело, некоторые буквы проглатывались, и даже самому было непонятно, что я говорю. Голова просто раскалывалась, язык заплетался, боль… – Ранен ты, братка, тяжело ранен. Но ничего, вылечат, ты же знаешь, у нас лучшие врачи. Вылечат! – Ноги… Ноги целы? – почему-то волновали именно ноги, может, потому, что я уже их ранее терял? А так резало и ломило все тело, боль была повсюду. – Целы, – успокаивающе отвечали мне, – целы, посекло немного, но ничего. Получив ответ, голова машинально начала соображать. Ноги целы? А почему я их не чую? А руки? Левую не чувствую, как и ноги, а правая как не своя. Вроде хочу поднять ее, а не могу, это как во сне бывает. Поднимаешь что-то, а никак не можешь, хотя и знаешь, что предмет легкий, но не выходит. Внезапно тряска закончилась. Кажется, меня опустили вниз, на землю. Движения больше не было, с тряской ушла и часть боли. – Танкист? – услышал я, причем вопрос был не ко мне. – Да, ребят. Еще один танкист… – Жалко пацанов, только сформировали – и в такое пекло, жаль… – Всех жалко, – вновь тот же голос, что уже уговаривал меня потерпеть. Он как-то выделялся среди других. От слов, что он говорил, у меня внутри все сжималось. Даже не от самих слов, а от того, как он говорил. Буднично так, словно привык к этому давно, а меня как будто и не было рядом. – Что поделаешь, война вон как разошлась, сколько еще таких мальчишек будет… Когда меня водрузили на операционный стол, я потух. Сознание буквально выключилось, даже подумать не успел. Пробуждение приятным не оказалось. Очнулся от того, что меня тупо рвет. Без сознания лежал, а почему-то рвет. Сильные руки с двух сторон держали меня, голова была наклонена вниз, свешиваясь с постели, и я блевал. – Очнулся, Арсений Петрович, он очнулся, – услышал я над собой голоса. – Все, все, больше не буду, – пробормотал я. Меня осторожно уложили на кровать, ну, или лежанку какую-то. По обе стороны от меня два мужика в форме, рукава закатаны, видны сильные руки. Помещение серое, с темным потолком и стенами, буквально нависающими надо мной. В поле зрения попал еще человек. Этот был уже не в форме военного, а в грязно-белом халате и шапочке. – Ну-с, молодой человек, вы живой? – вообще-то об этом я хотел спросить, а тут… – А где я? – вместо ответа спросил я. – Полевой госпиталь Брянского фронта, под Ливнами мы. – Болит все… – выдохнул я. – Конечно, с такими-то ранами. Ты же без сознания пробыл почти шесть дней. – И меня не похоронили? – удивился я. – Что значит «не похоронили»? Ты же без сознания, а не мертвый был. О характере ранений в курсе? Знаешь, что с тобой случилось? – Танк рванул, меня отбросило… – У тебя нет одной ноги и руки, вторая рука повреждена, но восстановится. Вторая нога целая, можешь радоваться. Частичное скальпирование, многочисленные осколочные ранения спины и того, что ниже. Инструмент цел, если ты сейчас о нем подумал, думаю, даже работать будет. Не так все плохо, парень, это лучше, чем в могиле лежать… Эй, ты чего, опять в обморок собрался? Аннушка, нашатыря мне дай! Конечно, я вновь провалился в забытье. Второй раз дед закидывает меня так, что меня тут разбирают на запчасти. И смешного в этом вообще нет. Опять вскрывать вены? А если не получится к себе уйти? Как там дед, говорил, могу к себе не вернуться, что ли? Вот бы знать точно, оно как-то понятнее было бы. Вдруг и правда, убью сам себя и очнусь где-нибудь на другом конце вселенной. Что будет? Тут хоть убивают или умираю от ран, так возвращаюсь к себе, сбоев не было еще. Да уж, слова деда меня пугали, но как теперь жить, да и сколько? Вновь пришел в себя от тряски. Меня куда-то несли на носилках два солдата. Когда, наконец, все стихло, осмотревшись, увидел доктора в маске на лице. – Нашли еще осколок, видимо, он тебе и мешает начать выздоравливать. Сейчас удалим, терпи! Меня перевернули на живот, и я разглядел, что левая рука отсутствует ниже локтя, по сути, нет кисти, а ноги пока не видел. Кто-то подозрительно трогает мне голову, стало не по себе. – Что вы делаете? – спросил я. – Осколок в шее сидит, нерв перебит. Не заметил, что у тебя голова вправо почти не поворачивается? – попробовал. Точно, не могу повернуть, боль адская, и как будто мне голову кто-то держит и не дает повернуть. – Мне же больно будет… Тут мне в нос сунули какую-то тряпку, и я вновь куда-то «ушел»… – Ну, мил человек, довольно спать, – меня разбудили, тряся за плечо. – Если к завтрашнему дню состояние будет стабильным, отправим в эвакогоспиталь. Ну, как ты, парень? – Лучше, – не сомневаясь, ответил я. Я действительно чувствовал себя гораздо лучше. Щипало и чесалась спина и шея, ломило руки и ноги, но в целом было нормально, насколько это возможно с моими ранами. Просто уже столько раз испытывал различную боль, что становлюсь экспертом. – Ну и ладно, – выдохнул врач. – С утра проверю, если ночью станет хуже, зови сестру. – Спасибо, – чуть кивнул я. Только сейчас, когда доктор вышел, я услышал, что вообще-то я тут не один. Повернул голову влево: две лежанки, на обеих кто-то есть. Вправо голова вроде поворачивалась, но пока было больно. Что же, есть время подумать о жизни. Может, правда, остаться здесь и посмотреть, что будет? Ну а что? Да, я без руки и ноги, но голова-то есть! И ведь после очередной смерти наверняка вернусь домой? Только как это будет выглядеть? Время в будущем не стоит на месте, пока я тут. Вон я раньше по несколько дней в отключке там был, а если мне здесь предстоит долго жить? Вернусь, а я там уже старый, как тот дед?! …Дорога до госпиталя была длинной и утомительной. Трясло, поезд еле тащится, постоянно останавливаясь и пропуская другие эшелоны. Об этом рассказывают ходячие раненые. Кстати, удивился, но в моем вагоне для лежачих народа мало, а в кино, помню, показывали, как битком возили. Со слов все тех же ходячих, везли нас в Саратов. Никогда там не был, посмотрим, что за город, когда начну ходить. В госпитале было скучно и муторно лежать. Никого не знаю, говорить о чем-то с местными не хочется, вдруг чего сболтну? Тупо лежать и пахнуть деревом? А приходилось все больше именно лежать. Так уж вышло, что у меня нет левой кисти и отпилена правая нога чуть ниже колена. На костылях ходить очень непривычно и больно. На руку мне выдали такую приспособу из толстой кожи, надеваешь, и у тебя клешня появляется. Это, значит, чтобы мог опираться на костыль, одной-то рукой почти никак. Удивлялся долго, но привыкал. Носить эту хрень было больно, она здорово натирала, а рана еще не совсем хорошо затянулась, поэтому было вдвойне больнее. С головой повезло, хоть и сбрило мне чуток сверху, но, видимо, на мозгах не сказалось, потому как не болит даже. Шея дольше причиняла неудобство. Когда доставали последний осколок, так разворотили мышцы, что, когда они срослись, подвижность была сильно ограничена. Господи, неужели я столько сделал плохого в той жизни, что ты послал мне все эти беды? Надо же так меня изуродовать! Но ныть было стыдно, тут и похлеще меня есть экземпляры. Кого-то восстанавливают от ранений – и в дурку на постоянное место жительства, кто-то просто будет лежать всю жизнь. Видел одного артиллериста, у него одна рука, и все. Лежит, обрубленный со всех сторон, и радуется, что живой. По мне, так полный пипец. У меня хоть по одной руке и ноге есть, да и отрезаны не по самые гланды, а у него… Черт, видели бы вы. Голова, тело и рука, больше ничего. Как люди смогут жить после такого? Ведь только здесь, в этом госпитале, куча инвалидов была, а сколько так по всей стране? Как же предки умом не тронулись после войны, а еще и страну отстроили вновь? Человеку не из этого времени просто не понять. …Как бы ни сторонился я других ранбольных, но все же и меня разговорили. Оказалось, танкистов и летчиков очень любят, в прямом смысле слова. Мне помогали и есть, и одеваться, и учиться ходить на костылях. Через какое-то время я все же привык и довольно бодро скакал на этих палках по всему госпиталю. Просто туалет далеко был, да и курить в помещении запретили, так что приходилось выходить и общаться. В какой-то момент мне захотелось поделиться с другими парнями тем, что знаю, но как это сделать? Они же не поверят ни единому слову, да я и сам не верю. Тут вообще все очень сложно. Насколько я мог узнать здешних людей, они были очень осторожны в общении с незнакомцами. Сказывалось еще и то, что здесь существует постоянный пригляд, плюс сам помню, что стучать в эту эпоху любили все. – Говорят, уже на Украине бои идут, того и гляди Киев назад возьмут! – услышал я как-то вечером разговоры в курилке. Говоривший парень был моим ровесником, из пехоты сюда попал, выздоравливает. – А стоит ли столько сил и людей терять, украинцы сами против русских, они же хотят независимости от СССР… – брякнул я и поздно спохватился. Я где нахожусь-то? Здесь они еще все вместе, один большой СССР. Тут, даже не задумываясь, люди называют себя русскими, кем бы ни были на самом деле, и казахи, и грузины, да все! – Ты охренел, что ли, болезный? – передо мной вырос огромного роста мужик с забинтованной правой рукой и головой. Его недавно привезли, разведчик. – Я сам с Украины, киевский. Когда это мы были против русских? Какая независимость? Да и в чем разница между тобой и мной? У меня, что, голова задом наперед растет? – Слышал, когда в плену был в начале войны, – всерьез ответил я, – они все какого-то Бандеру вспоминали, говорили, что бороться нужно против советов и немцев одновременно, за независимую Украину. – Ты уродов каких-то наслушался и решил, что все украинцы такие? – Думал, все такие… – с самым глупым видом спросил я и тут же полетел на пол роняя костыль. – Жаль, что тебя фрицы не добили, падаль, ты же сам не русский, а сволочь. Ты к чему людей подстрекаешь, а? У меня хлестала кровь из носа, больно было, нос щиплет, в голове туман. – Отставить! – грозный рык остудил всех присутствующих. – Что здесь происходит? – Да вот, товарищ комиссар, труса на чистую воду вывели. Такое тут несет, что мало я ему влепил! – Этот трус представлен к награде за бои под Курском! За самоуправство ты сам можешь под трибунал пойти. Хочешь? – Да вы бы слышали его, товарищ комиссар, сами бы расстреляли! – Если в его словах или действиях найдут умысел, трибунал сам разберется. А пока… – комиссар подал мне руку и помог подняться. – Следуйте за мной, товарищ… Опираясь на руку комиссара госпиталя, я с трудом попрыгал за ним. Никто, кстати, костыль мне не подал, пришлось самому наклоняться. Заведя меня в кабинет и помогая сесть, комиссар предложил курить. – Спасибо, – кивнул я, но не стал закуривать. Черт его знает, что мне сейчас предстоит пройти. – Рассказывай! – А что рассказывать, товарищ комиссар? В плену, когда в начале войны попались немцам, многие бойцы, те, что называли себя украинцами, открыто говорили о ненависти к русским и к Союзу вообще. Говорили, что их никто не спрашивал, хотят ли они жить в одной стране с русскими. Еще ругались, что дескать Гитлер хотел Сталина свергнуть, а им дать независимость, мол, надо не за Красную Армию воевать, а за немцев…