– Ясно. Короче, Паша, иди по своим делам, я разберусь. – Вась, я ведь его к тебе привел не на расстрел, отправь на фронт, там перевоспитают, если повезет и выживет. – Я тебе сказал: разберусь, значит, разберусь. Все, иди уже, тебе выспаться надо, с утра на Литейный, не забыл? Тебе снова в рейс ехать, больше некому. – Понял. Не прощаясь со мной, отец ушел, а я не стал смотреть ему вслед. – Пошли со мной, трусишка, – даже как-то ласково произнес этот самый Вася. …В комнатушке, что занимал Василий Константинович, было тесно, сильно накурено, и негде было даже присесть. Я застыл у дверей, ожидая, что будет дальше. – Что, боишься на фронт идти? Я, не раздумывая, кивнул. Какой фронт? Мне нескольких раз уже хватило, хоть и не воевал толком, да больше не хочу такого. Ну разве что в танке, там да, вроде как участвовал. В Сталинграде тоже только бегал, толком и не сделал ничего, но испытал на себе многое. – Отцу не скажу, но мало ли встретитесь… Давай так, у меня людей в похоронных командах не хватает. Пойдешь? Я обалдел, но пока ничего говорить вслух не стал. – Сам видел, наверное, людей в городе много умирает. Кто под обстрел попадет, кто от голода или старости. Замерзают люди прямо на улицах. Нужно собирать и свозить в морги. Команды из трех человек, сейчас пойдем, я тебя отведу к руководителю похоронки, а уж он тебя отправит куда надо. Согласен? – Ага, – вздохнул я и плечи опустились. – Не трусь. Глядишь, придешь в себя, может, еще сам захочешь на фронт. Только вот в училище я тебя уже не верну, раз ты сбежал, то трибунал сразу получишь. По законам военного времени… Короче, немаленький уже, сам все понимать должен. Позже подумаем, как тебя пристроить. Отцу знать не надо, он у тебя мужик суровый, ничего, как-нибудь и в городе пользу принесешь. Тут, конечно, тоже не сахар, но и не Невский пятачок… А я еще подумал: о каком Литейном говорили? Почему народ такой изможденный, да и женщина с девочкой мертвые и тощие. Этот Василий, вон, говорит, что люди от голода мрут как мухи. Значит, это Питер? Ничего себе меня закинуло! Блокада! В голове пазл сложился, и стало так страшно и тоскливо, что я боялся шелохнуться. Мысли лихорадочно носились в голове. Я обдумывал все, что увидел и узнал, сопоставляя с тем, что слышал ранее в своей настоящей жизни. Уже через пару часов мне выдали валенки, отобрав мои тонкие ботиночки, даже уютно как-то стало, тепло, а то я уже серьезно продрог. Познакомили с двумя мужиками, лет по сорок каждому, и отправили на работу. Или на службу? Мужики смотрели косо, еще бы, молодой, здоровый парень, а не на фронте! Разговаривать не стали совсем, только кивнули, хмуро приветствуя, да и то нехотя. Как объяснит мое трудоустройство сам Василий Константинович, не представляю, думаю, ему и самому достанется за такое. Рассвело, на улице стало светло, но город при свете дня просто пугал. Огромные, широкие улицы, от которых в стороны убегают и скрываются в тупичках более мелкие, представляли собой страшное зрелище. Людей почти нет, где-то совсем рядом стреляют, причем далеко не из стрелкового оружия. Кругом сугробы с протоптанными между ними петляющими зигзагом тропками. Мы втроем двигались по закуткам с санками, какими-то проходными дворами-колодцами и внимательно осматривали каждую подворотню. Хорошо еще, что по квартирам не нужно ходить, там, скорее всего, трупов много, если судить по моей здешней квартире. Вроде как их другие ищут, стаскивают вниз, а позже увозят. Таких, если встретим, тоже нам возить. Как оказалось, тут все было отработано, давненько уже люди так живут, привыкли. К нам начали выходить уже в третьем дворе. Люди просто перебрасывались парой фраз со старшим нашей бригады, и мы либо ждали, когда вынесут покойника, либо шли за ним сами. – Три дома, как управдом сообщил, шесть человек. Придется пахать сегодня и день, и всю ночь втроем, людей нет почти, – прояснил для меня старший из нас, пока мы ждали, когда вынесут первого. Им оказался старый, худой и сморщенный, словно выжатый лимон, человек. Увидев его, я вспомнил о тех, кого видел уже недавно в своей квартире, ведь их тоже нужно выносить… Мне стало плохо. Ведь сейчас я вижу совсем другую картину, это не фронт, где к покойникам быстро привыкаешь. Чтобы видеть этих гражданских, обычных людей, что прятались от войны в своих комнатках и умерли от голода и холода, надо иметь стальные нервы. В голове поплыл туман, ноги стали как из ваты, холодный пот и трясущиеся руки сделали свое дело. Очнулся я от небольшой тряски, открыл глаза и охнул: я лежал рядом с санками, лицом к лицу с мертвяком. – Чего вы меня с ним положили? – заорал я. – А куда тебя класть? – сплюнул старший. – Ну, я не умер пока! – А какая разница? Толку от тебя не больше чем от покойника, вот и лежи рядом… Я тут же вскочил. – Я справлюсь, просто поплохело, я мертвяков боюсь, вот и… – Из-за этого не на фронте? – хмуро спросил старший. – Можно и так сказать… – кивнул я и повесил голову. – Первого дотащишь, смени портки, а то отморозишь хозяйство, понял? Я только сейчас почувствовал, что у меня все ноги сырые. Твою мать, я опять напрудил в штаны… Да как так-то? Что ж это такое со мной? Впрочем, наверное, кого угодно из моего времени засунь в этот ужас под названием война, любой обделается. Реакция организма хорошо показывала, кто я такой. Было стыдно, ужасно стыдно, ведь я же вроде как мужик, трясусь, как щенок побитый, а меня никто не бил, не унижал. Зато это, возможно, и снимет все вопросы о моем побеге с фронта. Мне не пришлось запоминать путь, куда нужно тащить покойников. Санок было двое, поэтому и тащили мы их вдвоем. Старший остался на последнем адресе, будет пока дома ближайшие проверять, да улицу, а мы с еще одним мужиком – к моргу. Тащить санки с мертвым человеком было, в общем-то, не особо тяжело. Труп был нетяжелым, только норовил все время соскользнуть. Надо бы ремень какой придумать, чтобы пристегивать их. Так и сказал напарнику. – Сейчас двор проходить будем, я там веревки на бельевых столбах видел вчера, срежь одну, – посоветовал тот. – А вас как звать? – Да я сам прихожу. Таких, как мы, особо не зовут… – Увидев, как я закусил губу, мужик все же назвался: – Алексей Матвеевич. – Алексей Матвеевич, а много людей возите? – решился я спросить. Мне важно было поговорить, колотит всего, а пока ведешь беседу, вроде и отвлекаешься. – Очень, – выдохнул мужик, – очень много. Я сам не считаю, но слыхал от начальства, что в декабре собрали больше пяти тысяч. Сколько в этом месяце будет, не знаю, но, скорее всего, больше. – Вот и у меня мама с сестренкой дома лежат, наверное, их тоже кто-нибудь вынесет и увезет… – проговорил я, заметив, как выражение лица у Матвеича изменилось, он вздохнул, да так тяжело, что я понял: сочувствует. …Значит, январь на дворе. Знать бы еще, год какой… Но раз людей еще много, а умирает еще больше, значит, скорее всего, сорок второй. В школе вроде на уроках истории рассказывали, что зимой сорок первого – сорок второго больше всего умерло. Москва никак не могла наладить поставки продуктов, вот и умирали люди от голода и холода. А холод и правда ужас какой сильный. Мои мокрые штаны в момент стали как железные. Еле иду. Интересно, а где мне взять запасные? Так и спросил у Алексея. – Увидишь, когда придем. И увидел. Вновь рвало, хотя уже нечем давно, да и привыкнуть должен, а ничего с собой не могу поделать. В морге мне просто показали кучу тряпья, предложили выбрать одежду, а я, дурак, спросил, откуда она. – С мертвяков, разумеется, – спокойно ответил у нас санитар, – им-то уже не сгодится, а тебе вполне. Очень не хотелось этого делать, но мерзнуть дальше не хотелось больше. И так еле отогрелся у печки, дали передохнуть пятнадцать минут. Хорошо еще, самому не пришлось раздевать покойников, это за меня сделали. Выбирая себе штаны, все удивлялся, а как их раздевают, они же окоченевшие давно. Оказалось, люди настолько были худы, что большинство просто вытряхивали из одежды. Жутко было слышать такое, а уж увидев гору трупов, голых, тощих, словно скелеты с кожей, внутри что-то оборвалось. Они лежали как дрова, друг на друге, такого я себе представить не мог никогда, потому как и не думал, что такое вообще бывает. – Ну что, пришел в себя? – На губах было что-то горькое и сырое, машинально слизнул, и глаза открылись. – Давай-давай, глотни еще, пару глотков можно, но не больше, а то сам упадешь где-нибудь и замерзнешь. Алексей Матвеевич, как оказалось, дал мне фляжку со спиртом. Последовав совету, сделал два глотка, и горло, а затем и все внутри обожгло. А еще через пару минут меня накрыло теплом и опьянением. Хорошо хоть ноги не заплетались пока, но язык еле ворочался, да и в глазах двоилось. – Больше не дам, и так Петрович учует, в ухо даст. Скажешь, в морге налили, понял? – Спасибо, – пьяно поблагодарил я Матвеевича, – я понял. – То-то. Пойдем давай, хорошо тут в тепле сидеть, да работы много. – А сколько вы так работаете? – Так почитай уж третий месяц. Зима пришла – и началось. Нет, раньше тоже умирали, но не так. Сейчас знаешь, как бывает? Идет человек по улице, остановится передохнуть, так как сил нет, затем сядет, ляжет – и все. Как будто заснул, только уже не проснется. Неужели все это правда? Господи, как такое может происходить? Почему нет продуктов, и людям нечего есть? Почему в домах холодно так, что люди замерзают насмерть? Неужели из-за немцев? Почему город просто не отдадут им, может, народ тогда бы и выжил? – Алексей Матвеевич, – я задумался, как спросить такое у этого человека? Поймет ли он меня? – Чего? – не оборачиваясь, спросил мужчина. – А люди, ну, кто жив, не говорят, что нужно отдать город немцам, может, тогда бы и с продуктами не было проблем? – Говорят, конечно, люди-то всякие есть. Да только не нужны мы никому, в смысле немцам. У них приказ – уничтожить город полностью. – Думаете, это правда? – закинул я еще одну удочку. – Конечно, пленные как под копирку рассказывают, одно и то же. Говорят, их фюрер приказал стереть Ленинград с лица земли. Зачем им наши люди? Пленные рассказывают, что в лагерях еще с лета наших солдат полно, и кормить их нечем, а тут еще и гражданские. – Страшно все это, – пробормотал я. …К обеду я был без сил. Вместе с Матвеичем перевезли в сборные пункты и морги по двадцать пять человек каждый. Упав после того, как сгрузил последнего, я не мог встать. – Вставай давай, а то и сам замерзнешь, – Матвеич взял меня под руку. – Сейчас накормят нас, глядишь, силенок и добавится. Прямо в морге Матвеич провел меня в какой-то кабинет, нам дали немного поесть. Кусок черного хлеба, воняющий то ли лаком, то ли деревом или вообще каким-то клеем, да странная каша не пойми из чего. Вместо чая – горячий кипяток и (обалдеть можно!) кусочек сахара. Матвеич наслаждался обедом, особенно смешно было видеть, как он сосет сахар, запивая водой. Попробовал так же, даже понравилось. Каша упала тяжелым комком в желудок, хотелось спать… и есть, конечно. Но нужно было работать. Матвеич сказал, что смена придет в девять вечера, работают по двенадцать часов, но иногда приходится и сутками пахать, так как команд мало, а трупов через край. Как я встал и заставил себя идти вслед за Матвеичем, не помню. Кажется, я даже думать перестал в это время. Тупо шел, делал, что требовалось, и это всего за полдня такой работы! Каких мертвецов я только не видел за этот день. Сначала блевал и плакал, потом просто плакал, а под вечер просто не мог смотреть на все это. Господи, неужели все это правда, а не подстроенный кем-то сон? Может, я в дурке и так напичкан химией, что внушаемую информацию воспринимаю как реальность? Как, как такое может происходить? Ведь это же не первобытные времена, не средневековье какое-нибудь. Какой-никакой, но двадцатый век. Скоро в космос люди полетят, интернет запустят, а тут геноцид? Каждую минуту думаю об этом, реально каждую, и все равно не хочу верить. Все вижу своими глазами, но разум просто отказывается верить в это. Это кардинально расходится с тем, чему меня учили, что внедряли в мою голову. Просто взять и принять это как факт не получается. Наверное, это тиран Сталин во всем виноват. Сдал бы Ленинград… Хотя, как мужики говорили, вроде не врали, Гитлеру город и не нужен. Тогда… Неужели нельзя наладить снабжение города? Доставляют, как могут? Такая огромная страна, и не может прокормить один город? В голове не укладывается. Матвеич нехотя пояснял то, что я робко спрашивал. О том, что именно из-за блокады города продовольствие никак не могут доставить в нужном количестве, что по льду Ладоги везут нужное целыми караванами, но очень рискуют, так как Дорогу жизни постоянно бомбят. Мужчина был не очень разговорчив, но из того, что говорил, картинка начинала складываться.