Дед ночью не пришел, да и я не просыпался. А вот с утра меня ждал настоящий кошмар! Точнее, куча врачей, все с какими-то приборами, пробирками и прочим. Все лезут, по очереди задают дурацкие вопросы. А я лежу, смотрю на них и невольно сравниваю с теми… Врачи в Ленинграде сорок второго были не в таких белых халатах, да и лица у них были истощенные, а вот в глазах сочувствия больше. Вон один, хирург вроде, судя по бейджику на груди, с такой ряхой, что аж завидно, смотрит на меня, а у самого в глазах только жажда урвать побольше. – И все же, Всеволод, как вы чувствуете себя на самом деле? Вопрос не праздный, вы были в коме длительное время, последствия могут быть очень серьезными. Для вашего же блага нам требуется провести ряд анализов… – Ой, док, да берите вы чего хотите, только уберите эту толпу отсюда, дышать нечем, – тяжко выдохнул я и прикрыл глаза. Суета поднялась знатная, но все же врачу удалось выгнать из палаты всех, остались только он и медсестра. Продолжая меня осматривать (то давление измерял, то температуру), врач задавал вопросы. Каверзных не было, хоть я и ждал, в основном все по делу, то есть о моем самочувствии. – Скажите, доктор, а полиция все еще здесь? – поинтересовался я. – Пост был снят через неделю после того, как вы впали в кому. Но сейчас им уже сообщили. – Понятно. Вы не знаете, суд-то был? – задал я насущный вопрос. – Да, это мне известно. Дело громкое было. Но вас на нем не судили. Сюда приезжали различные деятели, чтобы убедиться в вашем состоянии, но и только. – Понятно. Посадили кого-нибудь? – Нет, все отделались условными сроками и штрафом. Но, не буду скрывать, если бы вы были на суде, то одного человека точно бы посадили. – Да, и по делу, – кивнул я. Ну а что, думаете, я все еще прежний? Ха-ха. Очень смешно. За то время, что я провел в Ленинграде, я осознал все, что можно было осознать и прочувствовать. Не дай Бог кому такое сейчас пережить. Это я не о себе, а о людях, что вынесли на себе такой груз, как Великая Война. Кто, как не я, сейчас понимаю это. Да, пожалуй, и нет в этом мире того, кто смог бы прочувствовать на себе то, что видел я. Кроме ветеранов, конечно, здоровья им и долгих лет. – Можно еще вопрос, док? – Спрашивайте, – кивнул врач, все это время с интересом глядя на меня. – А как тот ветеран, ну, которого я толкнул? Он был на суде? – Так в том-то и дело, – даже отвернулся врач, – что не мог он там быть. Почему, думаете, такой резонанс пошел? – Видя мой непонимающий взгляд, доктор продолжил: – Главный пострадавший в том инциденте умер на следующий день. Он к нам не попадал, знаю только то, что говорили сотрудники полиции. Сердце не выдержало, ударился-то он несильно, а вот сердце… Человек слишком много пережил, это послужило толчком… – А как же… Я хотел спросить, как тогда он сюда приходил, да только понял, как. Вот почему я так странно его видел, да и медали… Ведь он выглядел всегда одинаково! Как я не въехал сразу, что его больше нет?! – Что? – Виноват я, вот что… – И я выругался. – Когда уже менты придут, хоть скажут уже, на зону мне или куда? – Уже пришли, не причитай! – услышал я голос от дверей. – Ну и хорошо, – кивнул я. – Что, торопишься? – ухмыльнулся мент. Хоть и в штатском, да только их по лицу узнать всех можно. – Да, дело есть, нужно закончить, – серьезно сказал я. – Закончим, а то как же! – Да я не о вашем деле. Это-то не убежит. Мне свое закончить нужно. Извиниться я хотел… – Там, возле памятника, нужно было извиняться. Теперь уже поздно. – Лучше поздно, чем никогда. Поздно бывает, только когда пуля в тело входит, на все остальное время есть. – Тебе-то откуда знать, как она входит? Ты же даже в армии не служил! – Знаю, – коротко бросил я, – побольше всех вас знаю. Видимо, что-то в моих глазах было страшным, поскольку я увидел, как мента передернуло, и он отшатнулся. …Я не знаю, что повлияло. Мои просьбы, просьбы общественников (резонанс-то был серьезным), а может, и просто желание посмотреть, что я буду делать, однако, хоть и под конвоем, но все же через месяц меня отвезли на Новодевичье. Могила была вся в цветах, видно, что следят за ней, ухоженная. Подойдя к оградке, не открывая, вошел и упал на колени. Начинался дождь, но я не обратил внимания на грязь, начинающую пропитывать мою одежду. Там, в своих видениях, я и не в такой грязи бывал. – Нет, дед, я не извиняться пришел, не умолять, чтобы ты прекратил. Пришел сказать, что понял я. Понял, что там было. Понял, что вы все пережили. Но что пошло не так, почему нас растили в такой злобе и ненависти ко всему советскому? Выходит, именно ваши дети испортились первыми, ведь по возрасту они и были нашими учителями. Как быть, дед? Как мне изменить это? Ведь я же ничего не умею, был бы сам фронтовиком, другое дело, а так кто меня слушать будет? Тем более после того, что я раньше делал… Если это возможно, дай еще раз мне все это пережить. Я хочу доказать… Не вам, ветеранам, себе. Хочу доказать, что все же мы не такое говно, каким кажемся, просто… просто мы не знаем ничего о вас и о войне, вот. Дай возможность, я правда осознал… Вспышка, острая боль пронзает мое тело в районе плеча. Раскат грома уже слышал, как сквозь вату. Привычная за такой долгий срок темнота накатила быстро, подхватила мое тщедушное тельце и понесла куда-то вверх. – Севка, ты уснул? Моргаю. – А? Стоп, это уже было! Радость, мгновенно скакнувшая до небес, переполняла меня. Так, я в первом заходе, кажется. Точно, сейчас в армию записывать станут. Получилось? Спасибо, дед, ты услышал меня. – Да, идем скорее! Я ждал очереди и украдкой поглядывал на отца. Как он меня тогда бил… Нет, злости к нему не было, сам виноват, струсил, сбежать решил, вот и поплатился. – Бать, а ехать когда? – дернул я за рукав отца. – Не знаю, сейчас скажут, хотелось бы побыстрее, – как-то даже растерянно ответил отец. – Да уж, скорее бы на фронт! – кивнул я, соглашаясь, хотя и мелькнуло где-то на задворках разума нечто другое. Слышал бы я сам себя несколько месяцев назад… Все снова было так, как и в первый раз. Снова мы шли с отцом по маленькой пыльной улочке такого же маленького городка. Навстречу попадались люди, все чего-то желали, лица были исключительно добрыми. Вновь встречала мама, правда, в этот раз я в обморок не упал. Вечером было небольшое застолье, давно не видел столько вкусного и в таком количестве. А ведь всерьез думал, что людям при Сталине и есть-то нечего было, зря думал, нормально было. Многие родственники попеременно хлопали по спине, подбадривая, жали руку, а мама украдкой вытирала слезы. Как и в прошлый раз, пришла девушка, Аленка. В этот раз на пруд ее вел я, а не она меня, теперь-то я знал путь. Все шло так же до того момента, как повстречались с тем парнем, что уговорил меня бежать. – Я тебе говорю, валим скорее! – он уже пять минут уговаривал меня, но я пригрозил, что сдам его. – Пока все воюют, ты собрался на печи лежать? – Да и хрен с тобой, беги, расскажи всем! Чтоб ты сдох поскорее, дебил! – И парень убежал, а я вернулся домой. На удивление, застал отца на улице и возле той самой машины, на которой он в прошлый раз меня догнал. – Вернулся? – хмуро посмотрев на меня, отец подошел ближе. – Конечно, – спокойно ответил я, глядя ему прямо в глаза. – А мне сказали, ты бежать вздумал… – Задумал бы, сбежал, – пожал я плечами. – Спать идем, а то вставать рано… – Конечно, иди, – кажется, вздохнул спокойно батя, – нам тут съездить надо кое-куда. – Он по дороге двинул, быстро нагоните. – А чего ж сам не остановил? – понял меня отец. – Бог ему судья, – покачал я головой. – А, хрен с ним. Вася! Незнакомый мужик высунулся из кабины. – Чего, Паш? – Поезжай один, я остаюсь. – Лады, – мужик завел машину и уехал. Наверное, целый час мы с батей сидели на лавочке возле двери в дом и разговаривали. Было видно, что отец переживает насчет завтрашнего действа, но причина была не в том, что он не хочет на войну. Просто боится он за меня. Разговор меня очень тронул, до этого со мной так никто не говорил. После того раза я со страхом вспоминал этого мужчину, помня, как он остервенело меня бил, но сейчас я даже пожалел его. – Думаешь, мне не жалко тебя на фронт отпускать? – Батя провел ладонью по лицу. – Пойми, Сева, если каждый отец будет своего сына прятать, кто воевать-то станет? Немец никого не пожалеет, нас просто всех убьют. Пожалей же и ты нас, точнее, мать и сестер, именно за них тебе и мне нужно сражаться. Да и все люди будут сражаться за своих родных. Если сплотимся и не станем трусить, победим супостата, ибо он очень силен. И в свете луны (а время уже было поздним) я разглядел лицо родителя. Батя все это время вытирал слезы, а я-то думал, чего он все лицо трет… Обняв его и позвав домой, я наконец добрался до кровати и уснул.