Я понимал, что утро будет сложным, но не до такой же степени! Разбудили меня чуть не в шесть утра, а ведь лег за полночь, абсолютно не выспался. Башка разболелась, сестры тут липнут как мухи, им-то все шутки, да и родня подзуживает: – Давай, герой, покажи там немчуре, где раки зимуют! Словно не пацана восемнадцатилетнего отправляют на фронт, а Рэмбо. – Ага, – кивал я. Собрались и оделись быстро, мама покормила, собрала с собой еды нам обоим, перецеловались со всеми и отправились к вокзалу. Здесь вновь объятия и целование уже с родными друзей, ведь нас не одних тут отправляли, мальчишек было много. Парни все хорохорились, но было видно, что неопределенность пугала и их самих. Поезд подошел ровно в восемь часов тридцать минут. Погрузка была быстрой и четкой. Какой-то вояка вылез из первого вагона и всех построил, затем толпа загрузилась, и поезд тронулся в путь. Удивили и сам поезд, и вагоны, и то, как мы в них расположились. Это не были товарные вагоны, о которых нам так любили вещать в будущем, дескать, везли всех на убой, как скот, в каких-то теплушках. Ничего подобного. Обычные вагоны, привычные даже для меня, разве что цвета другого, да внутри не так чисто, как в будущем, а так отличий почти никаких. Может, позже, когда будут перевозить солдат и всякие воинские соединения, что-то упростят, но сейчас, в начале войны, поезда именно такие. Уже через час пути от военного, который рулил на погрузке, с сожалением узнали, что нас с батей разделят. Отец очень переживал по этому поводу, но я успокоил его: – Да ладно, бать, все будет нормально. Вряд ли нас взяли бы вместе. Прорвемся! – Ты все помнишь? Пиши матери, понял? Причем сразу, как окажешься в части, так и напиши. А уж она мне сообщит. – Конечно, бать, я все помню и понимаю. …Ехали вместе мы примерно до Горького, там меня и остальных мальчишек выгрузили из поезда, но только для того, чтобы загрузить в другой. Удалось узнать, что будет с отцом. Оказалось, его, так как он бывший военный, правда, демобилизованный, отправят прямо на фронт, а нас, малолеток, на короткие курсы и после присяги туда же. Из Горького я попал прямо в Москву. Посмотреть ничего не удалось, сразу с поезда, окольными путями и пешком, нас привели на территорию какой-то части. Через пару часов я мотал портянки, благо уже умел, и начал учить устав. Общаться с парнями не больно хотелось, поэтому я больше молчал и оставался наедине с самим собой. Мыслей, то ли я делаю, не было, настораживало ожидание. Существовало ли хоть какое-то предчувствие, что вскоре что-то случится? Не знаю, было просто печально, чуточку страшно и раздражало неведение. Присяга состоялась через неделю, все это время мы учились ходить строем, петь песню и пользоваться винтовкой Мосина. Нет, стрелять не давали, только разбирать-собирать, да чистить, но и то хлеб, хоть буду знать, как. А еще через семь дней – вновь эшелон, на этот раз как раз теплушка, но вполне себе нормальные условия, а не свинарник. Есть давали, воды много, оружие уже с нами навсегда… Что еще надо? – Сев, не слышал, куда нас? – спросил на второй день пути один из парней, вместе с которым мы призывались. Он также был из моего города, более того, как я понял, мы еще и дружили раньше. Парнишка он спокойный, не шебутной, только уж больно тощий, как скелет. – Да кто его знает, вроде как в Минск едем. – Ребята так же говорят, слышали на станции. Ночью, когда стояли, пропуская эшелон с ранеными, путеобходчики между собой болтали. – Значит, туда и везут, – пожал я плечами. – Сев, ты какой-то другой стал, – вдруг заметил парнишка, – раньше весельчак был, истории всякие придумывал и рассказывал, а теперь ни с кем и не дружишь… – Да со всеми я дружу, – отмахнулся я. – Просто, Мишка, мы ведь на фронт едем, вот и думаю… Как там батя? Жив или нет? Всяко может приключиться. – Дядя Паша немцам покажет, он ведь у тебя за финскую «Красное Знамя» имеет, умеет воевать. – Это да, только уж больно горячий он, а немцы – это не финны, да и техники у них столько, что в рукопашную не воюют, все издали, артиллерия, танки, самолеты… Видел уже, над нами тоже пролетал? – Видел гада, заходил низко, пугал… Говорили мы минут тридцать, а прервал нашу беседу как раз самолет. Точнее, это были сразу четыре таких, как мы накануне видели. Они заходили с востока и шли по ходу движения поезда. В какой-то момент я вспомнил, как в будущем рассказывали и показывали атаки немецких самолетов на воинские эшелоны. На самом деле все куда страшнее. Разве можно передать словами то, что сам не переживал? Поверхностно, конечно, можно, но… Когда раздался вой, а за ним грохот, и пол ударил мне в ноги, я аж язык прикусил. Поймал себя на мысли, что куда-то лечу, и, не успев сообразить, хлопнулся вниз, ударившись перед этим в стену. Голова просто раскалывалась, но встать я не мог. Меня здорово прижало к полу, тут ведь и других солдат хватало. Новый толчок, взрыв, и откуда-то тянет дымом. – Наружу, быстрее! – кричу я, пытаясь столкнуть с себя какого-то парня, что лежит и боится поднять голову. Между прочим, поезд уже стоит давно, надо бежать скорее! Наконец, мне удается спихнуть с себя это испугавшееся тело и начать движение к дверям вагона. Еще на подходе я увидел свет, ворота кто-то открыл и что-то командовал, но расслышать было тяжело. И вдруг новый, на этот раз очень сильный и близкий удар сбил меня с ног. Упав, я почему-то не удивился тому, что вагон перевернулся на бок, и меня завалило телами с головой. Чего-то такого я и ожидал, если честно, не знаю, почему, но, можно сказать, предчувствовал. Дышать было очень трудно, а вскоре что-то стало разъедать меня изнутри. Шум и гам стояли такие, что хотелось заткнуть уши. В вагон попала бомба, были раненые, возможно, и убитые, но для меня все было печальнее. Я ничего не вижу, двигаться почти не могу и… дым. Слезились глаза, кашель разрывал легкие, и сознание помаленьку уходило от меня. «Эх, как же нелепо-то, даже доехать не успел…» – мелькнувшая на грани сознания мысль потухла. Как я умер в этот раз, не понял. То ли задохнулся, то ли сгорел, скорее, все же задохнулся, ибо жара от огня не помню. Было очень обидно за то, что как-то глупо умер, не сделал вообще ничего полезного. Очнулся где-то в темноте, не знаю, что это и где, полнейшая тьма. – Это что, ад, что ли? – пробормотал я, а затем меня закрутило в привычную карусель водоворота, и я вновь куда-то полетел. Эх, если честно, была надежда, что это мое последнее попадание. Вроде я уже сам себе все доказал, знаю, что был неправ, точнее, был полным клоуном, но вот опять лечу… – Ну, что, готов, боец? Винтовку береги, смотри, чтобы грязь не попадала, а то откажет в самый неподходящий момент… Траншея. Значит, не простил дед, не поверил, что я все осознал. Выходит, я буду вновь и вновь переживать все, что уже видел? Тем легче и лучше, я уже знаю, что будет. Смерть ждет меня? Ну уж нет, теперь я так просто не сдохну. Молитесь фашисты, гейропейцы, Сева Молодцов вас убивать пришел! Сколько смогу, столько и протяну здесь, но вам легкой жизни не будет! Да-да, я вновь на войне и прямо в окопе. Только в этот раз я не тот Севка-болтун, что насмехался над стариками, проклинал все совковое и трусил по поводу и без. Теперь я другой. Мысленно пробежался по телу. Стало радостно от осознания, что я вновь цел и здоров. Главное, теперь голову переключить. Конечно, весь тот мусор, что ранее был в ней, сложно в одну минуту выкинуть, но я буду очень стараться. – Я готов, товарищ командир, покажите, если не сложно, как правильно целиться… – попросил я, хоть и понимал, что могут взгреть. – Ну что ж ты, парень, забыл? Давай скорее, а то скоро фриц попрет! Я удивленно взглянул на командира и улыбнулся. Не закричал, не угрожает, хороший командир! А командир тем временем помог разобрать винтовку, показывая, как ее собирать, как и чем чистить и как заряжать. Хоть и знал я это, но с удовольствием выслушал. Почему-то теперь все вокруг воспринималось как-то иначе, как будто вокруг были совсем другие люди, а не те, что были в прошлый раз. Но не они другие… – Просто наводишь ствол на фигуру врага, совмещаешь мушку и целик и жмешь на курок. Быстро, но плавно жмешь, а не дергаешь, понял? Одной подушечкой, если сунешь палец глубже, до середины, например, обязательно промажешь. Такое движение пальца уводит ствол немного, но этого хватит, чтобы промахнуться. Ну, готов? – Командир улыбается. – Всегда готов! Спасибо, товарищ командир, – улыбаюсь в ответ. Вспоминается один из первых моих заходов сюда. Атака врага с танками, минометный обстрел и мои кишки, вываливающиеся на землю. Свист и гул в небе чуть не застали врасплох, но все же я сообразил пригнуться, да и все так делали. Пока командир меня учил, я немного огляделся. Солдат вокруг немало, это придавало дополнительную уверенность. Насколько видел по сторонам, везде копошился народ. Поживем еще. – Укрыться! Никому не высовываться! По моей команде открываем огонь! – прокричал командир. Рядом он, буквально в пяти метрах от меня. Внимательно смотрю за ним, его решительность и смелость просто завораживают и придают сил. Бойцы вон, кто лежит, кто просто согнулся и стоит с закрытыми глазами, а командир смотрит вперед, на врага. Такая решительность во взгляде человека, который прекрасно осознает, для чего он тут, что он делает и как, заводили и меня. Как же отличаются люди здесь и там. Честность, вот что первым бросается в глаза в этом времени, и это несмотря на совсем нелегкую жизнь. Разрывы мин вспухают то тут, то там, визжат осколки, с тупым чавканьем врезаясь в землю. Среди грохота различаю едва слышный в такой какофонии посторонний звук. Этот звук я также узнаю где хочешь. Танки! – Бойцы, приготовиться! Отсекайте пехоту, танки без пехоты не пойдут вперед, да и наши пушкари помогут! Новый приказ командира заставляет людей мгновенно подняться и, уложив оружие на бруствер, занять свои позиции. Всё. Все до единого готовы, ждут только команды. Ну и я жду. Никто не побежал, не струсил. Нет сидящих и причитающих, как я в прошлый раз. Ненавижу себя за это, просто ненавижу! Немцы уже близко. Сколько метров, не знаю, но, близко, кажется, я уже спокойно различаю даже цвет волос под касками, но это обман зрения, не видно их. Почти одновременно с моими мыслями грохочет громкое: – Огонь! И начинается ад. Стреляю и я, в первый раз осознанно стреляю во врага, неловко, не умеючи, но стреляю. Винтовка тяжелая, подлетает после каждого выстрела, а еще нужно затвор дергать. Кажется, что враг совсем подошел вплотную, от страха начинают трястись руки, а из-за этого тяжело справиться с затвором. Заедает, гад. Нет, Севка, это не затвор, это твои ручки бестолковые, из задницы растущие. А страх-то какой, липкий, противный, страх именно за то, что не успею выстрелить. «Успокойся уже, ты не один, ребят много, не успеет фриц дойти. Вот!» – проговорив это про себя, замечаю, что помогло. Втыкаю новую обойму в винтовку, затвор клацает, удивительно, даже звук слышу. Попал ли я в кого-то из немецких солдат, не знаю, скорее всего, не попал, но появился какой-то азарт. Нет, не так, появилась уверенность. Я точно знаю, что смогу выстрелить, а быть может, даже убить. Я видел, к чему приводят трусость, нерешительность, слабость и глупость. Но я другой теперь, повторюсь, я готов убивать, как бы страшно не было от этой мысли. А картина на поле уже поменялась. Горели немецкие танки, все три, что и наступали тут на наши окопы. Бойцы еще стреляли, но уже было видно, что враг дрогнул. Немцы сейчас лежат, кто прячется за танки, стоящие посреди поля, кто уткнулся в землю и притворился овощем, но атака у них заглохла. Летит новая команда: – Проверить оружие, поправить окопы! Бойцы споро перезаряжают свои винтовки, кто-то берет лопатку и начинает махать, кидая осыпавшуюся землю наверх. Тупо смотрю по сторонам, не зная, что лучше сделать, винтовка в порядке вроде, но копать не хочу страшно. Страшно оторвать взгляд от поля, когда там, всего в нескольких десятках метров, враги. То, что немцы для меня враги, теперь уверен, вся та шелуха, что была в моей башке, вылетела наконец, когда пришлось сдохнуть такое количество раз… Кто-то из наших еще постреливает. Видимо, заметили движение на поле, пытаются убить врага, чтобы он завтра снова к нам не пришел. Правильно, наверное. Минут сорок было тихо, причем вообще. Казалось, мы тут словно в поход пошли, собрались большим табором, вышли в лес или в поле, да тут и остановились. Кто первым заметил в небе самолеты, не знаю, но крики «Воздух!» послышались с разных сторон. Вновь командир отдает приказ всем укрыться, никому не лезть наружу, лежать, как мыши под веником. Укладываюсь и я, положив винтовку под себя. Неудобно, а что делать? Сколько там летело самолетов, я не знаю, да и никто, я думаю, не считал, но вот бомбы сыпались так густо и так долго, что казалось, это никогда не кончится. Взрывы раздавались без остановки тут и там, рядом, на отдалении, везде. Земля сыпалась на меня, но двигаться, чтобы скинуть ее с себя, было страшно. Только бы не засыпало, мне уже становится страшно, что я вновь погибну от удушья, как в вагоне. Наконец, разрывы бомб стихли, на миг стало настолько тихо, что в ушах зазвенело. Первая же мысль, предательски подлая, от которой страх разгорался еще сильнее, была простой: я что, один? Пытаюсь осмотреться, но понимаю, что меня реально присыпало землей. Паника – худший помощник, и она разгоралась все сильнее. Шевелюсь, как червь навозный, локтями, коленками вперед-назад, пытаюсь скинуть то, что на мне лежит. Выходит с трудом. Кто-то хлопает меня по каске, подхватывает под руку и помогает выбраться. Подняв немного голову, отплевываюсь, земли набилось в рот, просто ужас как много. – Живой, братишка? Слышу наконец чей-то голос, но ответить не могу, слишком много земли съел. Кивая в ответ, показываю большой палец на руке. Меня вновь хлопают по каске: – Давай, братка, поднимайся! Откапываюсь сам, нахожу винтовку. Блин, она как кусок глины. Сбиваю большую грязь, рукавом протираю ствол. Как там учили? «Нужно открыть затвор и проверить, если есть грязь, немедленно вычистить!» – вспоминаю я и проделываю все необходимые манипуляции. Помогло. Затвор оказался чистым, но ствол пришлось чистить. Успел буквально секунда в секунду перед новой командой: – Внимание, бойцы, без команды не стрелять! Высовываюсь из окопа. – Ба, знакомые все лица. Фашисты, опять вы? – шепчу сам себе, попутно не переставая плеваться. Видимо, адреналин зашкаливает, и я сам себя так завожу перед новой схваткой с врагом.