Бродил я около часа, ноги окончательно устали, и я тут же зарекся еще раз инициативу проявлять. Вот зачем я высунул язык о четырех часах? Дебил. Усевшись вновь на траву, я положил на колени немецкую винтовку и приступил к потрошению… Ну, то есть к чистке и смазке. Патронов благодаря немцам с мотоцикла у нас для их оружия было полно, значит, нужно познать свое новое оружие как самого себя. Как же мягко ходит затвор на немецкой винтовке, просто душа радуется. Почему у наших на «мосинке» не так? Эх, умеют же немцы руками работать, не то что некоторые. Но это я придираюсь, оружие у нас хорошее, просто халтурить русские люди любят, а все от того, что нам платят мало, где бы мы ни работали. Любого спроси, почему он так работает, ответ будет простым: – Как платят, так и работаю. …Выходили рано утром, осторожно, но никого в округе не было, это уже удивляло. Где же немцы-то? Я о наших войсках и не говорю. Ходишь, ходишь тут, а вокруг – ни души. Двигаться решили, как и раньше, вдоль дороги по лесу, особо не углубляясь, но в то же время не показываясь на самой дороге, хоть она и была старой. До Минска, не до Минска, а вот к предместьям какого-то городка мы все же вышли. Сначала было большое село, которое успешно обогнули лесом, а затем впереди, за огромным полем, появились дома. Разглядели мы их с трудом, помог немецкий трофейный бинокль. – Так, хлопцы, не знаю, где мы, на карте этого уже нет, но город надо обойти, – собрал всех старшина. – Товарищ старшина, а может, ночью сходить в город, постучаться в крайние дома, да и узнать, что и как? Вдруг там вообще наши еще стоят? – спросил один из бойцов. – Вряд ли, в бинокль я разглядел немецкие машины, да и флаги виднелись, наших тут нет, окромя местных жителей. – И что, как будем обходить? – Да как и раньше. Идем по кромке поля, из леса не выходим. Глядишь, и пройдем. – Товарищ старшина, может, ночью? – Поддерживаю. Ночью побрели дальше, но ввиду того что в лесу темно, пошли прямо по окраине поля, благо на нем никого нет. Город оставался справа, когда внезапно мы вышли к мосту. Не было печали, да, видно, пора пришла нам засветиться. Лес кончался, не доходя до моста примерно на полкилометра, шли по полю. Светало, мост был в низине, и мы не могли видеть того, что там происходит, вот и выскочили прямо на немецкий пост. Кто первым выстрелил, не знаю, но вокруг сразу стало горячо. Пост-то мы снесли, но вот немцы с той стороны реки поперли на нас, как тараканы. Всего один бронетранспортер с их стороны привел наше войско к смятению. Да понятно, что и против него можно воевать, вот только все понимали, что рядом есть и другие враги, и техники явно побольше, чем у нас. – Отходим в лес, быстрее! – командовал старшина. Мы потеряли уже двоих бойцов, а немцы, скорее всего, получили из города подкрепление, так как огонь с той стороны реки велся уж очень плотный. Да, река-то небольшая, метров пятьдесят в ширину, так что им даже наступать на нас не нужно, стреляй не хочу. Мы в низине были, за спиной – открытая местность, не спрячешься, вот и стреляли в ответ больше для порядка. Я лежал возле бывшего немецкого поста, укрываясь за мешками с песком. Вставать не хотелось, но что делать-то? Ребята ждали только отмашки старшины, а тот пока сам не знал, как осуществить отступление. Ведь пока мы стреляем, немцы не лезут, но стоит прекратить… И тут началось что-то страшное. С промежутком в несколько секунд на нашем берегу вдруг начали разрываться мины. Это старшина так сказал, когда первая взорвалась. Немцы решили не церемониться с нами, а просто уничтожить. Одна из таких мин разорвалась уж очень близко ко мне, и что-то горячее, острое впилось мне в бок. – А-а-а! – скорее от неожиданности, чем от боли, заорал я. – Ребята, рывком, по-другому точно не получится, вперед! – крикнул старшина, но бойцы лежали. Мне поплохело, что-то резало бок, и становилось страшно. Я не раз уже испытывал боль в этом времени, поэтому с уверенностью могу сказать, что ранен, причем серьезно. – Товарищ старшина, уходите, я прикрою. Я даже обрадовался пришедшей вдруг на ум мысли. В метре от меня немецкий пулемет лежит, его, правда, надо развернуть, да и пользоваться им я не умею, но, думаю, уж не сложнее, чем из винтовки стрелять. – Молодцов, ты чего удумал? – донеслось до меня. – Я ранен, мне не уйти, бегите, парни, я сейчас к пулемету доползу, а там посмотрим, кто кого. – Накроют же… – старшина переживал. – Что делать, а так всех накроют, – выдохнул я и полез через мешки. Разрывы мин еще вставали, но редкие, словно немец экономил боеприпасы. Посмотрев на ту сторону реки, я понял, почему. Солдаты противника явно решили переходить реку, скорее всего, их начальству надоело тут ползать, вот и погнали солдат в атаку. Пулемет немного пугал, хотя бы тем, что я не знал, справлюсь или нет, но боль в боку нарастала, и я торопился. Стоял пулемет на треноге, так что развернуть его в обратную сторону было несложно, просто повернул, и все. Как понять, что он готов к бою? Да просто, направив ствол в немецкую сторону, нажал на спуск. Ничего не произошло, Так, скорее всего, нужно взвести затвор, только где он? Может, вот эта штука? Из корпуса торчал маленький рычажок, за него я и потянул, замечая, как лента чуть продвинулась. Лента с патронами здесь была в барабане, небольшом круглом футляре сбоку. Патроны блеснули, а я вновь навел на тот берег, заодно отметив, что к мосту спускаются бронетранспортер и пешие солдаты, укрывшиеся за ним. Нажав на спуск в этот раз, получил удар в плечо и услышал треск раздавшегося выстрела. Есть контакт! По мне пока не стреляли, может, не обратили внимания? Зря. Теперь, будучи уверенным, что справлюсь, я навел ствол уже прицельно на бронемашину, сморщившись от пронзившей боли в боку, и нажал на спуск. Пулемет задергался, с ужасающей скоростью выпуская пули в направлении врага, а я даже зажмурился вначале. Вот это грохот, вот это скорость! Зрение обострилось до предела, я отлично видел, как мои пули попадают в железный гроб бэтээра, но вот убил ли я кого-то из врагов, не видел. Да и не важно это было на самом деле. Я только сейчас осознал, что я сделал. Это был порыв, порыв от всего сердца, единственно верное решение на тот момент, и я его принял. Сколько я стрелял, неизвестно, но мне казалось, что это длится вечность. Когда что-то сзади рвануло, даже не успел понять и подумать, просто отключился, как много раз до этого. Даже боли не было, может, это милость такая… – Вставай, братка, вставай! Знакомый голос, только вот хочу ли я слышать его… Если я не путаю, то, скорее всего, сейчас самое первое попадание в плен. И там меня просто расстреляют. Черт, мне так понравилось бродить по лесам и болотам с ребятами… Хоть и уставал, как черт, но понравилось, и все тут. Теперь опять терпеть издевательства и расстрел. Перестроиться, сообразить, кто я и где, было не очень сложным делом, не так давно я все это уже видел. В голове еще мелькали картинки из прошлой жизни, но потихоньку уходили на второй план. Колонна пленных, конечно, как я мог забыть? Сарказм, уместен ли он, хорошо, что на меня никто не смотрит, а то еще по морде дадут, вряд ли я могу скрыть улыбку. Улыбка та от горечи, что знаю наперед, как оно будет дальше. После долгой, утомительной дороги, в которой никому не давали передохнуть, а только стреляли, как в паршивых собак, в тех, кто устал, изнемогал от ран или просто оступился, запнувшись за кочку, мы прибыли, наконец, в уже знакомый мне сборный пункт. Да, все, как и в тот раз. Колючка, вышки, собаки. Вновь, как и тогда, я перемотал портянки, усевшись на землю, но далее решил действовать иначе. Пока топали, я все крутил в голове мысль. А что, если попробовать использовать мое неплохое умение заводить людей. Заводить – в смысле агитировать. Немцы пока на нас и не глядят, только часовые на вышках, но что они смогут услышать оттуда. Я медленно встал, хромая, поперся в центр лагеря, туда, где находилось более всего военнопленных. Решил не откладывать. Зачем ждать? Нужно пробовать. – Товарищи, – я поперхнулся, в горле комок, сухость, но ничего, как-нибудь, – все мы устали, и многие из нас ранены. С нами случилось самое худшее, что могло, мы во вражеском плену… – Понемногу ко мне стали поворачиваться лица. – Да-да, кто-то наверняка думает, что не все так плохо, но я уже был в плену и в окружении, поверьте, худшее впереди. – Что еще может случиться, мы и так в дерьме! – выкрикнул кто-то. Вот черт, довольно громко крикнул, как бы немцы не зашевелились. – Что может быть хуже? Я отвечу. Нет, – слышу, как кто-то бросает зло в мою сторону, называя политруком, – я простой красноармеец, не агитатор и не комиссар. Так вот, ребята. Мы с вами все умрем, но страшно не это. Посмотрите вокруг, – я обвел взглядом поляну лагеря, – видите, сколько нас тут? На это же количество убавилось защитников нашей с вами Родины. Кто-то относился к нашему строю хорошо, кто-то хуже, неважно, правители приходят и уходят, а народ, мы с вами, будем всегда. Враг, самый опасный враг за всю долгую историю нашей страны, пришел нас уничтожить. Пройдя по нашим трупам без всякого сопротивления, эти нелюди придут в наши города, села и деревни. Они уничтожат наших детей и стариков, будут насиловать наших жен и сестер. Да, именно так и будет. Кто им помешает это делать, когда мы с вами будем гнить на этом поле? Кто защитит наши семьи? Другие бойцы? У них тоже есть семьи, и они будут защищать их. Так кто? Я ожидал всякого. Крика, возмущений, обвинений в подстрекательстве, но не этого. Тишина. Мертвая тишина стояла во всем лагере. Все без исключения бойцы, понурив головы, стояли и молчали, но, как мне кажется, я даже видел, как внутри каждого напряглась пружина. Краем глаза я обнаружил, что солдат на вышке, которую мне хорошо видно, смотрит настороженно, внимательно. Ясно, немцы заинтересовались. А, черт с ними, последний мой крик будет наглым и жестким, но я готов! – Так кто будет сражаться за своих баб, а? Вы, куча сильных мужиков, отдадите своих жен этим зверям? Вы хотите, чтобы их пользовали в свое удовольствие эти твари? Они же нелюди, они пришли к нам уничтожать, так сколько вы сможете терпеть? Раздался одиночный выстрел. Пуля, пробив мою грудь, вышла с обратной стороны, я прямо почувствовал это. Нога предательски подломилась, я встал на одно колено, но, через силу и боль, поднял голову. – Они хотят заткнуть меня, ибо я говорю правду, они боятся вас, хоть и стоят сейчас за забором, и у них в руках оружие. Но вас здесь столько, что можно просто затоптать этих тварей, и они ничего не успеют сделать. Вдавить в грязь, – кашель из-за простреленного легкого не давал мне говорить во всю силу, – уничтожить эту заразу прямо тут, а потом и по всей нашей многострадальной земле. Вы сможете, вы сами это знаете, вы всегда могли. Я падал на землю, сбитый с ног второй пулей, но все же дождался своего. Сначала, нарастая, как звук приближающегося в небе самолета, возник гул. Гул превратился в рев, в рев озверевшей толпы людей. А дальше мимо меня, через меня понеслись тени. Безумная толпа русских людей (да все народы в СССР сейчас как русские) лавиной колыхнулась вперед, туда, где еще недавно был забор из колючей проволоки. Редкие выстрелы, я даже не считал, так как умирал, не испугали толпу. Привстав на локте, я попытался разглядеть то, что происходило у меня за спиной. Слезы лились из моих глаз при виде того, что делал советский солдат. Эта толпа пленных, еще несколько минут назад обреченно глядящих в землю, смела, как крошки со стола, немецкий заслон из нескольких десятков солдат. Последним не помогли ни винтовки, ни автоматы, ни собаки. Кажется, я даже видел, как немцев рвут голыми руками, да, я добился своего. Не там, в будущем, а тут, в этом тяжелом прошлом я смог поднять людей для того, чтобы они стали бороться. Пусть все они погибнут позже, но здесь и сейчас они уничтожат врага, а потом… потом сделают все остальное и победят. Я верю в это, так как это уже было. Я мыслю, значит, я живу. Неизвестно, где и когда, но, быть может, я все еще жив… Вспоминая то, что произошло, по моим меркам, только что, я радовался. Радовался тому, что там, в будущем, в своем времени, я был таким неудачником и ни разу не смог так завести толпу. Что было бы, проверни я такое там? Не дай бог, пострадал бы кто-то из обычных граждан, а такое вполне могло быть. Как же хорошо, что там у меня ничего не получалось. Хорошо, что наши люди в большинстве своем умные и добропорядочные, а не такие, как я, ублюдки неблагодарные. Но я исправлюсь, ей-богу, исправлюсь. Ведь я понял, что такое жизнь, понял, что такое честь и долг, я видел это в наших людях, а главное, я познал бесчестие и смерть. Грязь. Грязь на лице, на теле, вообще везде и всюду. Так-так, похоже, в плен меня решили более не загонять. Интересно. Я очень этому рад и благодарен тому, кто это устроил. Но расстрел евреев, и меня в том числе, запомнился на всю жизнь, и даже, если она будет, на следующую жизнь. Почему-то сразу начал искать глазами ту женщину, что в этом варианте должна была быть моей матерью. Но найдя и увидев ее в таком же виде, как и в прошлый раз, отвернулся. Как смотреть на… маму, в таком виде? Злость мгновенно взяла верх над моим рассудком, но сейчас только это и было необходимо. – Вы хоть сами понимаете, что похожи на свору шакалов, или бешеных псов, а не на господ-завоевателей? – крикнул я солдатам. Да, я прекрасно помню, чем все это закончится, но изменить что-либо тут я все равно не смогу, поэтому хотя бы посмотрю на реакцию этих представителей высшей расы. – Что ты сказал, свинья?! – воскликнул солдат и, конечно, ударил. Больно, но привычно, что ли. Я скривился, растирая живот, в который прилетел приклад, но старался смотреть на солдата. Я смотрел ему прямо в глаза, отчего тот, на удивление, отшатнулся. – С оружием в руках легко бить безоружного. Я спросил у вас, псы, как вы с этим жить будете? Хотя ответ я знаю и так, мучает только один вопрос… – И каков он? – ехидно спросил офицер, вынырнувший из-за спин солдат. Он улыбается, он доволен, он воплощает в жизнь задачу своей гнилой партии и фюрера. Ну-ну, весело тебе, сейчас мы посмотрим, как ты будешь улыбаться! – Где мы вас всех хоронить будем? – сплюнул я. Короткий шаг вперед, уверенный, несмотря на боль. Солдаты, пропуская ко мне офицера, оказались у того за спиной, этим я и воспользовался. Я был на голову ниже немца, но сил мне придавала мысль о маленькой победе не так давно в лагере, поэтому я и решился. Вскинув руки фашист попытался отмахнуться, а солдаты пришли в движение, я же обвил шею врага и, приблизив лицо к лицу, выдохнул: – Запомни меня, сука, помни даже в аду! Меня уже пытались оттащить и пока не били, поэтому я сделал единственное, что мог сейчас: вцепился зубами в глотку немецкого офицера. Прикусив кадык, противно двигавшийся до этого перед мои глазами, я рванул так, что вырвал его напрочь. Кровь хлынула по моему лицу, застилая глаза, попадая в нос, рот и стекала вниз. Под ударами прикладов я упал. Даже не пытаясь прикрыться, я получал все новые и новые удары, постепенно теряя сознание и понимание того, где я. Но то, что я учудил, вселяло в меня уверенность о выполненной задаче. Было противно, даже мерзко, но какими были глаза этого офицера, когда я вырвал ему горло! Сквозь какую-то пелену, умирая, я чувствовал, что и народ, который собрали тут для истребления, пришел в движение. Убьют они кого-то из солдат или нет, неважно, главное движение. Если все погибнут, то хотя бы в борьбе, а не как скот. Я по себе уже знаю, что лучше быть расстрелянным на месте, чем сожженным или замученным в лагере, как животное… Насколько помню, это еще далеко не все, но как же во мне все меняется! Я просто чувствую себя абсолютно другим человеком, человеком с большой буквы. Да, я не сделал ничего важного или значимого, но в душе хотел бы, чтобы это было не так. Во мне зарождалось чувство мести, желание помочь, сделать что-то важное, то, что принесет пользу не кому-то конкретно, а всей стране, всему нашему многострадальному народу. Знаю, что, быть может, я завышаю себе оценку, но то, что это настоящая правда, ручаюсь. И теперь, кажется, я вполне готов к следующему. – Так, бойцы, держимся вместе, все получится, главное, нужно верить… Да, это Сталинград! Вон и Иван, спасший тогда меня, правда, ненадолго. Машу ему рукой, парень подходит и, уставившись на меня в упор, бросает: