– Севка, ты сдурел? – доносится сквозь грохот голос командира, но я не отвечаю. Осталось метров тридцать, и там все решится. – Готовьтесь! – ору я и вылетаю из-за холма-укрытия немца. Видно плохо, но то, что башня повернута в другую сторону, различаю. – В башню ему, в башню, в затылок, – орет командир наводчику, – там почти нет брони! Выстрел. Кажется, я даже слышал, как треснула башня «Тигра», хотя это и невозможно. В смысле невозможно услышать такое, находясь в танке. Снова выстрел, и взрывная волна аж подкидывает нашу машину. «Ничего себе!» – Готов, гад! Севка, к ордену представлю! У меня аж слезы на глазах выступили. Я… Я сделал что-то важное и нужное, раз люди ценят. Это приятно. Опомнившись, начинаю движение вперед и вправо, нужно укрыться на всякий случай за этот холм, но вниз, к «Тигру», не спускаюсь, а то и я увязну. – Товарищ лейтенант, рация! – кричит радист. – Приказ выполнен, товарищ командир, боекомплект на исходе, разрешите отойти для пополнения? – Сейчас назад пойдем, – говорит, подняв мне ухо на шлемофоне, радист. – Да я ж только за. Тем более горючки немного осталось. – Сева, давай назад, возвращаемся! – приказывает командир, а я разворачиваю машину. Не успели мы разогнаться, как укрытие кончается, мы выезжаем на открытый участок поля – и удар. Тридцатьчетверка даже сбивается с пути, словно отпрыгнув в сторону. Жму изо всех сил, в ушах гудит и звенит, разболелась голова, чувствую себя колоколом, в который ударили со всей дури. Понимаю, что в нас кто-то попал, но я же не вижу ничего, только несколько метров перед собой. Стараюсь вести танк зигзагом, но от этого страдает скорость. Впереди показался наш овраг, в котором мы укрывались до этого, но, поехав по короткому пути, я подставил заднюю часть танка противнику. Вот в нее мы и схлопотали следующий снаряд. Рычаги налились сумасшедшей тяжестью, двигатель потерял обороты, и танк остановился. Всего несколько метров до спасительного укрытия, а мы стоим. – Давай наружу! – кричу радисту, который кашляет и трет глаза. Странно, от лейтенанта нет приказов, у меня тут же сложилось мнение, что в башне что-то неладно. Разворачиваюсь, как могу, и вновь, как и в прошлый раз, ничего не вижу. Дым, едкий дым режет глаза, и из носа потекли сопли, начинаю чихать. – Жарко что-то… – слышу от радиста. Новый удар в башню потряс танк еще сильнее. Пробую открыть свой люк, но его заклинило. Вновь взгляд назад и вверх. – Мама моя, мы горим! Так вот отчего мне спину жгло. Как же вылезти-то? Вспоминаю про люк в полу и наклоняюсь туда. Отлично, открывается. Радист полез первым, я замыкал, огонь уже лизал лицо, противно опалив мне все волосы на лице и голове. Едва оказываюсь под танком, пришлось толкнуть радиста, так как тот мешался, сверху что-то грохнуло, но это не снаряды противника. Треск, звон, грохот, дикая вибрация корпуса передалась и мне. Сознание покидало, так как, похоже, меня окатило взрывной волной… Сколько прошло времени, не имею представления. Вокруг была ночь, темнота стояла, хоть глаз выколи. Когда я попытался вертеть головой, ничего не получалось. А еще было холодно. Где я? Мысли в голове ворочались с трудом, кажется, словно голова ватой набита, ничего не соображаю. Я умер? Что-то теперь, когда я не стремлюсь умереть, жить получается совсем мало, уж больно быстро убивают. Так что же, это новая заброска или все еще прошлая? Непонятно, сплошная чернота кругом… Стоп! Темнота, холод… Где-то это уже было, запутался совсем. Точно, Ленинград, зима, блокада. Ой, блин, как же там было тяжело… Наконец пришел звук. Точно, грохот где-то далеко на улице. А еще появился слабый свет. А, окно. Точно, не ошибся, это Ленинград. Попытался напрячь мускулы, чтобы подняться. Да-да, как всегда, сижу на заднице, с третьей попытки получилось. Так, где-то тут должны быть спички и свеча. А, вот они, на столе, свеча вроде в ванной. Ну а что удивляться, ведь у меня все по второму разу. Я оказался в квартире, где вроде как совсем недавно жил. Так, что там будет? Внизу я встречусь с отцом того, в кого я вселился, его друг устроит меня возить трупы замерзших и просто умерших людей в городе. Нет, я пойду на фронт. Тогда я избегал всего, что касалось армии и войны вообще, теперь меня не пугает перспектива фронта. Сколько я уже пережил, сколько убил немцев, сколько раз сам умирал… Как бы с отцом разминуться? Не хочется, чтобы этот человек переживал за сына, который прячется от войны. Оглядев комнату еще раз, опять сходил в спальню, где лежали мертвые мама и сестра. Рвотных позывов не было, слишком много я уже видел в жизни, а вот чувство жалости, обиды, безнадежности вновь посетили меня. Я заплакал. Слезы было не унять, и они, стекая по щекам, замерзали прямо на лице. Я сидел и рыдал в комнате перед кроватью мертвых людей. Почему я так близко воспринимаю это, ведь кажется, я лишь попаданец, но нет, мне было очень больно. Казалось, что это именно моя жизнь и мои родные тут лежат. – Я не стал тебе сообщать, не хотел, чтобы ты их видел такими… – услышал я голос сзади и вздрогнул. Отец застал меня тут. Сколько же времени я здесь провел? – Пап, надо их похоронить. – Пока можно только отвезти в морг, похоронят позже. Ты как здесь? – Не знаю, – покачал я головой, – ноги сами привели, а тут… – Тебе же влетит. В этот раз отец почему-то не так остро отреагировал на мое фактическое дезертирство. – Я ненадолго. Думал, забегу и назад. Успею, бать, нельзя опоздать на смерть. – Что ты говоришь? – отец нахмурился. – Да все ты понимаешь, пап. Наши в Дубровку пошли, я слышал, там самое пекло сейчас. Догоню. – Сынка, как бы тебе не влетело за это. Сейчас очень строго с этим. – Проводишь меня? Я встал. – Конечно. А где твоя форма? – Я переоделся в казарме, в гражданке легче пройти. По улицам патруль ходит. – Конечно, фрицы прямо под городом, наши усилили наряды. Мы по Ладоге еле ездим, бомбят, обстреливают очень густо. А, так вот в какие рейсы он ездит, тогда-то я так этого и не узнал. Батя, выходит, по Дороге жизни ездит, продукты в город возит, а отсюда – людей… – Скажи, отец, – я пошамкал губами, – а тебе никогда не хотелось все бросить и куда-нибудь уехать? – Что бросить и куда ехать? – Да, не бери в голову, – бросил я. Не знаю, зачем задал этот вопрос, ведь все равно бы не услышал другого ответа. Честно говоря, я понятия не имел, где казарма, в которой я якобы переоделся, ведь в тот раз не узнал этого. Куда сейчас идти? Спас ситуацию батя. – Ты куда пошел-то? – спросил он, когда мы вышли из дома. – Так за формой… – Вы же возле Кировского стояли? Ага, так мне в другую сторону. – Ну да, чего-то голова не соображает. Пап, когда хоронить будешь, скажи им от меня – прости… – Конечно, сынка. Вон твои казармы, я сейчас к часовому подойду, спрошу чего-нибудь, а ты дуй в обход. – Спасибо, отец, не поминай… – Береги себя, Сева, ты один у меня остался, – прошептал отец и пошел к посту. Больше мы с ним никогда не увидимся, жаль его… Укрываясь за зданиями, идя вокруг, я оказался на территории завода: дырок много, у каждой солдата не поставишь. Куда шел, раз не знал, где казарма? Так батя показал, там солдаты суетятся, вряд ли промахнусь. – Молодцов, Сева! – услышал я, когда почти пробрался к нужному зданию. Твою мать, спалился! – Чего? – Ты чего в гражданке?