– Сейчас у вас все вроде должно быть в порядке, но вот дальше… Гитлер уже обращался к солдатам? – это я помнил, даже не знаю, откуда. Скорее всего, из того же ЕГЭ, там какой-то документ изучали, но текста уже не помню. – Нет, а должен? – Обратится в начале октября, кажется. Что касается морозов… – Ты реально считаешь, что война столько продлится? – нахмурился офицер. – Она продлится больше трех лет, – у офицера глаза выскочили из орбит. – А по ближайшим событиям… Как я и писал, нужны зимние вещи, солдаты будут очень сильно мерзнуть, также предстоят проблемы с техникой. Смазочные материалы вермахта не подходят для сильных холодов. Морозы ожидаются сильные, часто будет ниже минус тридцати. – По расчетам командования, война не продлится всю зиму… – Все еще не въехал в мои слова немец. – Ваше командование грубо ошибается. Да вы и сами помните, раньше они вообще говорили, что война займет несколько недель, а что вышло? Да, скоро вы подойдете к Москве очень близко, буквально три десятка километров останется, но очень сильный контрудар заставит вермахт отступить. Местами красные откинут вас на двести километров. Это будет первое серьезное поражение немецкой армии. Дорог, я думаю, уже сейчас нет, в связи с этим у вас имеются трудности, но вермахт должен подготовиться к удару красных, в противном случае все снова пойдет так, как мне известно. На протяжении всей войны вермахт не будет так близок к победе, как сейчас, вот что самое главное должны учесть ваши командующие. Лучше даже пренебречь каким-либо направлением и давить Москву сейчас. Если не сейчас, то позже уже никак. Сталин развернет новые заводы на Урале, плюс союзники наладят поставки. Новые части из Сибири будут неожиданностью и проблемой для Германии. Убыль у вас большая, а резервы не безграничны. У Сталина их явно больше, а уж когда начнутся поставки техники… – Звучит как-то бессистемно… – Ну, извините, я не занимался стратегией и проблемами поражения вермахта. Рассказываю то, что сыграло ключевую роль в войне. Ведь я вырос в стране, которая победила, а не наоборот, хотя мне очень бы хотелось, чтобы победили именно вы… – Думаешь, Сталин признает поражение после захвата Москвы? – Нет, не признает, – покачал я головой, – уедет в тыл, а наш упертый и зомбированный народ все одно будет ложиться под ваши танки, пока не остановит. Но господину Гитлеру нужно уметь останавливаться. Вовремя останавливаться и переварить то, что съел, иначе это просто распыление сил и средств. Да и захват столицы – это для вас цель, а для Сталина – ничто. Страна большая, они будут отступать долго, быстрее кончатся силы вермахта. – Извини, но я думал ты принесешь больше пользы. Дальше с тобой будут работать другие люди, и мне жаль тебя, – закончил майор резко, но беззлобно. Понятно, он сразу поверил мне, несмотря ни на что, но мой уровень знаний не дает мне шансов вылезти из этой ямы. Я все это прекрасно понимал, паника нарастала, а уж когда в помещение вошли сразу четыре немецких солдата… – Подождите, господин майор, я просто не могу вот так просто что-то вспомнить. Но я же учился в школе, кое-какие знания есть, просто они забылись. Мне нужно время… – В СССР остались школы? Наверное, ты и правда не врешь, на раба, какими вы должны быть, ты не похож, речь правильная к тому же. Но, как я и сказал, этого слишком мало. – Я правда могу быть вам полезен, неужели вы сами не хотите победы рейха? Подождите… – Приступайте! – отдал приказ солдатам майор, покачав головой и выйдя из комнаты. Почему он так поступил, мне было непонятно, я никак не ожидал такого, и что делать дальше, не знал. Черт, дайте мне уже сдохнуть! Две недели ежедневных издевательств превратили меня в овощ. Меня не кормили, не давали ходить в туалет, а просто методично пытали. Простое избиение в лагере показалось зарядкой после того, что мне приготовили тут. Ни на руках, ни на ногах у меня не было ногтей, все было сорвано, и раны уже начинали гноиться. Я был голым, допрашивали также в голом виде в присутствии девушки стенографистки. Стеснялся? Да после первых же ударов мягкой резиновой дубинкой (куда там нашим омоновцам!) я обделался и мог только выть. Мне срезали мочки на ушах, сломали пальцы на ногах и одной руке. Вся спина в ожогах от окурков. И у нас говорили, что это в страшном КГБ были ужасные допросы? Не знаю, пока не испытал этого на себе, но здесь – ад! А ведь немцам нужно было только правильно спросить. Может, я и вспомнил бы какие-то даты, события или еще что-то. Но нет, они требовали какие-то цифры, численность войск Красной Армии на указанном участке фронта, вооружения. Требовали рассказать о новых образцах оружия, а я откуда мог это знать? Пока мог хоть что-то говорить, пытался объяснять, а потом бросил это занятие как бессмысленное. Говорю же, спрашивали совсем о другом, а я не знал ответов. Видимо, немцы решили поступить так, как считали нужным, банально выбить показания, а не ожидать, когда я что-то поведаю сам… Внезапная моя отключка привела к тому, что я оказался вновь в палате. Дома. В смысле в будущем. Господи, как я мечтал вернуться! Но не успел я даже сообразить, что к чему, как лицо деда, перекошенное от гнева, возникло рядом. – Что, гаденыш, попробовал договориться с фашистами? Понравилось? Ума-то нет, здесь так же живете, только в интернете своем и сидите, а сами уже не знаете, сколько будет дважды два. Надо же быть таким глупцом, чтобы пойти на такое! Сколько смог продержаться на допросах? – Пожалуйста, оставьте меня в покое? – взвыл я. Мне крайне важно было сейчас прийти в себя, слишком страшное мне пришлось пережить, я так больше не хочу. Время, мне нужно время! А как его получить? Хоть день, хоть час хотелось побыть одному, в тишине и покое. – Возвращайся в барак, да не ходи больше в услужение! Надеюсь, понял, что это ни к чему не приведет? Но даже хорошо, в общем-то, что попробовал, – дед внезапно смягчился. – Хоть почувствовал на себе, кто такие фашисты! Набившая уже оскомину ситуация. Темнота, головокружение, и вот я вновь стою в бараке у ворот. Только что облегчился, как раз тогда начал придумывать, как с немцами договориться. Значит, дед реально дал мне вторую попытку. Только, гад, мог ведь и вовсе не отправлять. Он же сам не бывал в плену, откуда ему знать, что это такое? …Ошибся тот мужик, что справлял нужду рядом. На работы нас не повели. Немцы устроили шмон, а затем – отбор кандидатов на работы в рейхе. Я аж обрадовался. Надо же так лохануться было, вызвался тогда сам и попал на пытки в гестапо, а тут нас немцы сами приглашают! Практически выскочил из строя, попросив забрать меня в Германию. За что тут же получил такого пенделя по копчику, что минуты три визжал, крутясь на земле, как червяк. Как же больно-то! Немцы, кстати, не наказали того, кто меня ударил, лишь ржали. Те еще юмористы. Но пинок и правда был качественным, задница болела еще очень долго. Надо же так попасть, пару дней вообще сидеть мог с трудом. К вечеру, добравшись пешком в колонне таких же, как и я, пленных солдат до станции, утрамбовался в вагон. Это был обычный товарный вагон, в котором вдоль стен установлены нары из свежесрубленных, даже не ошкуренных березовых сучьев. Сначала подумал: ничего себе, немцы нам даже нары сколотили, но оказалось, все просто. Колотили как раз такие же пленные, как и мы, а нужны они были для того, чтобы больше народа перевезти. Мы ж не трупы, битком вагон не набьешь. А тут в три яруса, да не лежа, а сидя плечом к плечу, нас набили столько, что сразу показалось, будто даже в бараке дышалось легче. Нашлись тут, к сожалению, и уголовники. Эти сразу прибрали пару трёхъярусных стоек нар и выгнали сидящих. На нары забрались самые авторитетные блатные, в ногах у них пристроились шестерки. Сил ни у кого не было, поэтому никто не сопротивлялся. Хорошее в этом было одно: меня не выкинули с нар, так как я находился в стороне, хотя еле сидел после удара по копчику. Вагоны стучали колесами, а пленные внутри – зубами. Холод был какой-то уж очень суровый. Вроде и не зима, а поди ж ты, холодно – и баста, через щели в стенках вагона ветер продувал нас насквозь. Блатные еще раз показали характер: на второй день пути они начали собирать со всех теплые вещи, паханы замерзали, видите ли. Практически все бывшие солдаты получали по зубам и расставались со своими вещами. У меня и так ничего не было, только штаны и гимнастерка, даже нательного нет, поэтому ничего и не взяли. Возмутившихся было трое на весь вагон. Один выступил, к нему встали еще двое, а вот дальше… За них не вступился никто. Когда бандиты забивали насмерть наших недавних товарищей, им слова никто против не сказал. Боятся люди. Я тоже боялся. Старался вообще не смотреть ни на кого, замкнулся и вспоминал пытки у немцев, которые пережил в прошлый мой заход… Выгружались мы под лай разъяренных собак и крики солдат. То один пленный, то другой постоянно падали от ударов прикладом. Мне и тут повезло: я не тупил, а выполнял все быстро. Быстро выпрыгнул из вагона, быстро встал в строй и молчал как рыба об лед. Было нас на этой станции ну очень много. Когда грузились, видели только то, что наших пихали в еще два вагона, а тут выгрузили весь эшелон. Народу… Не знаю, кажется, даже не одна тысяча. Повели нас толпой куда-то через поле, вдалеке виднелся лесок, удивило присутствие хорошей дороги. Асфальта не было, но вымощена она была камнями так, что идти было легко. – Где хоть мы, братцы? – донесся до меня тихий вопрос откуда-то спереди. Конечно, другие мужики также интересуются тем, что происходит, только я молчу. – На станции указатель был, вроде на польском надпись. Да и везли не так уж и долго. Наверняка у поляков, – ответил еще один голос. – Так Польши ж нет! – включился в беседу третий. – Мы же ее и ликвидировали вместе с Гитлером. – А я знаю? – вновь второй голос. – Видел надпись, вот и говорю. – Узнать бы, куда ведут… – тихий шепот следующего солдата донесся уже сзади меня. – Да какая разница? – О, а это уже кто-то из блатных, у них речь такая развязная, как будто и не происходит ничего, а они тут гуляют. – Раз не порешили дома, значит, будут заставлять работать. Вряд ли везли для расстрела. – Это точно, – поддакнули ему. Разговоры не привели к какому-то определенному ответу, информации нет, все равно ничего не понять, поэтому урка, скорее всего, прав, и расстреливать нас не станут. Через несколько часов пешего хода под непривычно сильным и холодным дождем мы, наконец, пришли. Ворота – это первое, что бросилось в глаза, когда наша часть колонны возле них оказалась. До этого я не видел ничего, слишком узкой была дорога и слишком много нас тут было, из-за спин не разглядишь особо. На воротах сверху была надпись, прочитав которую, я застыл, и в меня кто-то врезался. – Что встал, чувырло?! Получив острый тычок под ребра, я очнулся. – Концлагерь, нас привезли в концлагерь, – выдавил я из себя. Что означало это слово, я слышал в будущем, но считал истории о подобных лагерях преувеличенными. Знать бы, насколько я ошибался! Первый день на новом месте был каким-то даже спокойным, что ли. Нас просто построили. Оказалось, нас тут не одна тысяча. Каждому на груди написали номер, я был аж одна тысяча триста восьмым, а за мной шеренга не заканчивалась. Номер запретили стирать, пригрозили любому, кто на утренней поверке будет без номера, расстрелом. После процедуры присвоения номера развели по баракам. Это были невысокие, на удивление, без дыр в стенах или на крыше домики с нарами в три яруса возле стен, по центру лишь узкий проход, максимум метр, чтобы могли пройти два человека. Толкаться не пришлось, фрицы из охраны просто указывали на кого-либо и отправляли внутрь, нам следовало занимать нары по порядку. Мне достались на среднем ярусе слева, недалеко от входа. Когда барак забили полностью, ворота заперли, а внутри начались диалоги о животных. Ну а кто мы, если не животные? Усталость, неизвестность и дикий страх сказались на мне, и, упав на нары, я просто вырубился. Очнулся только рано утром, когда вокруг шумели, суетились, а у ворот стоял караул и требовал немедленно выходить и строиться. Нас ждал второй день, и он не обещал быть таким же спокойным, как первый. – Засучи рукав, что непонятного? – Надо мной возвышался охранник в одежде, похожей на форму полицаев, что приходилось видеть еще там, в Союзе, только она была светло-серой, а не черной. Я стоял на коленях перед двумя немцами, расположившихся возле стола, прямо на улице. Рядом горел костерок, точнее, это были уже угли, в которых покоилась, ожидая меня, железная палка. Стоя в очереди на получение метки, я уже видел, что мне грозит и как это будет выглядеть, но настроиться так и не смог. Вот и сейчас ноги предательски подогнулись, и я оказался на коленях. Полицай в сером, схватив за правую руку, держал крепко и орал на меня. Сил не было, я просто хлопал глазами и плакал. Слезы текли ручьем, осознание того, что происходит, только сейчас накрыло меня во всей красе. Один из немцев, просто захватив левую руку, оголил мне ее до локтя, задрав рукав. То, что лежало на углях, было металлическим прутком, на конце которого было клеймо. Голоса, чтобы орать, просто не было, хрип, слюни, вот и все, что вырывалось изо рта. Когда клеймо прилипло к моей руке, я едва не откусил себе язык, а глаза от боли чуть не выкатились из орбит. Не отпуская мою руку, немец кивнул второму, и тот подошел, наклонился передо мной. Что он делал, я также видел чуть ранее на другом таком же пленном, а на себе уже и не чувствовал. По коже стекала алая струйка крови, капая на землю буквально с каждого пальца. Мне накололи лагерный номер чуть пониже клейма. Кожа в местах воздействия на нее вздувалась и чесалась, но сделать я уже ничего не мог. Как только процедура завершилась, меня вывел из ступора немецкий солдат, пинком отправив назад в строй. – И чего теперь? – задались вопросом пленные, стоя в строю. – Немцы между собой говорили, услышал случайно… Это не трудовой лагерь… – прошептал я. – Как это? А они что, разные бывают? – на меня обратили внимание. Да, я слышал, что говорили немцы. – Это лагерь смерти, здесь не будут заставлять работать, здесь мы будем умирать… – Да иди ты, придумал же! – мне в спину даже прилетели пара тычков, но народ задумался, так как разговоры прекратились. Что я знаю об этих лагерях? Да ничего, как и о чем-то другом, происходившем на этой гребаной войне. Господи, да почему именно я? В интернете столько желающих попасть на войну, хоть отбавляй, но нет, попал именно я. Понятно, что на форумах сидят лишь те, кто представления не имеет о том, что такое война, но через одного все герои. Да как же мне выбраться-то отсюда, а? Сотрудничать пробовал, уморили, избивая, расстреливали. Что еще теперь, заживо кожу снимать будут? А дело и правда было дрянь. Нам не разрешили даже помыться, загнали вновь толпой в барак и оставили в нем. Кормить также не стали. Все галдели поначалу, но вскоре и самые борзые заткнулись, ибо снаружи начали раздаваться жуткие крики. Такой вой стоял, что все бросились к щелям в стенах в надежде хоть что-то увидеть. – Ну, ну, чего там? – кричали, спрашивая, те, кому не досталось места возле дырок. А те из нас, кто умудрился прильнуть к такой щели, просто молчали. Каждые несколько секунд от стен отходили мрачные люди. Что они там такого увидели, что их так придавило? Мужчины осунулись как-то, даже самые бойкие теперь молчали. А снаружи так и продолжался рев и вой тех, кому не повезло стать первыми. – Я тебе говорю, всех сожгут, я-то видел! Наверное, сотню человек просто сожгли, дотла, а потом кости собирали… – два мужика, сильно за сорок, тихо перешептывались между собой, сидя на нижних нарах. Мои соседи. Я лежал на своем ярусе и думал. О чем? Да все о том же. Попаду ли назад, в свое время, или мне предстоит тут задержаться? …Наш барак не трогали восемь дней. Некоторые, и я в том числе, уже на стены лезли, мечтая хоть сухарь какой получить. Нет, нас не кормили, от слова совсем. Кое-кто пил свою же мочу, жажда мучила, хоть и холодно тут. Я пока не решился, но губы уже потрескались от сухости во рту. Есть хотелось так, что остатки разума подсказывали: скоро кто-нибудь из пленных убьет своего товарища, и начнется каннибализм. Кто хоть раз голодал, тот поймет, что это такое. На восьмой день приперлись немцы и стали выкрикивать наши номера. Кого называли, должен был подняться с места и выйти к воротам. Назвали и меня. Ну так я ж везучий, в первых рядах иду!