– Да-да, вы абсолютно правы, ваша светлость, я тоже об этом подумал. Противник испуган и растерян, только они высядятся, надо будет ударить по ним, мне кажется, это будет правильно. У коннетабля за этот час поменялось настроение на совершенно противоположное. Этот седой, умудренный жизнью человек из хмурого сосредоточенного воина, пришедшего принять смерть ради того, чему служил всю жизнь, вдруг понял, что все можно изменить. И радовался этому как мальчишка, за все время моего знакомства с ним я впервые видел его улыбку, которая изменила его лицо до неузнаваемости. Разгладились морщины, заблестели глаза, и передо мной стоял не человек, отправляющийся на заклание и смирившийся с этим, думающий лишь о том, чтобы прихватить с собой в небытие как можно больше врагов, а уверенный в себе, прекрасно знающий себе цену и радующийся всему, что происходит вокруг, мужчина чуть более сорока лет. Раздался приближающийся топот копыт, стихший у палатки коннетабля, и через мгновение в палатку влетел маркиз. – Алекс, Гран, это правда? Мы с коннетаблем переглянулись. – Что именно? – усмехаясь, спросил Гран. – Как что, говорят, флоту отщепенцев хана. – Я бы не сказал, что совсем хана, но что-то потопило большую часть их флота, да ты можешь посмотреть сам, – закончил коннетабль и пригласил нас на выход. Мы вышли и принялись осматривать корабли неприятеля, находящиеся еще далеко. Достав из сумки, крепящейся у седла, монокуляр, я предложил его Грану и де Молю, бывшему графу, теперь маркизу, женившемуся на маркизе де Тромер, симпатичной молоденькой девчонке из одного из древнейших родов королевства. Они долго рассматривали море и остатки флота, передавая друг другу подзорную трубу, и улыбались. – Как, вы говорите, это называется? – проговорил де Моль. – Монокуляр, или подзорная труба, – ответил я. – Отличная вещь, эх, нам бы такие, – с завистью сказал он, отдавая монокуляр мне. В монокуляр было видно, как на кораблях рубят поломанные мачты, на оставшиеся ставят запасные паруса и пытаются править к берегу. На других, спустив несколько шлюпок и привязав к ним канаты, тащили корабли на буксире. Но все направлялись к берегу. В том месте, куда они правили, можно было подойти вплотную к невысокой скальной гряде и высадиться. Но сразу это сделать могли только три корабля, так что высаживаться будут не менее суток, может даже более. А со стороны океана наползала и наползала тьма, на душе становилось неуютно и тревожно. Время еще не подобралось к обеду, а вокруг были сумерки. А там, в стороне, эту тьму прорезали всполохи огромных молний, будто работал огромный сварочный аппарат. Ну это по моему определению, а что думали в это время мои напарники – не знаю. – Господа, становится очень неуютно, давайте пройдем в мою палатку и выпьем немного вина, – предложил коннетабль. И мы прошли в палатку, согласившись с его предложением. Немного выпив и переговорив по поводу изменения планов кампании, разошлись, решив детально наметить действия после высадки неприятеля. Придя к себе, я приказал лейтенанту увеличить количество часовых и уменьшить им время несения охраны, чтобы исключить всякие неожиданности. А сам завалился на походную кровать и принялся бездельничать, погрузившись в воспоминания о доме, супруге и детях. Следующий день мы наблюдали за выгрузкой неприятеля. Воины сбегали со сходней, нервно оглядываясь, и под криками сержантов одни принимались устраивать лагерь, другие выгружали припасы, палатки и другие вещи. Оставив не более тысячи копейщиков, а за их спиной пушки и моих штуцерников, коннетабль расположил остальных за холмами, при этом так, чтобы ударить с двух сторон. Все-таки умный он мужик, правильно угадал, где расположится противник, до него было всего метров восемьсот. Выгрузка шла уже вторые сутки, мы с коннетаблем и маркизом расположились на одном из холмов, чтобы видеть, что происходит у противника. А происходило там много чего интересного. Некоторые из воинов, сбившись в небольшие отряды, человек по пять-десять, попытались дезертировать, их поймали и отрубили головы перед строем. На время все притихло, но не остановило горячие головы, и некоторые все равно пытались бежать, и им это удавалось, правда их перехватывали наши патрули. Высадившиеся с кораблей клялись и божились, что их насильно мобилизовали, утверждали, что таких в войске большинство, но были, конечно, и такие, которые сами пошли пограбить, правда таких было мало. Ночью я и мои воины перетащили пушки к лагерю неприятеля, стараясь не шуметь, а утром, едва забрежжил рассвет, мы выпалили вначале гранатами, а когда лагерь проснулся и начал метаться, ударили картечью. В какой-то мере это можно было назвать избиением. Хотя, конечно, двадцать пушек на двадцать тысяч неприятеля – это ничто. Но неприятель деморализован произошедшим на море, а тут среди ночи происходит непонятно что: куда бежать и что делать – не ясно, от командиров нет никаких команд, стоит ор и грохот. Стреляли, пока совсем не рассвело, а потом в атаку пошли копейщики и меченосцы, а с другой стороны ударили конники маркиза. Тем не менее было не так все просто, неприятель все-таки смог организовать отпор. Как выяснилось позже, рыцари Урху, понимая, что им терять нечего, уж очень много висит на них грехов, все-таки смогли собрать людей и ударить навстречу. И полилась кровь уже с обеих сторон. Все-таки их было еще много, местами они даже принялись теснить наше ополчение. Я, конечно, ни сам не полез, ни своих не пустил в драку, коты тоже сидели у ног, и у них трепетали ноздри, чувствуя запах крови, они изредка порыкивали. «Пусть сидят, – думал я, – там есть кому воевать и без нас». Но чувствовал я, что еще немного, и ополчение может дрогнуть и даже побежать, тогда, конечно, придется и пострелять, и мечом помахать. Вдруг из-за далекого холма вылетели какие-то всадники, непонятно на чем, и понеслись в сторону схватки. Я приложился к монокуляру и разглядел людей, одетых в шкуры длинным мехом вверх и сидящих на больших буйволах с большими рогами, было их, на первый взгляд, пара тысяч. Я с удивлением смотрел, как они врезались в строй нашего неприятеля и начали крушить его. Что было интересно, быки не оставались равнодушными: они кололи рогами противника и топтали его ногами. Даже мне был слышен вопль ужаса, раздававшийся в лагере врага. Через полчаса враги стали сдаваться, бросать оружие и снимать каски. Вот и закончился поход приверженцев Урху. А вот в стороне океана все еще сверкало и гудело, правда не так уже интенсивно, да и тьма стала отступать, вернее сумерки, нет-нет да и пробивалось солнце сквозь мрак и черные тучи. Начали сортировать пленных, одних налево, тех же, кого призвали насильно, – направо. Тут же организовывались трофейные команды, которые собирали оружие, брони, да и все, что припасла армия вторжения. Мы победили, и при этом малой кровью. Через некоторое время в нашу сторону направился воин на огромном быке. Его сопровождали десятка два таких же воинов, как он. Скорей всего, это был их командир. Они проехали от нас вдалеке, я-то был со своими людьми, и направились к палатке коннетабля, тот стоял и ждал их. Мне стало очень интересно, и я приказал подать мне коня, вскочил на него и тоже направился к палатке коннетабля. Когда я подъехал, то коннетабль и тот воин, что следовал впереди, уже скрылись в ней. Перед входом стояли гвардейцы герцога, а воины на быках охраняли палатку вторым кругом. Я спрыгнул с коня, и гвардейцы расступились, а вот те, что были на быках или турах, недовольно зароптали. И вдруг я понял, что понимаю их, и не только потому, что Тариэль предоставил возможность понимать множество языков, а потому, что это был кентийский язык, какой-то неправильный и не совсем такой, как на родине Алекса, но все равно родственный. Я повернулся к возмущавшемуся больше всех. – Ты считаешь, что твой вождь не в силах себя защитить перед стариком и мужчиной с равнины? Это была насмешка на грани, у кентийцев усомниться в силе вождя – это почти коронное преступление. Тот, кому я ответил, задохнулся от возмущения, а потом покраснел так, что я подумал, его сейчас хватит удар. – Я, десятник Бантак эн да Саква, сын Боряна, вызываю тебя, любым оружием здесь и сейчас, – зарычал он. Ну вот кто меня тянул за язык, совсем уже мозгов нет, в Кентии и за меньшее вызывают. Хотя драться с ним я не собираюсь и не буду, он даже не дворянин. Так, мне тоже надо представиться. Я спешился, и в это время из палатки выглянули коннетабль и воин (как оказалось впоследствии, военный вождь) этуинов, очень дальних и единственных родственников кентийцев. Дальних, потому что живут за океаном. – Я, Алекс тан эль Зорго, сын Донета, приму твой вызов, если ты имеешь право со мной сражаться. Дело в том, что не каждый дворянин в Кентии может бросить вызов принцу. Бантак словно натолкнулся на стену, он покрутил головой, и в этот момент в круг, уже образованный зрителями, желающими увидеть дуэль между горцем и пришлым принцем (это я), влетели тарги. Я никогда до этого не видел настолько злого и, можно сказать, взбешенного Алого, даже когда мы с ним сражались под стенами столицы Торвала, его сын был ему под стать. Народ резко отпрянул от нас с Бантаком и таргов… и решил убраться подальше. Быки тоже отпрянули, и как ни пытались всадники ими управлять, те только пятились. И тут я вспомнил, что основными трофеями таргов и были туры, быки, лоси, а всякие серны или там косули, не говоря о другой мелочи, их не интересовали. – Ваше высочество господин Алекс, я вас прошу, успокойте своих зверей, – послышался голос коннетабля, я подошел и погладил голову Алого и Балу. – Спокойно, спокойно, друзья, это просто недоразумение. Те стали успокаиваться, но все равно нервно били хвостами себя по бокам и рычали, хотя уже на несколько тонов ниже. – Алекс, прошу вас, заходите, – предложил коннетабль, и я вошел в палатку. Тарги уселись у входа и сидели не двигаясь, только наблюдая. Вождь с любопытством разглядывал меня, потом приблизился и протянул руку. – Я Ломер тан эр Монтор, военный вождь этуинов… Если язык, на котором ты говорил, твой родной, то значит, ты мой брат. – Я Алекс тан эль Зорго, младший сын кентийского короля, и язык, на котором я говорю с тобой, мой родной. – Брат, разреши я обниму тебя, – и Ломер заключил меня в объятия. Коннетабль с удивлением смотрел на нас, Ломер повернулся к нему и, улыбаясь, подмигнул. – Ваше светлость, – вдруг проговорил он, – я сегодня нашел своего брата, которого потерял тысячи лет назад, поэтому не буду торговаться с вами за трофеи, дадите столько, сколько сочтете нужным. Коннетабль смотрел на нас, выпучив глаза, никак не понимая, как это можно найти брата, потерянного тысячи лет назад, да и вообще, этих диких горцев попробуй пойми. – Брат, я сейчас уеду, надо организовать достойную встречу и пир для тебя, а вот вечером ты обязан появиться в нашем лагере, – с этими словами он обнял меня еще раз и вышел из палатки, снаружи послышались крики, свист и тяжелый топот быков, постепенно удаляющийся. – Ваше высочество, что это было, – спросил меня коннетабль, – и о чем вы говорили, вы что, знаете язык горцев? – Сам пока не понимаю, но, кажется, я неожиданно нашел родственников, а говорили мы на моем родном языке. Ваша светлость, я, наверное, тоже пойду, все так неожиданно, да и своих воинов надо отвести. Кстати… – решил я уже у выхода, – отдайте им мою долю в трофеях, они сильно нам помогли. – Не переживайте, Алекс, я все видел, и горцы получат даже больше положенного. Хоть у нас битва и закончилась, но там, вдали, еще гремело и сверкало, и все равно еще оставалось нервное напряжение, и мрачные мысли не покидали меня, да и все, кто находился рядом, судя по их виду, испытывали те же чувства. И только к вечеру все стихло и наступила тишина. Все вроде бы нормально, только Ирвин был хмурым и злым, что сильно выделяло его на фоне радостных маркиза и коннетабля. – Ты чего это, ваше высочество, такой не радостный? – мимоходом спросил я у него. – Вы еще смеетесь, Алекс тан эль Зорго. Меня не пустили в бой, все вокруг посчитают, что я трус. – Не стоит волноваться, ваше высочество, вот подумайте сами, вы ведь будущий король этих людей, да, вы отправите самых ярых отщепенцев на каторгу, кого-то даже лишите жизни. Но… те, кто останутся, это ваши подданные, и не дело государя собственной рукой лить кровь подданных. Для этого у него есть армия и другие службы, а король должен быть выше этого. Вот теперь сами посудите, вы, болея душой о сбившихся с пути подданных, приказали прекратить бой, только увидев, что те попросили пощады. Что о вас в народе будут говорить, о вашем великодушии и большом сердце? Вот увидите: в народе получите прозвище миротворец… – я замолчал и, улыбаясь, смотрел на ошарашенного Ирвина. – Вы думаете, так и будет? – с надеждой посмотрел он на меня. – Даже не сомневайтесь, – поддержал меня маркиз, а коннетабль добавил: – Герцог уже почти здоров, через сутки прибудет к нам, и он тоже переживает, что не смог участвовать битве. Вас, ваше высочество, отвезут в столицу и коронуют, к этому времени, думаю, города, а тем более столицу очистят от нечисти, там есть кому заняться этим. – Ну что я тебе про брата говорила, а ты не верил, – с гордостью произнесла Иваста, посмотрев вначале на меня, – он расскажет, как правильно преподнести народу, – а потом на Ирвина. Мне надо было собираться на встречу с неожиданным родственником, поэтому я откланялся. * * * Ванор Кармитор, верховный жрец Урху, метался по кабинету. В столице творилось что-то непонятное, говорили, что появились волки богини из серого «проклятого» леса и убивают его жрецов и охрану храмов. Слухи эти росли и ширились. «Этого не может быть, – подумал Кармитор, – сам Урху наложил на лес проклятие и запрет на выход из него». Но во дворце стоял шум от разговоров, это уже не были тихие шепотки, все только и делали, что обсуждали все новые и новые новости. Верховный уже послал трех рыцарей ордена узнать, что происходит, но те до сих пор не вернулись. Ванор никогда не сталкивался с волками, и с оборотнями тем более. «Да если и вырвались, это же просто собаки, подумаешь, в столице оставалось достаточно войск, чтобы пресечь любые возмущения плебса и возникающие неожиданности», – думал он. Ванор позвонил в колокольчик, вызывая секретаря, но тот почему-то не отозвался. Он в раздражении выглянул в приемную, но там никого не было. Еще час назад здесь бурлил человеческий водоворот, носились слуги, жрецы и просители, сейчас стояла тишина. Ванор осторожно прошелся по дворцу, миновав несколько коридоров, он спустился на один этаж, потом на другой, вдруг за стенами раздался какой-то шум. Ванор подскочил к окну, выходившему во двор дворца, и обомлел: по двору метались огромные собаки, он таких никогда не видел. «Нет, это, наверное, волки, – мелькнуло в голове, – что делать, кто их сюда пустил? Как такое могло произойти?» – металось у него в голове, пока он бежал по коридорам. Быстрей, быстрей спрятаться… Он, вбежав в кабинет, кинулся к одному из шкафов, по дороге дернув за меч одной из фигур рыцаря, стоящих в небольших нишах. Шкаф неслышно отъехал в сторону, открыв проход в какой-то узкий коридор, и когда верховный жрец вскочил в него, так же плавно и неслышно встал на место. Пробежав по коридору, который был длиной метра четыре и заканчивался массивной дверью, Ванор распахнул ее и, вбежав в помещение, находившееся за дверью, сразу же закрыл дверь за собой на засов. Огляделся, у стены стояло кресло, в которое он и упал. Об этой тайной комнате никто, кроме него, не знал, ее он вообще нашел случайно, дернув как-то в раздражении меч статуи рыцаря. В противоположной стороне от двери, в которую он вошел, была еще одна дверь, за которой скрывалась крутая каменная лестница, спускающаяся в глубину и упирающаяся в подземный коридор, уходящий очень далеко и выводящий за территорию столицы. Так что, переодевшись, он мог спокойно бежать, только вот переодеться пока было не во что. Ванор Кармитор, верховный жрец религии Урху, надолго задумался о том, что же ему делать дальше и как жить после того, как его планы и надежды в одночасье рухнули. * * * Я не спеша двигался в лагерь неожиданного родственника, в стороне и чуть сзади бежали коты, чтобы не пугать лошадь, которая и так постоянно прядала ушами и всхрапывала. На въезде в лагерь меня встретили несколько воинов, приняли моего коня и постарались торжественно проводить к шатру вождя. Правда, у них не очень это получилось, так как стоило мне покинуть лошадь, тут же по бокам нарисовались Алый и Балу, заставив воинов прыснуть в стороны. Но мы все-таки дошли до шатра Ломера, и тот встретил меня у входа. Я пожал протянутую руку, как и положено, за предплечье, а Номер, обняв меня за плечи, прокричал в толпу воинов, собравшихся со всего лагеря: – Воины, сегодня я нашел своего брата, все, как говорил Таманкус… И придет когда-то из-за большой воды твой брат, будет он почти такой же, как ты, одной крови, одного языка, одних взглядов, одной чести.