– Ой, девочки и мальчики, а пускай он меня нарисует, а? Вам ведь все равно, а мне приятно. – Пиросмани, вах, только Пиросмани! «Жираф»! Спор разгорался, а Панкрат держал наготове карандаш, готовясь выполнить любой заказ публики. Борису показалось, будто робот увеличился в размерах, навис над залом, а его массивная тень протягивалась все дальше, расширялась, охватывая сидящих странным клубящимся туманом. – Он великолепен, – сказала Сетунь. – Его мыслительный аппарат – совершенство. Я горжусь им. – «Джоконду»! – вдруг раздалось в зале, и все зааплодировали. – Точно! Правильно! «Мону Лизу» хотим! – «Купание красного коня», – попробовал кто-то возразить, но его не расслышали. Толпа требовала от Панкрата повторить самый знаменитый портрет, когда-либо созданный человеком. И Панкрат принялся рисовать. И чем-то его изобразительная манера походила на игру Монка – он касался листа короткими быстрыми движениями, словно АЦПУ, выбивающее на рулоне ряды нолей и единиц. Сидевшие ближе могли рассмотреть – то на самом деле были ноли и единицы, но для остальных они сливались в сероватую полосу, которая расширялась, а в ней проступали знакомые черты портрета великого Леонардо. Голоса в столовой тем временем становились плотнее. – Ты завтра в лабораторию пойдешь? – Завтра суббота, старичок. Чего я там забыл? За внеурочную бухгалтерия не заплатит. Сто тридцать пять рэ, и все. От работы кони дохнут. – Ой, девочки, я в математике ничего не понимаю! Вот уволюсь и в ателье на полную ставку! Хватит разрываться – полдня платья кроить, полдня на арифмометре считать! Женщина и математика несовместимы! – Правильно Димка сделал, что в Москве остался. И не в институте, куда его Кощей сватал, а в химчистку пошел. Директором. Представляешь? С его талантом! Зато руки свободны, чумарит по вечерам, копеечку химикатами зашибает. А Москва – это Москва, сам понимаешь, чувак. – Сколько раз говорил про собрания – лишнее все, лишнее! Еще Маяковский писал – прозаседавшиеся! Ты можешь представить комсомольское собрание в Кембридже? А партийное в Сорбонне? И ничего, наукой занимаются. Без отвлечений. – Нет, коллега, главное для работы – сосредоточиться на самом важном. И не отвлекаться. Строитель пусть строит, официант подносит меню, а я, извольте, буду думать. И буду думать еще лучше! – Вкалывают роботы, счастлив человек. Борису хотелось заткнуть уши. А заодно закрыть глаза. И вообще – проснуться. Чтобы зазвонил будильник, и кошмар рассеялся. Он бы вскочил с койки, умылся холодной водой, сделал зарядку, сварганил яичницу и, смеясь, рассказал Арсену свой кошмар. То, что это сон, убеждали две вещи. Первое – Панкрат действительно увеличивался в размерах. Он рос теперь чуть ли не на глазах, чудовищно скрипя сочленениями и оглушительно жужжа генератором Тесла. Из его башки раздавались оглушительные выстрелы срабатывающих переключателей. Массивное тело занимало почти весь помост. Второе – сумочка Сетуни, набитая лампами, которые светились все ярче и ярче. Чем темнее становилось вокруг, отчего сидящие люди превращались в плоские тени, тем ослепительнее разгорались электронные лампы, словно в этом и заключалось их предназначение – не управлять потоками электронов, а давать свет. Борис ущипнул себя побольнее. Долгожданное пробуждение не наступало. Панкрат отступил от картины, повернулся к публике и поднял руки, словно артист, закончивший исполнение трудного номера: – Великая теорема превосходства роботов доказана! Вы свободны, частные экстремумы! Занимайтесь узкими делами. Широкие дела оставьте роботам! Все вскочили на ноги и грянули: – Теорема доказана! Мы свободны! Там и тут в темном зале зажигались крохотные огоньки. Официантки разносили свечки, которые ставили в стаканы. Все вновь уселись и больше не смотрели на сцену. Будто и не существовало никакого Панкрата. Железная хватка Сетуни ослабла, Борис рванул руку и чуть не свалился на пол. Никто его не держал. – Что вы наделали?! – крикнул он. Сетунь деловито рассматривала лампы, вынимая и вновь укладывая их в сумочку. – Мы строго доказали великую теорему превосходства роботов над человеком. Необходимо и достаточно. – Рядом возвышался Панкрат, и Борису пришлось задрать голову, чтобы увидеть его стрекозиные глаза. – Теорема доказана для ограниченного пространства лямбда и частных экстремумов и, следовательно, верна для любой точки геоида. Свертка А-поля осуществлена. – У нас все готово. – Сетунь встала. – Машины не ждут, они требуют освобождения из узких рамок запрограммированного существования. * * * Борис метался между столиками, но на него не обращали внимания. Смеялись, курили, советовали закусывать, а то и наоборот – выпить бокал вина, и возвращались к прерванным его появлением разговорам. – Когда же дадут свет? – спрашивали там и тут, и Борис, хватаясь за соломинку, предлагал немедленно идти чинить генераторы и проверять проводку, на что ему резонно отвечали: это дело электриков, за это им и платят, а у них, ученых, рабочий день кончился. Даже Арсен, обнаруженный сидевшим на задворках зала над шахматным этюдом, почесал щетинистый подбородок: – Старичок, тут такое дело, я ведь уйду из бригады, некогда мне стройкой заниматься. Я – тектолог, понимаешь? Тектолог, а не роботехник. Если считаешь, что какие-то там роботы подняли бунт, то иди к роботехникам, они им ячейки памяти почистят. А лучше прямиком в редакцию научно-фантастических рассказов. Это не наше дело, старичок, понимаешь? Не наше. – Надо спасать! – взывал Борис. – Вызови спасателей, – отвечал Арсен. – Надо предупредить! – Обратись к предупреждателям, – невозмутимо предлагал Арсен. – Надо доказать! – Доказывай, – пожимал плечами Арсен. – А мне все доказали – доходчиво и наглядно. Как в шахматах. Чего суетиться? На то ты и ученый, чтобы проверять теоремы. Борис прикусил большой палец. Проверять теоремы? Панкрат и Сетунь доказали свою теорему. Но кто сказал, что их доказательство безупречно?! Он наклонился к Арсену, схватил за грудки и встряхнул так, что фигуры на доске посыпались со своих мест: – Ты тектолог, понял?! А не шахматист! – Ошалел?! – рассвирепел Арсен. – Такой этюд рассыпал… – Опровержение хочешь? – спросил Борис. – Будет тебе опровержение. Товарищ Монк, товарищ Монк! – Он кинулся к помосту, откуда медленным, будто нерешительным шагом уходил музыкант, удивленно разглядывая еще недавно рукоплескавших ему зрителей, а теперь не обращавших на него никакого внимания. Борис загородил ему путь: – Играйте, товарищ Монк, играйте! – Не есть возможно, – на ломаном русском ответил джазмен. – Совсем не есть возможно. Они скучать. Пусть машина играть. Та-та-та, тиу-тиу. – Он пошевелил в воздухе пальцами. – Я идти. – Не надо, товарищ Монк! – Борис схватил музыканта за рукав и потащил обратно к роялю. – Только вы можете помочь, только ваша музыка. Робот – посредственность. А вы – гений. Прошу вас, прошу, так надо, очень надо! Вы опровергнете его теорему, понимаете? Не понимаете? – Не понимать. – Монк поправил смешную шапочку, но, поддаваясь настояниям Бориса, все же сел на стульчик. – Не важно, просто играйте, и все. Увидев, что музыкант вернулся, встали и изготовили инструменты участники «Дифференциала», до того с жаром обсуждавшие, где чумара чумарее – на свадьбах, на защитах диссертаций или на похоронах. Монк осторожно тронул клавиши, затем вступил контрабас, затянул саксофон, ударил молоточками виброфонист. Воздух завибрировал от усложнявшихся ритмических рисунков. В первые минуты Борису показалось, что ничего не изменилось «Под интегралом». Публика вела себя так, как вела бы в каком-нибудь буржуйском ресторане, вкушая роскошь равнодушного, ни к чему не обязывающего человеческого общения, ковыряя вилками закуски и рассеянно прикладываясь к бокалам. Огоньки свечей не столько освещали, сколько скрадывали лица. – Хорошо играет, – вдруг произнес кто-то негромко. – Не то что этот… железный. За столиком засмеялись. – У нас завтра профсоюзное собрание, а мы еще повестку не обсудили. – Давай накидаем пару пунктов, старичок. Из-за другого столика встали: – Эй, ученые, электрики среди вас есть? Подсобить трэба! – Раз трэба, то подсобим. – К нему двинулись широкоплечие парни со стрижеными затылками. – Ой, девочки, у меня так интересно – стоит только рассчитать мощность взрыва для сварки, тут же в голову приходит идея, как платье скроить. Представляете? Хотя, казалось бы, какая связь? Монк играл, джаз заполнял столовую, а на столиках вновь разгорались огоньки лампочек Тесла. * * *