Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 16 из 38 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Анна не заметила, как задремала прямо на стуле, положив голову на край больничной кровати, от которой шел запах дешевого мыла, резиновой клеенки и кисловатый металла, но эти запахи казались ей замечательными – рядом спокойно спал ее сын. Она проснулась в семь утра, когда отделение ожило, захлопотало, по длинному коридору сновали сестрички, торопились врачи, хлопали двери, что-то позвякивало – металл или стекло, Анна не поняла. Она тряхнула головой, пытаясь прийти в себя, и посмотрела на сына. Он лежал спокойно и недвижимо, а его прозрачные голубые глаза были открыты. Мальчик смотрел в потолок. На его лице было написано полное спокойствие и даже… Господи! На его лице впервые было что-то написано. Впервые его застывший взгляд ей показался осмысленным. Анна дотронулась до его лба и все поняла. Она не помнила ни своего дикого крика и глубокого обморока, ни Марека, ворвавшегося в палату и кричащего страшным, животным рыком. Она не помнила, что разбила голову, разбила сильно, кафельный пол был в крови, и руки мужа были в крови. Не помнила, как начались суета, крики и охи, как в палату врывались врачи и медсестры, как кто-то положил ее на каталку и повез в перевязочную, а кто-то пытался сделать укол Мареку, но он кричал, вырывался и выл по-собачьи. Его вой был страшен, перепуганные врачи выскакивали из палаты, а молоденькая докторица, расплакавшись, заткнула пальцами уши. Казалось, все отделение встало с ног на голову. В коридоре толпились перепуганные, ничего не понимающие больные. Только Мальчик оставался на своем месте и так же спокойно и безмятежно смотрел в потолок. Наконец кто-то сообразил и закрыл ему глаза. Все остальное она помнила плохо: медсестру, которую нанял Марек, уколы, после которых Анна впадала в беспамятство. Наверное, это ее и спасло. Похороны, скомканные, короткие, словно всем хотелось поскорее с этим покончить. Поминки, на которых были только свои: мама, сестра, Эстер и совсем коротко свекор. Марек с неживым, застывшим взглядом. Запах сердечных капель, пропитавших весь дом, и еще непонимание, что это всё, всё… Всё. Она спала почти круглые сутки. Просыпалась накоротко, Марек заставлял ее съесть кусок хлеба и выпить чаю. Анна не возражала, ей было все равно. Жевала машинально, думая об одном – скорее к себе, скорее лечь и закрыть глаза, провалиться и ни о чем не думать. Краем уха слышала, что Эстер плохо и она снова попала в больницу. Приходила мама, в доме начинало пахнуть супом, мама распахивала окна, чтобы впустить свежий воздух, но Анне становилось холодно, и, закутавшись в одеяло, она молила об одном: чтобы к ней в комнату никто не заходил. Никто. Ни мама, ни муж, ни свекровь. А больше никого не было. Потом она поняла, что ей снизили дозу успокоительных и спать она стала меньше. Пыталась ходить по дому, по стенке, шатало ужасно. Слышала яростный шепот мамы – та выговаривала Мареку, что дочь залечили и виноват в этом он, что надо все прекращать и возвращать Анну к нормальной жизни. – Теперь, дай бог, поживете! – говорила мама. – Отдохнете, придете в себя, и все будет как у людей! Бедная Аннушка, как ей досталось! Как она выдержала это, не понимаю! «О чем она говорит? – думала Анна. – «Поживете, отдохнете, как у людей»?» Мама… мама жалеет дочь, это нормально. Мама желает дочери нормальной жизни. Как у людей. Мама считала – впрочем, как и все остальные, – что Мальчик обуза, тяжелая ноша и испытание. Мама… Ее надо простить за эти слова. Просто простить и забыть. Не ее вина, что Мальчика она так и не полюбила. Его было сложно любить, это смогла только Эстер. Эстер, которую все считали немного чокнутой, и пани Тереза в первую очередь. Мама не поняла одного: каким бы он ни был, это ее сын, ее ребенок. И то, каким он был – был, господи! – никак не уменьшает боль от потери. Да, мыслей своих пани Тереза стеснялась, но поделать ничего не могла – за что ее дочери такое наказание? Ее Анна почти святая. И, если честно, когда родился внук, Терезина вера в Господа пошатнулась: ее Анна не заслуживала такой участи. Вот соседка напротив: пьет через день, а трое детей, и все здоровы! Где справедливость? Но вот пришло избавление. Да, да, именно так – ее дочь еще молода и, даст бог, родит здорового ребенка. Конечно, не прямо сейчас, через год или два, время-то поджимает. Но рожают и в сорок. Правда, она слышала, что это тоже чревато, ребенок может родиться неполноценным. Но два раза в одну воронку? Нет, вряд ли. А вообще-то – это ее мнение – не надо больше рожать! Да мало ли что? Большие риски. Для здоровья дочери в первую очередь. Анна так ослабела за эти годы. Нет, глупость – рожать. Пусть поживут для себя. Это самое правильное. Они заслужили. Со временем Анна пойдет на работу – куда угодно, лишь бы быть на людях, в их доме появятся люди, у Марека много друзей. Живут они складно, зять оказался достойным мужчиной, кто бы еще смог выдержать такое? А он не ушел и Анну с ребенком не бросил. А ведь такой красавец, и, если уж честно, она не ожидала от него такого благородства. Анну он любит, это видно. Как он смотрит на нее, с каким сочувствием и нежностью! Ох, грех говорить, но кто ее, мать, осудит? Дети избавились. Освободились. И Мальчик избавился. Хоть и не понимал ничего, а тоже страдал, немощь – большое страдание. Мальчик теперь на небесах, бедное дитя, за что ему? Какая несправедливость, когда страдают невинные дети! Но, дай бог, все успокоится и начнется новая жизнь. Она, пани Тереза Малиновски, молится об этом ежедневно, и дома, и в воскресенье на службе в костеле. И еще просит у Господа прощения за то, что засомневалась в его справедливости. Он забрал бедного Мальчика, пожалел ее дочь, значит, справедливость все-таки есть. «Прости меня, Господи, за эти мысли!»
Через два месяца, когда Анна немного окрепла, ей захотелось выйти в сад. Сад всегда был ее радостью, успокоением и спасением. За окном стоял декабрь, все готовились к Рождеству – соседи развешивали гирлянды цветных лампочек, которые зажигались с наступлением темноты. На дверях и калитках висели рождественские гирлянды – искусственные листья, ветки, красные цветы, яркие бусины и ленты. Анна всегда любила Рождество. Запах красного борща с ушками, тушеной капусты с грибами, жареного карпа, макового рулета. Запах елки и мандаринов. Она накинула куртку, влезла в старые сапоги и осторожно открыла входную дверь. На земле, укрытой упавшими бурыми листьями, на съежившихся кустах с остатками не склеванных птицами ягод, на голых и черных ветках, на траве и дорожке лежал снег. Его было совсем немного, не более сантиметра, но он освещал хмурый и темный осенний сад, обновляя, преображая и оживляя его. Держась за перила, Анна сошла со ступенек. От свежего воздуха закружилась голова. Она медленно прошлась по дорожке, собрала пальцами горсточку снега и поднесла его к лицу. Осторожно лизнула – он показался ей сладковатым, – а потом потерла им щеки. На улице пару раз просигналила машина, раздался чей-то громкий и радостный смех. Распахнулась дверь пекарни напротив, выпустив не только покупателей, но и запах ванили и корицы. Вздрогнув от неожиданности, Анна впервые почувствовала, что где-то есть жизнь. «Как это странно, – подумалось ей. – Странно и… прекрасно!» Она подошла к забору и, приподнявшись на цыпочках, выглянула на улицу. Народ торопился домой. Высокий, сутулый мужчина тащил на плече перевязанную елку. Прошла женщина, волоча за собой санки с орущим ребенком. Шатаясь, громко икая и поминутно теряя пушистую шапку, шел пьяный старик. «Потеряет, – с тревогой подумала Анна, – заснет где-то на улице и точно замерзнет». Она разглядывала жизнь с таким интересом и волнением, словно видела все впервые. «Что за бред, – удивилась она. – Меня волнует чужой пьяный старик? О чем я? Я, похоронившая сына… Наверное, я сошла с ума». Но в дом не хотелось, хотелось дышать, дышать, вдыхать все эти запахи и осознавать, понимать, чувствовать, что ты жива. Вскоре приехал с работы Марек и испугался, увидев ее сидящую на крыльце – замерзшую, дрожащую, но порозовевшую, живую. Он взял ее на руки и внес в дом, раздел, уложил на диван, укутал в толстое одеяло, принес горячего чаю. – Все хорошо, – повторяла она, – все хорошо, слышишь! Ну что ты, ей-богу? Там, на улице, так хорошо! Так красиво, что хотелось заплакать! Но заплакал он. Он целовал ее руки, а она гладила его по лицу и улыбалась: – Марек, ну что ты? Да не заболею я, не волнуйся! Нет, не промерзла до костей, не придумывай! Я правда в порядке. Только не обижайся, если я усну, – зевнула она, – так хочется спать… Это я надышалась, ага… – бормотала она, – только, пожалуйста, не обижайся… Не выпуская ее руки, он сидел рядом с ней и смотрел на ее спокойное, умиротворенное лицо. Живое лицо. Впервые живое за все эти месяцы. Да нет, пожалуй, за годы. С того дня Анна поднялась и принялась за обычные хлопоты – веник, тряпки, пол и мебель. Уставала мгновенно, но, передохнув, продолжала борьбу с собой, кто кого одолеет. Готовила ужин: салат, запеченная картошка. Счастье, что Марек неприхотлив. Попыталась гладить, но рука уставала от тяжести утюга. В один из выходных, страшно смущаясь и запинаясь, он предложил ей пойти в кино: отличная комедия с Бельмондо, все очень хвалят. – Пойдем, – вздохнула Анна и тихо добавила: – Попробуем посмеяться. После фильма зашли в кафе и взяли кофе с пирожными. Анна оглядывалась по сторонам, робела, смущалась, словно впервые приехала в большой город, где все непонятно и незнакомо и от того страшновато. «Не слишком ли рано и рьяно я пытаюсь начать новую жизнь?» – мелькнуло у нее в голове. Марек. Ради него она должна, обязана. Ради его спокойствия, настроения. Да просто ради него! Она справится, она сильная. Нет, в людное кафе, пожалуй что, рановато. Вот в кинотеатре все же темно, там ей легче. Но дома по-прежнему лучше всего. В комнату Мальчика Анна не заходила. Не могла. Заметила – все его вещи: пластиковая чашка, поильник с носиком, деревянная ложка, нагрудник для еды – все было убрано. Никаких следов и напоминаний. И в комнате они разобрались и все убрали? Нет, не могли, без нее не могли! Или могли во имя ее же блага? Кто? Мама, Марек, Эстер? Но нет, заглянуть нет сил, она пока не готова. Пусть будет как есть. В любом случае они хотели как лучше. В тот день, после кино и кафе, вернее, в ту ночь, он ее обнял. Анна застыла. Нет, она не может. Она не может. Даже подумать об этом, даже представить! Как можно заниматься этим теперь? Она понимает, мужчины из другого теста. Он и так столько терпел! Значит, пересилить себя, сделать вид? Обнять его, ответить на его поцелуй, зажмурить глаза? Нет, это выше ее сил. Она не может. – Прости, мой любимый… Марек откинулся на спину, забросив руки за голову. Она увидела, что у него открыты глаза.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!