– Никому не жалуется. Она вообще никому об этом не говорит: просто я сам вижу, как только на экране показывают плачущего младенца и указывают счет, она сразу достает телефон и отправляет с него какие-то суммы. А почему ребенок плачет и почему его показывают не в больнице, а в домашних стенах, а где история болезни… – Иди работай! – не выдержал Павел. Анатолий открыл дверь кабинета, чтобы выйти, но остановился и снова ее прикрыл. – Фролов звонил, – негромко произнес Медведев, – только он просил тебе об этом не говорить. – Так и не говори. Медведев помялся, потрогал ручку двери и вздохнул. – Серега из-за Звягинцева сильно переживает. Спрашивает, как ты… И вообще. – Я тоже переживаю. Анатолий вышел из кабинета начальника, Павел смотрел на дверь, словно собираясь вскочить и догнать старого друга, но остался сидеть, снова уставился в монитор, где шел уже другой сюжет. – …Эти пять с половиной гектаров земли я получил в качестве подарка от близкого мне человека, – объяснил прилизанный мужчина лет шестидесяти, – по кадастру эти земли сельхозназначения, но здесь кто-то преступным образом провел несогласованные дороги. Камера показала поселок с плывущими над ними облаками, и голос Прошкиной за кадром произнес: – Но ведь здесь населенный пункт, и, когда он создавался, наверняка имелся генеральный план, на котором были отмечены дороги, места общего пользования, пожарный водоем… – Не знаю, – печально вздохнул владелец дорог, – никакого плана нет. А в кадастровой палате мне сказали, что я могу здесь выращивать сельхозпродукцию. – Но вы не выращиваете. Зато вы просите с каждого двора за проезд пять тысяч рублей ежемесячно. А дворов здесь около пятисот… – Но у меня же расходы на содержание, а еще… – А пять лет назад, – перебила его Леночка, – когда вы вступили во владение подарком, налоги вами не были уплачены. – Какие налоги, девушка? – возмутился прилизанный мужчина. – Ведь это же подарок! – Тем не менее вы должны были оплатить тринадцать процентов от кадастровой стоимости земель. У вас здесь пять с половиной гектаров, то есть сто тысяч рублей за сотку, на общую сумму пятьдесят пять миллионов рублей. Тринадцать процентов от которых составляет семь миллионов сто пятьдесят тысяч рублей, а это статья сто девяносто восьмая, часть третья. Вы же опытный человек, у вас два срока за мошенничество… Сейчас вы должны государству семь миллионов триста тысяч неуплаченных налогов и столько же в качестве штрафа за уклонение… – Охрана! – закричал мужчина. И тут же из-за будки выскочили трое парней в черных комбинезонах. – Но это не освободит вас от наказания, которое по третьей части статьи составляет шесть лет лишения свободы строгого режима… – Леночка обернулась и увидела бегущих к ней охранников, – а сейчас вы вешаете на себя статью сто сорок четвертую, о противодействии работе СМИ, в дополнение к статье о неуплате налогов… К Прошкиной подскочили охранники: – Это частная территория, здесь запрещено снимать, – сказал один из них, пряча лицо от камеры. – А еще, господин Голубев, вам придется отвечать и по статьям о мошенничестве, и о даче взятки должностному лицу… Камера уткнулась в грунтовое покрытие дороги: очевидно, начали крутить и Борю Ласкина. Но голос Леночки продолжал звучать: – По совокупности статей вам, господин Голубев, светит не менее шестнадцати лет, а с учетом вашего уголовного прошлого снисхождения быть не может… Ипатьев вышел из кабинета и подошел к секретарской стойке. – Прекрасный материал, Леночка. Кто вам помог найти сюжет? – Подруга бабушки. У нее нет машины: она ходит пешком, а потому с нее берут не пять тысяч в месяц, а всего одну тысячу за проход. А еще этот владелец иногда разъезжает по поселку на машине с громкоговорителем и вещает так, что уши закладывает. «Я здесь хозяин, а вы все тараканы, вы все блохи и грязь под ногтями. Сейчас вы платите по пять тысяч, а будете платить по десять, по пятнадцать… Сколько скажу, столько и заплатите». – И что же, люди терпят? – удивился Ипатьев. – В полицию было несколько обращений, и всегда отказывали в возбуждении уголовного дела. И то же в прокуратуре. Подруга бабушки предложила соседям организовать партизанский отряд: уже назначили проведение учредительного собрания, начали запись в партизаны. Но я сказала, что наша программа поможет. – Правильно сказала. Сегодня же в эфир пойдет… – Ипатьев подумал немного и махнул рукой: – С этого сюжета и начнем сегодняшнюю передачу. А закончим выпуск цыганским благотворительным фондом. Он посмотрел на Леночку: – Вы молодец и большая умница. Теперь есть на кого программу оставить, если что вдруг со мной… Лучше бы, конечно, он этого не говорил. Часть вторая Глава первая На территорию резиденции Звягинцевых Павла не пропустили. Его «Хонда» остановилась возле широких ворот с кованой решеткой. Бодро подошел молодой охранник, одетый не в униформу, а в черный костюм с рубашкой и галстуком. – Вас в списках нет, – произнес он с явным сочувствием. – Простите, конечно. Я знаю, кто вы, но мне приказано пропускать тех, кто внесен заранее… Ипатьев спорить не стал, хотел отъехать и припарковать машину за территорией, но увидел, что к воротам спешит высокий человек лет сорока пяти. Это был начальник службы безопасности строительного концерна. Фролов. Он махнул рукой охраннику в будке, и ворота тут же раздвинулись. Павел въехал на брусчатку парковки, вышел из «Хонды» и протянул руку подошедшему начальнику охраны, сказав при этом: – Привет. Давно не виделись. Высокий мужчина кивнул в ответ и спросил негромко: – Сам-то как? – Живой, как видишь. – А я вот в заднице оказался. Вроде я начальник охраны, а не уберег Николая Петровича: не справился со своей основной задачей. Рапорт подам на увольнение, потому что не знаю, как теперь вдове и дочери в глаза смотреть. – Тебя здесь не было в тот день, как я слышал. – Был, не был – какая разница. Были мои люди, которых я сам подбирал, обучал, инструктировал, по объектам расставлял… Все вроде бы предусмотрено. А тут внезапно дрон с неба. Вечером со стороны леса прилетел. И ведь никто не слышал звука мотора… Музыка, правда, звучала. Вчера заезжал начальник Следственного комитета. Со мной, разумеется, не разговаривал, у него для беседы со мной куча специалистов, но Елене Ивановне он пообещал, что дело будет раскрыто. Говорят, что продавец коптера уже задержан и дает информацию. – Не задержан, но информацию дает. – Павел посмотрел на высокое крыльцо, по ступеням которого уже спускалась его бывшая теща. – То есть владелец или лучше сказать производитель сам явился и дал информацию, кому и когда он продал свой беспилотник. Но информации у него почти никакой. Ипатьев помахал бывшей теще рукой, и та остановилась и решила не спускаться. Понимая, что Павел и так к ней подойдет, Елена Ивановна повернулась, поднялась обратно и осталась в проеме огромных стеклянных дверей в ожидании. – Как она? – поинтересовался Ипатьев. Фролов пожал плечами. – По-разному, но я не врач. Вот она сейчас шла к тебе, а через полчаса скажет, что Паши здесь не было, или, наоборот, будет делиться со всеми подробностями разговора с тобой, хотя ничего такого, может, и не было. – А что за часовня и что за отпевание здесь будет? – спросил Павел начальника охраны. – Я слышал, его хоронить здесь, на территории, собираются. С чего вдруг? – Николай Петрович об этом давно проговаривался. Потом часовенку построил. Говорил, что надо в ту землю ложиться, которую сам ногами топтал. Это не он придумал: ему один старичок об этом сказал. Мы с ним на охоту в Карелию поехали как-то лет шесть назад, и нам рекомендовали в одной избушке лесной остановиться у старика, который и с охотой поможет, и вообще интересный персонаж. Прибыли мы туда: старик как старик, обычный деревенский дед… То есть не совсем деревенский: в лесу один живет, без электричества, без радио. Из леса выходит, только чтобы муки прикупить или крупы какой-нибудь, а мясо сам добывает. И вот Николай Петрович с ним языком зацепился, и они начали бу-бу-бу чего-то там. Я-то в разговоре участия не принимал, а потом прислушался, и как-то мне немного не по себе стало. Рассуждают они о социализме и коммунизме, то есть старичок этот рассуждает… И грамотно так объясняет, чем социалистическая идея отличается от коммунистической. И что вся эта классовая борьба и диктатура пролетариата – чушь собачья. Дескать, когда рухнет цивилизация, только сообща выжить можно будет. Естественно, Николай Петрович сразу спрашивает: «То есть как рухнет?» А дедок отвечает: «Да какая разница как; война или катаклизм какой, но не будет этой скверны, где каждый хочет урвать кусок побольше и лучше других казаться. Скоро это уже произойдет». Николай Петрович к его словам почему-то серьезно отнесся и спрашивает: доживет ли он. А старик сказал ему, что не доживет. Он вроде и до шестидесяти не доживет. На той неделе Николай Петрович вспомнил об этом и сказал, что старик ошибся, мол, через неделю ему шестьдесят, а он жив-здоров и помирать не собирается. Начальник охраны посмотрел на Ипатьева и развел руками: – А теперь что мне думать: выходит, прав тот дед, а ведь он много чего еще говорил. Но ты только хозяйке не говори, что я тебе выложил, а меня уже третий день подмывает с кем-нибудь этим воспоминанием поделиться. Откуда лесной дед знал о том, что случится? Начальник охраны оглянулся на дом и шагнул в сторону, Павел направился к крыльцу, поднялся. Елена Ивановна с прищуром посмотрела на него, пытаясь, очевидно, вспомнить, кто перед ней. – Вы к кому? – Елена Ивановна, я – Павлик. Бывшая теща вспомнила, обняла и прижала его к себе. – Павлик!.. А я все думаю, куда ты ушел. Нам тут помощь нужна. Гости должны приехать. Ведь у Николая Петровича сегодня день рождения… Сегодня – девятое июля. Значит, гости будут… Бывшая теща увидела кресло и опустилась в него. Подошла женщина – очевидно работающая в доме, поздоровалась с Ипатьевым и наклонилась к хозяйке. – Елена Ивановна, давайте я вас в вашу комнату отведу. – Да-да, – кивнула бывшая теща, – надо ехать. Засиделась я в гостях. А меня дочка маленькая ждет. И она ушла вполне бодрым шагом.