В трубке едва пробился женский голос – такой тихий, что Ипатьев спросил: – Ты жива? – Да, – прошептала в трубку Лиза и снова очень тихо, словно боялась, что ее услышит кто-то стоящий рядом с ней. – Ты не против, если я заеду? – спросил Павел. – Не против, – продолжала шептать бывшая жена Ласкина, – а кто это? – Но, очевидно, она тут же взглянула на экранчик. – Я же теперь за городом живу. Николай Петрович просил, чтобы я не распространялась об этом особо. Это он мне купил здесь домик… – Где? – Ты же знаешь, где у него загородная резиденция. Так вот не доезжая ровно пять километров… Там еще поворот налево есть… – За железнодорожным переездом? – Ну да. Потом все время прямо – и наш поселочек, упрешься в шлагбаум – и тогда позвонишь. А я из дома подниму шлагбаум. Бывшая жена Ласкина познакомилась с Николаем Петровичем на какой-то тусовке. Но это Лиза думала, что ее позвали на светскую тусовку, а для Звягинцева это наверняка было какое-то деловое мероприятие, на которое для антуража пригласили девушек. Те, разумеется, были не с улицы, а из рекламного агентства, с которым Ласкина сотрудничала. Нельзя сказать, что сотрудничество было плодотворным, но в нескольких рекламных роликах она засветилась. В том числе и в ролике, рекламирующем строительную корпорацию Звягинцева. Корпорация была замечательная, а реклама дурацкая, хотя очень нравилась детям. Три поросенка выбирают себе дома. Ниф-Ниф истратил накопленные деньги на домик из соломы, Нуф-Нуф взял ипотеку и приобрел бунгало из прутиков. А Наф-Наф обратился в корпорацию «Жилстрой № 1», получил беспроцентную рассрочку на готовый каменный дом с внутренней отделкой. После чего объявил своим братьям, что женился на Хрюше. «А разве Хрюша девочка?» – удивились наивные поросята, не сумевшие сделать единственно правильный выбор. «Теперь уже нет, – ответил радостный Наф-Наф, – теперь она живет со мной в двухуровневом пентхаусе!» И тут на подоконнике появляется счастливая Ласкина в короткой юбочке и объявляет, что можно получить такое счастье даже без первого взноса. После чего хрюкает от удовольствия. На ту памятную тусовку Лиза пришла как раз в костюме Хрюши: коротенькая юбочка, лакированные белые ботфорты на высоченных каблучках-шпильках, полупрозрачная блузка и нос-пятачок. Ее заставили ходить с подносом, на котором стояли бокалы с шампанским, и говорить: «Сегодня на пентхаусы скидка». А еще ей велели не обижаться на сальные комплименты и предложения, а улыбаться в ответ и хрюкать. В разгар веселья к ней подошел сам Звягинцев, про которого она еще не знала, что это большой человек. Ну очень большой! Он подошел и участливо спросил: – Тяжело тебе, Хрюша? – Достали! – не выдержала Лиза. – Щас как дам подносом по башке! – Тут же она поняла, что так нельзя, и добавила: – Хрю-хрю. За вечер унижений ей дали конверт, в котором лежала пятитысячная банкнота, что порадовало, потому что в съемной квартирке Лизу ждал пустой холодильник, а собственных средств хватило бы только на круассанчик и маленькую бутылочку йогурта. Он вышла на улицу, а там некстати начинал накрапывать противный дождик. Рядом остановился шикарный лимузин, из которого вышел похожий на принца молодой блондин и открыл перед ней дверь. – Забирайтесь, – нежно и ласково приказал принц. – Я даже не знаю, – изобразила колебание Лиза и покрутила головой будто бы в поисках собственной кареты. А мимо, как назло, проезжали какие-то ободранные тыквы. И не то чтобы проезжали, но притормаживали, и сидевшие в тыквах усатые крысы внимательно разглядывали ее ботфорты. – Вах, какой девушка! – сказала одна крыса и засмеялась, узнав в ней Хрюшу из телевизионной рекламы. – Хрю-хрю! Лиза залезла на заднее сиденье, где уже сидел тот самый мужчина, которого она едва не огрела подносом. А белокурый принц оказался телохранителем с переднего сиденья. – Предупреждаю, – сказала Лиза, – я живу далеко. Она произнесла это строго и громко, чтобы все слышали и знали, что она не какая-нибудь, которую можно вот так запросто подцепить на улице. – Кушать хочешь? – поинтересовался Звягинцев. – Смотря что, – ответила голодная, но мудрая Ласкина. И они поехали в ночной клуб, но не в такой, где грохочет непонятная музыка и в туалетах стоят автоматы по продаже презервативов, а в настоящий клуб для очень и очень богатых людей, где отнюдь не теснятся столики на двоих и на каждый такой столик помещается много чего вкусного, а со сцены стекает манящая джазовая мелодия и хрипит молодая негритянка, с нежностью облизывая микрофон… Николай Петрович ушел перед рассветом, сказав, что номер оплачен до полудня, но если она захочет продлить, то деньги на столе. Едва за ним закрылась дверь, Лиза рванула к столу, на котором лежали две фиолетовые купюры по пятьсот евро. А ведь никакой речи о деньгах не было ни вечером, ни ночью! А теперь этот знак внимания показался ей таким милым, что Лиза заплакала. Заплакала от жалости к себе, от пустоты своей жизни, от понимания того, что она могла бы уже давным-давно блаженствовать в собственной квартире… А еще на столе лежала визитка, на которой чернилами был написан номер телефона… Через несколько встреч Ласкина призналась, что ненавидит отели и вообще это лишняя трата денег. – А я ненавижу съемные квартирки, – ответил Николай Петрович. Услышав это, Лиза понимающе вздохнула. После этого они не встречались больше недели, потом он заехал за ней. Лиза надела новое платье и новые туфельки. Если честно, на ней все было новое: и прическа, и духи, и помада, и белье. Николай Петрович как умный человек должен был понять намек. Лимузин вез их в клуб, а он о чем-то думал, видимо, размышлял о своих бизнес-планах, дебете-кредите, доходах и расходах. Ласкина не мешала его мыслительному процессу. – Такого цирка, как сегодняшний тендер, я еще не видел, – наконец произнес Звягинцев и обернулся на Ласкину, словно только сейчас вспомнил о ее существовании. – Да, кстати: вчера случайно в одной компании встретил продюсера Никифорова. То есть это он давно искал этой встречи. Он попросил денег на постановку какого-то фильма, а я спросил, найдется ли в этом фильме роль для девушки с театральным образованием. – Николай Петрович сделал паузу и посмотрел на свою спутницу. – Ты еще не расхотела сниматься? – Нет, – прошептала Лиза, – только я по диплому не театральная актриса, а совсем наоборот. Я – актриса кино и телевидения. – Да какая разница, – отмахнулся Звягинцев, – кого это волнует. Будь ты хоть ветеринар. Короче, завтра подскочи к нему в офис, он даст тебе текст, а послезавтра – первый съемочный день. Лиза полезла благодарить его, но он остановил ее и сказал: – Хотел на тебя записать квартирку в новом жилом комплексе, но потом подумал: зачем тебе город? Город – это загазованный муравейник. За городом жить куда приятнее. Я сам там живу и наслаждаюсь. Всего двадцать пять километров от кольцевой, а ощущение такое, что на другой планете. Короче, неподалеку от своей резиденции подобрал тебе домик: очень удобно – направляясь домой, к тебе могу заскочить. Да и вообще. – А как же я без машины? – удивилась Ласкина. – Ведь начнутся съемки: я же разорюсь на такси. – Будет тебе и машина, – успокоил ее Николай Петрович, – ты сначала водить научись и на права сдай. А на первое время можно и на электричке. От твоего дома до станции пятнадцать минут пехом. А потом полчаса до метро. Домик Лизе сразу не понравился, то есть он оказался вполне симпатичный, плохо было то, что он находился за городом. Во дворе росли кривые ивы и корявые березы, но потом Николай Петрович прислал специалистов, которые вырубили все деревья, проложили дорожки, посадили сосны и повесили на одну из них скворечник. Постепенно Лиза привыкла – и к дому, и к соснам во дворе, и к поселившимся в скворечнике наглым белкам. Привыкла и к тому, что Николай Петрович, направляясь домой, заворачивает к ней, хотя может и мимо проехать. Ипатьева она усадила за столиком во дворе возле альпийской горки и рассказала обо всем, что с ней случилось за те годы, пока они не виделись. Павла не очень интересовали подробности, но он терпеливо слушал, глядя на альпийскую горку, на которой, чтобы никто не перепутал, стояла табличка «Монблан», увитая синими цветочками лаванды. Ласкина откровенно делилась подробностями своих отношений со строительным магнатом, очевидно считая себя более близким Звягинцеву человеком, чем был когда-то Павел. Да так, наверное, оно и было. – …Я поначалу думала, что он увидел меня и влюбился, – рассказывала Лиза, – а потом решила, что нужна ему для статуса. У всех олигархов есть любовницы, ну и он решил завести. Но мы с ним почти никуда не ходили. То есть он меня никому практически не показывал. Мог и не звонить неделями. И меня просил без веских причин его не беспокоить. И вдруг я поняла… поняла всем своим существом, что он очень одинокий человек и порой ему просто надо выговориться, а не с кем. Жене было неинтересно, у дочки своя жизнь. С зятем – чего откровенничать: сегодня один зять, завтра другой. Николай Петрович ко мне потому и приезжал, чтобы душу облегчить. Ему постель вообще не нужна была. То есть постель у нас была, разумеется, но часто и без нее обходилось. Он ставил на стол коньяк и закуску выкладывал, говорил: «Ну, давай по рюмочке». И мы с ним по рюмочке часа два или три. Он говорил, я слушала. А потом он уезжал. Иногда что-то на него находило, и он приказывал: «Разденься!» Я снимала с себя все и садилась к столу, и мы с ним снова по рюмочке. Но он даже не разглядывал… Мне не противно было, потому что у меня прекрасное тело: я им горжусь, и мне даже нравится, что на меня смотрят. Он смеялся и говорил, что я нимфоманка-эксгибиционистка… А он всегда хотел чего-нибудь такого, на грани или даже за гранью дозволенного. У него со мной все было по-честному, наверное, потому, что я ему нравилась… Наверняка нравилась… Не знаю даже почему. Но он многим делился со мной… Вспоминал, как бедно жили его родители, как он хотел разбогатеть. Как познакомился с Еленой Ивановной, которая жила с родителями в сталинской четырехкомнатной квартире с видом на Неву, а он зайцем на общественном транспорте ездил, чтобы денег на пельмени или на макароны хватило. Он говорил, что ему еще повезло, что она обаятельная и привлекательная оказалась, но, даже будь она о трех ногах и без глаза, он бы все равно на ней женился. А то, что она красивая, это бонус за его терпение… Так он говорил… Но он ее не любил, как мне кажется. Он дочку свою любил… А мечтал о сыне… И когда ты появился у него… то есть не у него, а у Светы, он думал, что это ему подарок… То есть не это, а ты – подарок небес. – Часто он приезжал к тебе? – По-разному. Мог месяц у меня не появляться. И даже не позвонить. Да он и не звонил почти никогда. И мне запрещал. А потом раз – и в дом входит. А потом вечера три подряд заезжает. Ночевать за все годы если и оставался, то всего раз десять или пятнадцать. Может, двадцать. Смешно, конечно. Мы с ним здесь, во дворе, за столиком, или в спальне, а Фролов и водитель в машине. Оба не спят, охраняют. Я думаю: ну кому мы нужны, кому вдруг захочется нас убить… А вот как сложилось… – У него не было никаких предчувствий? – Так он все время… Не все время, конечно, не постоянно, но говорил, что с ним что-то должно случиться. Но я думала, что он просто так прикалывается… Он говорил, что Елена Ивановна его закажет, и правильно сделает, и даже не потому, что она ревнивая, а потому, что вдруг постарела и не может ему это простить. Мол, она старая и он старый. У него любовница, а она никому не нужна. Он говорил, что у нее крыша потихоньку едет… Елена Ивановна боится его потерять и потому даже скандал не может закатить… Она даже пистолет у него стащила зачем-то… Но Николай Петрович нашел и забрал… Она так плакала и вопила, что хочет себя убить. – Что за пистолет? – Не знаю, – пожала плечами Лиза, – немецкий какой-то. Ипатьев хотел узнать, боевой пистолет или травматический, но понял, что переспрашивать бесполезно. – Он сейчас у меня лежит, – вдруг призналась Ласкина, – могу принести. Он в специальной сумочке или в коробочке для ношения. Лиза вышла из комнаты и очень быстро вернулась с кобурой. Протянула ее Павлу. – Он на прошлой неделе ко мне заезжал… Снял, когда в постель ложился, а потом домой заторопился и забыл. Ипатьев достал из кобуры пистолет. Это был полицейский «Хеклер унд Кох» с двухрядным магазином на тринадцать патронов. Павел проверил магазин – в нем было восемь патронов. И в стволе была копоть – то есть пистолетом пользовались совсем недавно и после произведенных выстрелов не почистили оружие. – Можно мне его у себя оставить? – спросила Лиза. – А то одной жить страшно. – Нельзя. Во-первых, он не твой. Во-вторых, даже для хранения оружия нужно иметь разрешение. В-третьих, ты не умеешь им пользоваться. А если одной страшно, то заведи себе мужчину. – А где его взять? – искренне удивилась бывшая Ласкина. – Все хорошие мужики уже разобраны. А молодые – тупые: им кажется, что весь мир только для них и вертится. Только время на них тратить, а мне уже тридцать четыре… Даже больше. Ко мне на съемках молодой актер клеился, но я же не могу – вдруг Николай Петрович узнает. Тогда этот парень попросил тридцать тысяч в долг на пару дней. Так вот уже полтора года прошло, а он так и не вернул. Павел набрал номер Фролова. – Знаешь, что пистолет Николая Петровича сейчас у Лизы? – Я это предполагал. – Когда Звягинцев им пользовался в последний раз? – Где-то неделю назад. Утром предложил мне по лесу пройтись, мол, посмотрим, появились ли грибы. Отошли метров на двести от дома. Там овражек неглубокий в лесу. Мы спустились, и он несколько раз выстрелил в сосну. Когда возвращались, он спросил: видел ли я того старика. – Какого старика? – Того, из Карелии, у которого мы жили в доме несколько дней, а потом не могли найти. Я сказал, что никого не видел и ребята мои, которые следом ходили, никого не видели. Николай Петрович кивнул и ничего не сказал. Потом мы поехали в офис. Я предложил почистить пистолет и дозарядить, но он сказал, что потом сам это сделает. – Траурное мероприятие закончилось? – Продолжается, хотя официальные лица уже убыли, но остались деловые партнеры, которые непонятно что высиживают. Как только разъедутся, я заскочу к Лизе и заберу пистолет. Когда разговор закончился, Лиза посмотрела на Ипатьева. – Я слышала, что ты спросил про старика. Николаю Петровичу какой-то старик все время грезился. Он и мне рассказывал, как ночью просыпается и подходит к окну, словно кто-то подозвал его, смотрит вниз, а там стоит высокий старик и смотрит на него, словно поджидает. Утром Николай Петрович спрашивал охрану про старика, но никто никого не видел. И на записях никого. Я ему сказала, что это сны были, но он почему-то так не считал. Говорил, что уж больно естественно тот дед выглядел: высокий, седой, широкоплечий, в старой офицерской гимнастерке. – Приснилось, разумеется, – подтвердил Павел. Но ему стало не по себе, потому что высоким и широкоплечим был его собственный дед. И перед тем как умереть, он надел офицерскую гимнастерку, в которой когда-то встретил День Победы в разбитом Берлине. Надеялся, что именно в ней его и похоронят. Но эта выгоревшая диагоналевая гимнастерка с потертым воротником-стойкой до сих пор висит в дубовом шкафу.