Глава девятая – Что ты хочешь узнать? – спросил Карпенко, запуская Ипатьева в свой кабинет. Павел дождался, когда бывший друг Звягинцева прикроет дверь, и ответил: – Хочу узнать, что вы по поводу этого всего думаете? – Этого всего? – удивился Карпенко. – Так в мире много чего происходит. Спросил бы сразу: причастен ли я к убийству своего бывшего друга Кольки Звягинцева?.. Тут один из Следственного комитета заскакивал и тоже интересовался. Ты-то, Паша, дураком не будь. Он пришел, ты пришел и спрашиваете: а не вы ли? И я сразу раскололся и явку с повинной мне оформляют. Следователя я послал, тебя пока не буду, а просто скажу, что Колька получил то, что заслужил. Это ты на все через розовые очки смотришь. Ты с ним дружил и даже в шахматы с ним играл, как мне говорили. Не знаю, насколько он сильный шахматист, но интриган еще тот. Я тебя еще на вашей свадьбе предупреждал, чтобы ты поосторожнее с ним. Если кто-то против него скажет что или сделает, раздавит того… То есть мог раздавить. Сейчас-то уже чего вспоминать. Карпенко показал Павлу на кресло, предлагая опуститься в него. – По бизнесу у него с кем-нибудь были конфликты? – продолжил Ипатьев. – Были, разумеется. Со мной в первую очередь. Это же он у меня предприятие отжал. Сначала невесту увел, но ты в курсе. Потом и бизнес. Все же думали, что фирму создал Кузьмич, то есть Иван Кузьмич – Колькин тесть… Он действительно помог, не спорю: связями, заказами… Но деньги-то я добыл, я договаривался с банками, с инвесторами, технику брал в лизинг под честное слово. Банки поверили мне, а не Кольке Звягинцеву и не его тестю. Кузьмич был хороший человек, но любил за воротник заложить. Мечтал, чтобы его дочка актрисой стала… так ей голову задурил, что и она ни о чем другом думать не хотела. – Елена Ивановна? – изумился Павел. – Это она – та дочь? – А кто же еще! Других детей у Кузьмича не было, насколько мне известно. Лена поступала в театральный, провалилась с треском. Хотела даже покончить с собой… Травилась, но ее откачали. В строительный ее папа пристроил. Будто бы на год, а потом опять в театральный. Но мы с ней на первом курсе сошлись… В смысле познакомились… Ну, и сошлись, разумеется, как же без этого. А Колька завидовал. Но надежд не терял, хвостом за нами бегал. Так мы от него то в театр сбежим, то в кино… Он про меня гадости говорил, врал что-то. Она как-то не выдержала и передала мне содержание его сказок… Я не поверил, да и он потом делал круглые глаза, мол, что это она такое выдумывает!! Потом наплел уже ей, что я сплю с другой… Лена пошла к той другой и спросила у нее напрямую, та, сволочь, подтвердила. Потом уже, когда врунью из института исключали, она прибежала ко мне, просила за нее вступиться. Чтобы комсомол за нее вступился. В ногах у меня валялась… Тогда и призналась, что соврала тогда, чтобы поссорить меня с Леной, сама будто бы рассчитывала на меня. – Не вступились за нее? Константин Михайлович нажал кнопку и произнес: – Нюша, принеси нам кофейку. Он посмотрел на гостя, словно припоминая, о чем они только что говорили. – За нее вы не вступились? – напомнил Павел. Карпенко прищурился и покачал головой. – Я не вступился, но она осталась в институте. Потом узнал, что за нее просило районное управление КГБ. Она стучала им. В последний раз я встретил ее в стройкомитете. Лет двадцать назад это было. Какая-то у нее совсем маленькая должность. Поймала меня возле лифта и стала проситься на работу… Она и к Звягинцеву просилась, насколько мне известно. – Но вы же были на нашей свадьбе, значит, не ссорились из-за Елены Ивановны. – Ссорились. Я даже морду ему набил… То есть мы друг другу набили, а потом взяли бутылку и в сквере у Техноложки ее раздавили. Решили, что мужская дружба важней… Но на свадьбу меня не звали, а я сам нагрянул, и там мы вроде как без драки все решили. Лена – его жена, а дружба дружбой. Потом совместный бизнес наладили – смысла не было ссориться… Через какое-то время мне сказали, что он левые предприятия открыл для слива и перекачивает туда деньги… – Он мне говорил, что это вы делали. – Врал он тебе. Мы с ним разбежались, но я и тогда его простил. Десять лет назад на пятидесятилетие прислал ему подарок: перстень дорогущий. Он подарок принял, но потом я встречаю его и спрашиваю, что, мол, подарок мой не носишь? Колька признался, что проиграл его. – В карты? – не поверил Ипатьев. – Он сказал, что в шахматы. А в карты он вообще не играл: ты должен был это знать. Павел задумался: перстень с красным гранатом был у покупателя дронов. Но вряд ли покупателю было под шестьдесят, Иванов, который рассказал ему о сделке, это обстоятельство отметил бы. Вошла девушка с подносом, на котором стояли две чашки и графинчик с коньяком. Девушка поставила подносик на стол и выпрямилась в ожидании других приказаний. Но Карпенко махнул рукой, и она вышла. – Перстень был с крупным гранатом? – уточнил Павел. Константин Михайлович кивнул. – Мне он в миллион евро обошелся: дороговато, конечно, но я думал, что память о дружбе стоит дороже. Я тогда думал об окончательном примирении и большом совместном бизнесе. Он все понял, подарок принял, но ни одного шага навстречу так и не сделал. А сейчас мы можем только помянуть его добрым словом. Карпенко показал на графинчик. – Это домашний коньячок. Хотя такой продукт грех называть коньячком – ореховую бочку полвека назад закопали под городком Сагареджо и только сейчас достали. Необычный вкус… то есть необычное послевкусие – словно лесной орех съел. Павел не стал отказываться, и Карпенко наполнил бокальчики. – Вы же приезжали к Елене Ивановне с соболезнованиями, – напомнил Ипатьев, прежде чем продегустировать коньяк. Константин Михайлович кивнул и сказал: – Смерть всех примиряет. К тому же я с Леной не ссорился. Я ее любил, и очень сильно, а для Кольки она была единственной возможностью подняться наверх. У него же ни связей, ни денег не было. Мы с ней в кафе ходили, а он по ночам на сортировку бегал, вагоны разгружал. – Он говорил, что в общественном транспорте зайцем ездил, чтобы на еду денег хватило. – Слушай ты его больше. Хотя сейчас-то чего говорить… Нет его, в церкви Колю отпели, и все грехи его списаны. А к Лене я приезжал просто утешить… Хотя мне кажется, она его и не любила особенно… Если вообще любила. Она же со странностями всегда была. Могла вдруг что-то такое выкинуть. Сорок лет назад на пляже в Комарово вдруг верхнюю часть купальника сняла. А тогда это не принято было. Какие-то старухи стали орать, оскорблять ее… А Лена смеется. Она и с Колькой сошлась назло мне. Взбалмошная была, но я любил ее именно такой. Карпенко выпил коньяк, Павел следом за ним. – Хороший продукт, – оценил Ипатьев. – Очень, – согласился хозяин, – я был в Сагареджо, где этот коньяк делают. Маленький городок, но он с десятого века существует. Рядом монастырь в пещерах – тот с шестого века. Там и люди другие… Грузин, что мне этот коньяк дал, вообще мне как брат. Я же в Грузии вырос, школу там заканчивал… А все сейчас думают, что я хохол… А я, когда настроение хорошее, грузинские песни пою… Слышал такую? И Карпенко пропел: – «Твали махвалс даудгеба шен ки генацвале би…» – Нет, – признался Павел. – Хорошая песня… И слова замечательные: «Девушки, знайте, что грузин – это парень-мечта». Хорошие там песни и хорошие люди. Тот человек, который дал мне бочонок с коньяком, сказал, что делиться этим коньяком надо только с самыми близкими. Своему коньяку он название придумал – «Твали», – так когда-то давно назывался его родной город… Я предложил ему денег на устройство его собственного коньячного производства, чтобы бутылки были с медалями за победу… Но он отказался, сказал, что его медали – это его дети. Их у него семеро: четыре мальчика и три девочки. Вот такой он – счастливый человек. А у меня никого… Ну, разве что Света. – Какая Света? – тихо удивился Ипатьев. – Света Звягинцева? Моя жена бывшая? Это не могло быть правдой, но и шуткой не могло: серьезные люди так не шутят. – Считай, что я тебе ничего не говорил, – покачал головой Карпенко, – как-то сорвалось вдруг с языка. Но сама Света об этом знает, у них с Николаем было несоответствие по группам крови. Сначала Коле сказали, что такое редко, но бывает. Но он ведь не дурак – сделал генетическую экспертизу. А ты разве не замечал сам, как Колька к ней относился? – Нормально относился. – Разве что, – усмехнулся Константин Михайлович. Он посмотрел на часы. – Ты меня извини, но у меня другие дела были на это время запланированы. Но тебе я всегда рад. Ты хороший парень. Павел не стал спорить, хотя он просил о встрече, чтобы поговорить и разобраться, а получается, что не поговорил и не разобрался, только коньяк попробовал. Но зато узнал нечто, чего и представить не мог: Света – дочь Карпа, то есть Карпенко. Но этого не может быть. В жизни, конечно, случается всякое, но за семнадцать лет знакомства со Звягинцевыми и даже за восьмилетнее пребывание в составе их семьи Павел и подумать не мог, что его жена не родная дочь Николая Петровича… Она, конечно, вылитая мать, но чтобы… Он уже стоял в проеме двери, за которой была роскошная приемная, и вдруг вспомнил: – Константин Михайлович, а вы не помните губернаторскую идею о строительстве города-спутника? – Помню, конечно. Найти много-много инвесторов, набрать у них много-много денег, а потом ничего и никому не отдавать. Мол, забирайте территориями. Домами, заводами недостроенными… – Так я помню, что Николай Петрович тоже горел этой идей. – Колька-то? Может быть, но он… Как бы сказать помягче? Наивный он был человек. Он, вероятно, до последних дней считал, что архитектура – это застывшая музыка, – судя по всему, Карпенко коснулся любимой темы, потому что махнул рукой, призывая Ипатьева вернуться в свой кабинет. И когда тот вошел и закрыл дверь, продолжил: – Город Солнца, высотки с садами и бассейнами на крышах. Вот такой он утопист. А может, и притворялся наивным. Не мог же он всерьез верить, будто Светка – его дочь. Достаточно было бы на пальцах посчитать. Непонятно, как Лена за него выходила… Мне рассказывала, что ее от него тошнит – в постель с ним не может ложиться. Потом придумала себе сценический образ, будто она не в себе – Офелия, мол, такая… Ну можно год, можно два у себя играть Шекспира… А потом десяток, другой. Вжилась, как говорится, в образ… Ну, ладно – не страшно: Офелия не Дездемона. А потом мне стали говорить, что она и в самом деле умом тронулась. Хотя на похоронах ее муженька мы с ней мило побеседовали: она вполне разумно объяснила, что… короче, не важно что – это наши с ней дела. Но тебя это, как мне кажется, мало интересует. Если честно, мне вообще непонятна цель твоего визита. Прийти, чтобы спросить, что я думаю по поводу убийства Звягинцева… – Вы правы, – согласился Павел, – просто хотел сообщить вам, что сегодня утром то ли в меня, то ли в Свету стреляли. Мы были в моей квартире, когда за окном завис дрон… То есть он висел давно и ждал, когда мы выйдем из спальни. – О как! – удивился Константин Михайлович, и непонятно было, чему он удивился больше: покушению или тому, что Ипатьев находился утром в спальне вместе с его непризнанной дочерью. – Как это? Ведь ее должны охранять денно и нощно. Надо теперь охрану тряхануть как следует, кто-нибудь из них и расколется. Не может быть, чтобы… Да и начальник службы безопасности там какой-то мутный… – Я его хорошо знаю, – покачал головой Ипатьев, – он порядочный и преданный человек. Карпенко посмотрел на него и отвернулся, ничего не сказав. – Но, может, стреляли и в меня, – предположил Ипатьев, – я вошел на кухню, следом Светка, я заметил квадрокоптер, успел схватить ее и на пол упасть… И тут же два выстрела… Константин Михайлович молчал, раздумывая. Посмотрел на часы. – Не знаю. Но, когда я разговаривал с Леной, она сообщила мне интересную вещь… Вообще она тогда рассуждала вполне разумно и вдруг сказала, что Коля предчувствовал свою смерть. Он не говорил об этом, но она заметила, что он вел себя не совсем адекватно… – Она так сказала? – удивился Ипатьев. – Она, у которой подозревают болезнь Пика, и все окружающие считают, что у нее и вовсе нет памяти? – Не перебивай, – не выдержал Константин Михайлович, – я не закончил. Елена Ивановна вспомнила, что когда-то у нее была кошка, ласковая и преданная. И вдруг она стала на всех бросаться, царапаться, шипеть на каждого проходящего… И через неделю попала под машину. Кузьмич – ее отец на даче выезжал со двора, а кошка бросилась вдруг прямо под колесо. Звягинцев, разумеется, не кошка и никуда не бросался: его убили. Убили с какой-то целью. Его смерть, конечно, выгодна многим конкурентам, в том числе и мне, потому что без Коли его сегмент рынка достанется мне, поскольку его строительным холдингом руководить будет некому. – А Артем?