Она удивленно поднимает брови и спрашивает: – Женат? – Нет! – Точно знаешь? Им ведь соврать – раз плюнуть. – Нет, не женат. – В его годы и не женат… Он что, не живет с женой или разведен? Не хочешь же ты, чтобы его гроши уплывали в другую семью. – Нет, не то и не другое. И потом, я могу сама себя обеспечивать. – Вот и я об этом, – говорит она, но теперь уже добродушно; это понятно по тому, как она кладет вилку на пустую тарелку и вздыхает: – Вот наелась так наелась! – Я пришла без подарка… – Да ничего мне не надо! – перебивает она, не желая говорить о своем дне рождения. – Но сегодня мы его заберем из магазина. Это здесь, недалеко. Вот почему я выбрала этот ресторан. Я рассчитываюсь, и на выходе она рассыпается в благодарностях и комплиментах. Она твердит всем, что вкуснее еще ничего не ела. Нужный нам магазин совсем рядом и, когда она замечает его, то замолкает и в ее голове начинают шевелиться беспокойные мысли; в этом я не сомневаюсь. Никогда не забуду, какое у нее сделалось лицо, когда продавец выкатывает электрическое кресло, обвязанное большим красным бантом. Бант – это наверняка Хью придумал. – От нас с Хью… и Олли, – не без труда добавляю я. Он не дал ни гроша, но она и так это узнает. В глазах у нее появляются слезы, и дрожащими руками она закрывает лицо. * * * Для свадьбы друзья Энди сняли в Эдинбурге поместье, когда-то принадлежавшее аристократу, – красивое, внушительных размеров здание шестнадцатого века, которое много раз достраивали и подновляли. Бракосочетание состоится в часовне там же, в поместье, а шампанское будут подавать в огромной гостиной, которая выходит на большую лужайку и пышные ухоженные сады, куда меня очень тянет. Потом все переместятся в шатер, где и будет прием. Я начинаю волноваться с того дня, когда Энди просит меня поехать на эту свадьбу вместе с ним. Мы встречаемся уже пять месяцев, и до сих пор мне удавалось не пересекаться с его друзьями. С того момента, когда мы начали узнавать друг друга – если не считать поездок на работу и того, что на выходные мы ездили то домой ко мне, проверить, как дела у Лили, то домой к нему, – мы ухитрялись никого не вмешивать в свои отношения, и это меня вполне устраивает. А теперь мы переходим на следующую ступень, я это чувствую и не очень понимаю, смогу ли. Я боюсь, что он увидит мои настоящие цвета. Я придумала множество отговорок, чтобы отвертеться от этого, – от запарки на работе до поездки к Лили, – но он не дурак и сразу поймет, что я отбиваюсь от этой поездки руками и ногами. В конце концов приходит взрослое решение. Если я хочу, чтобы наши отношения продолжались, – а я хочу этого, – то делаю усилие и еду с ним в Эдинбург. Он знает, что я часто нервничаю. Много раз он видел это в поездах, в ресторанах, в кафе: мне не все равно, где сидеть, мне хочется, чтобы за столом не было никаких негативных вибраций, бывает, меня прямо тянет пересесть, я прошу об этом официанта, пересаживаюсь то туда, то сюда, и он терпеливо все это переносит, потому что сам чувствителен не меньше моего. В любой комнате он предпочитает сидеть лицом к двери и терпеть не может, когда оказывается к ней спиной. Он ни за что не заснет, если дверь гардероба приоткрыта хоть чуть-чуть, если не надел маску для глаз, если в спальне не полная темнота. У каждого из нас свои причуды, и мы их принимаем, но он не знает, чего ожидать от меня на свадьбе. Тем более на свадьбе, которая проходит в шатре, поставленном на поле, бывшем когда-то полем битвы. Глубокая печаль охватывает меня, как только я выхожу из машины. На таком печальном поле я еще ни разу не была. А он думает, что я такой тормоз от невероятно гламурной обстановки. – Красиво, правда ведь? – Угу. На машине меня привезли потому, что я не пью, и значит, нам не нужно быть вместе с другими гостями, которых, как школьников или даже, пожалуй, как скот, везут всех вместе, скопом. – Контроль – это твой пунктик, – сказал он, когда я все-таки настояла, чтобы мы взяли машину напрокат. – Нельзя же, чтобы все всегда было только по-твоему. Он вроде бы беззлобно подшучивал, но в его словах была доля правды. Контроль – это мой пунктик, мне нужно контролировать то, что я могу, потому что другой вариант страшно пугает. – Я не овца, – говорю я ему. Нет, он не знает, как я буду реагировать, когда ступлю на землю, где было убито столько людей, когда мои и их корни, соединившись, заговорят друг с другом, еле слышно зашепчутся о сочувствии и страхе, о страхе, что они вернутся, что это случится снова. Меня разом охватывают головокружение, тошнота, паника, боязнь и гнев. Накатывает волна отваги. Я чувствую в себе боевую злость, готовность к схватке. Хоть сейчас я нападу на кого-нибудь, выхвачу боевой топор, посношу всем головы. Не лучший настрой для первого знакомства с друзьями Энди. – Где же часовня? – оглядываясь вокруг, интересуюсь я. – В приглашении написано только, что сбор на главной парковке, – отвечает он, почти не глядя на меня, рассматривая окружающих, и осторожно спрашивает: – Может, снимешь темные очки? Сегодня же пасмурно. В пасмурные дни даже хуже, потому что цвета людей ярче, но он знает, что очки мне нужны не для защиты от солнца; он думает, что это как-то связано с мигренями. Его слова задевают. Значит, он меня стесняется. В кругу своих знакомых он хочет, чтобы я не была собой. Энди явно нервничает, знакомя меня с огромным количеством других пар. Он знает, что я терпеть не могу прикасаться к людям, думает, что я боюсь чем-нибудь заразиться, но на мне перчатки, я нарочно выбрала вечерний стиль Одри Хепберн, так что руки я могу пожимать сколько ему угодно, но уклоняюсь от объятий и легких поцелуев в щеку. Мне совершенно не нужен такой уровень близости с теми, кого я раньше не знала. Когда подъезжает автобус, который повезет нас в часовню, расположенную где-то в поместье, Энди оборачивается ко мне и дразнит: – Бе-е-е! Мы, разодетые в пух и прах, идем занимать места; почти все мужчины в килтах, женщины в красивых платьях, на высоких каблуках осторожно ступают по гравию парковки. Целая смесь сложных характеров, коктейль из жидкости после бритья и дорогих духов, кто-то дополняет друг друга, кто-то, наоборот, сталкивается лоб в лоб. Смотреть приятно, но вот сидеть в автобусе – вовсе нет. На бывшем поле битвы грустно и горячо, люди волнуются, дергаются, я сама давлю в себе гнев, злость, страх, волнение. Как бы мне сейчас пригодился щит! Энди меняется, да так, что становится мне чуть ли не отвратителен. Мы едем в одном автобусе с призраками его прошлого, и взрослые люди ведут себя как расшалившиеся дети: по-детски незамысловато шутят, обзываются, подкалывают друг друга. Он как будто вернулся в свои школьные годы. Он начал пить еще когда мы одевались в номере отеля; он на отдыхе, он имеет право расслабиться, но для меня ново видеть Энди таким. Я не единственный человек, который меняется в компании других людей. * * * В часовне столько любви, что я совсем успокаиваюсь. Красных и розовых пульсирующих энергий во всех направлениях летит столько, что мне хочется украдкой подойти к тем, от кого я отворачивалась в автобусе. Конечно, без грусти не обходится – люди могут грустить, даже когда счастливы, – это некоторым парам горько и жалко, что они не сумели раскрыть весь свой потенциал, но, в общем, главная, преобладающая здесь энергия – это любовь. Я снимаю свои темные очки, беру Энди за руку и вижу, как северное сияние любовных энергий начинает в ротонде свой небесный танец. * * * Энди делает шаг к алтарю, чтобы прочесть положенный ему отрывок из Писания, и тут из-за моей спины в него летит яркая вспышка красного цвета. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть, откуда она, но не получается: слишком много людей в часовне. Я не могу сосредоточиться на том, что читает Энди, слышу стук собственного сердца, а красное стреляет в него, как лазерные лучи. Они летят прямо к магнитному полю Энди, разворачиваются и только потом исчезают. Цвета как будто распадаются, лишь ударившись в его биополе. Я не знаю, принимает он их или отбрасывает. Да и вообще, я понятия не имею, что он делает с энергиями, которые получает и производит сам. Читая, он поглядывает на собравшихся, и мне хочется знать, кто это любит его так сильно и страстно, что выстреливает своей любовью, точно из пушки. Сердце стучит, как молот, сердито, обиженно в ответ на оскорбление, на опасность, на то, что кто-то где-то хочет чего-то моего. * * * После церемонии мы идем пить шампанское. Слушая рассказы и пересуды о детях и людях из прошлого, о которых я понятия не имею, я чувствую себя этакой запасной шиной, которую Энди держит в багажнике, везде таскает с собой и вспоминает о ней только тогда, когда колесо разговора прокалывается или спускает и его нужно быстро починить. Я почти не прислушиваюсь к разговорам, оглядываюсь, ища источник той сильной любви, резкой, как луч лазера. Под предлогом того, что мне нужно в туалет, я увиливаю от беседы с очередной приятной парой и откликаюсь на призыв волшебного сада, где все дышит спокойствием и снимает стресс. Я не торопясь рассматриваю каждый цветок и растение, читаю названия деревьев. Я пребываю в возвышенном состоянии духа и тут слышу, как меня громко зовет Энди. – Какого хрена ты сюда поперлась? – спрашивает он; глаза у него налились кровью, галстук съехал набок. – Я тебя уже полчаса ищу. Все уже за столом, только тебя и ждут. А я, как дурак… Я еще никогда не видела его таким разъяренным. Это понятно без всяких цветов. – Извини… Просто захотелось посмотреть, что здесь. – Надо было сказать, и пошли бы вместе. Все в порядке? – раздраженно бросает он тоном, который не предполагает честного, откровенного ответа. И потом, он уже явно перебрал с выпивкой. – Да, – коротко отвечаю я; мне нужна его помощь, но я не могу о ней попросить. – Просто у меня не получается так же хорошо общаться с людьми. – Так попробуй, – бросает он и возвращается к столу. На сердце тяжело. Я разглядываю розовую розу и жалею, что не могу зарисовать ее цвета. Мне не хочется срывать ее с куста, заканчивать ее жизнь, уничтожать красивые цвета ее энергии, а просто хочется этого розового. Я держу розу в руках, не срываю со стебля, воображаю, что набрасываю ее на себя, как вуаль, чтобы все вокруг окрасилось в разные оттенки ее розового цвета. Он, хрустя галькой, возвращается ко мне. Даже по звуку шагов слышно, как он зол. – Что за… – Он готов взорваться и вдруг немного отходит, остывает. Он выпускает пар, я вижу, как опускаются его плечи, как он начинает смотреть на меня по-другому. – Какая же ты красивая, – вдруг говорит он. Я отвечаю удивленной улыбкой. Он обнимает меня, утыкается носом в шею, целует. Я радостно улыбаюсь, не выпуская из пальцев стебель розовой розы.