– Уйди, – шепчу я. – Уйди опять в него. Ну пожалуйста… А вообще, что я рассиживаюсь? Мне ведь нужна помощь. Я нашариваю в его кармане телефон, но он разбит вдребезги. Я пробую провести пальцем по экрану, но только режусь осколком стекла. Склоны оврага нависают надо мной, я лезу вверх, цепляясь за корни и траву, торчащие из земли. Я то и дело скатываюсь вниз, падаю в грязь. Она попадает мне в глаза, в рот, размазывается по лицу. Белый свет снова начинает двигаться. Он перемещается к голове Олли, прямо к макушке и исчезает в ней. Олли открывает глаза. Он смотрит на меня. Потом широко улыбается и садится, кривясь от боли. – А я тебя видел, – говорит он. – Я и себя видел. Я был вон там, вверху, и смотрел вниз. Я тебя видел. А ты меня тоже видела? Я качаю головой: – Не видела, нет. Я хочу вылезти отсюда. Я хочу вылезти отсюда! – Видела. Видела. Ты, чокнутая, посмотрела на меня и сказала: «Уйди опять в него». Ты меня видела. Да что ж такое… я и сам себя видел. Он возбужден, пробует встать, но, похоже, у него что-что с плечом, да и с ногами тоже. Он сейчас похож на пугало, которое растеряло всю солому, пытаясь подняться. – Боишься меня теперь, – говорит он. Вспыхивает серебряный, потом золотой, и оба тускнеют. Он в чем-то прав. Я ищу, куда бы поставить ногу. Пинаю носком грязный склон, цепляюсь за него, лезу вверх и скатываюсь обратно, потому что земля осыпается. Он стоит рядом, барабанит кулаками по груди, как Кинг-Конг, чувствует себя всесильным, непобедимым. Я понимаю, что с этого момента его аппетит нельзя будет утолить. А я могу только одно: всеми силами стараться выбраться отсюда. Я чувствую себя похороненной заживо, в одной с ним могиле, от меня воняет, с одежды капает грязь. Первый, но не последний раз человек умирает на моих глазах. И только в этот раз я вижу, как он возвращается к жизни. * * * Лили звонит мне как раз тогда, когда я собираюсь на встречу с Энди. Я счастлива, я включила музыку на всю катушку. Субботний вечер, а завтра у меня выходной. Я надела новое белье, танцую, пою, и тут звонит телефон. Я вижу ее имя и хочу не отвечать, но не могу. Я выключаю музыку, стою в одном лифчике и стрингах на кухне. – Олли погиб, – произносит она. – В тюрьме драка была. Мне только сейчас позвонили. Боже мой, Элис, его убили. Его нет, его нет… Когда я заканчиваю разговор, то не знаю, что делать. Предстоит многое сделать, организовать, сообщить людям, побегать по конторам, сама Лили ничего этого не может – но пока я не могу сдвинуться с места. Мне очень грустно. Было время, Олли мнил себя бессмертным, но больше жизней у него не осталось. Розовый с золотом Однажды утром я просыпаюсь, а цвета нет; впервые за двадцать два года. Ни у чего. Энди еще спит, его аура все такая же бесцветная, но вот растения ничего не испускают. Я обхожу нашу небольшую квартиру, проверяю их; внутри у них все как будто умерло, хотя на вид они сочные, буйные, пышные. Я выглядываю из окна и вижу, что мимо проходят люди без всяких цветов, как будто на планете Земля повернули выключатель и притушили свет. Я чувствую себя так странно, озадаченно, ошарашенно и неуравновешенно, как будто потеряла стабилизаторы. Я не сразу осваиваюсь с собственной тупостью и собираюсь с мыслями. Я пробую вспомнить, что за последние дни сделала не так. И тут меня осеняет, сердце подпрыгивает. Если источник этого света Лили – а я так думаю, именно она, – что же будет, если этого источника рядом не окажется? Я набираю Лили. Один гудок, другой, третий… – Алло! – это Мишель, моя двоюродная сестра; она поселилась у Лили, когда Олли опять попал в тюрьму, и с тех пор так и живет с ней. Я долго жду, пока она ходит проверить Лили, которая еще не вставала. Она не скажет спасибо за то, что ее разбудили, но мне нужно, чтобы она проснулась. Меня тошнит. – Она нормально, – сообщает мне Мишель. – Ну, как нормально… как обычно. Сказала, чтобы я отвалила. – Вот и слава Богу. Я кладу трубку, несусь в кухню и склоняюсь над раковиной в приступе рвоты. Ровно на девять месяцев с этого дня я перестаю видеть ауру. * * * Во время беременности я так поглощена собой, жизнью, которая растет во мне, и тем, как тело приспосабливается помогать этой жизни, что перестаю видеть, чем живут окружающие меня люди. Только задним числом я узнаю, что у кого произошло: у коллеги распадался брак, и она держала это в строгом секрете, один приятель исчез с горизонта. Благодаря цветам я давно уже знаю, что внутри у людей идет никому не видная и не известная бурная деятельность, но, только потеряв способность их видеть, я понимаю, как хорошо люди скрывают ее, как умело прячут, как будто бы легко и без усилий идя по жизни. Я понимаю, насколько же мы феноменальны. Все они легко обвели меня вокруг пальца. Когда цвета возвращаются, я говорю себе, что нужно быть добрее, сострадательнее. Мало только видеть их в человеке и понимать его: понимание предполагает активность. Конечно, я успела потренироваться на Энди, цвета которого я не видела, но сейчас я похожа на инопланетянина, заброшенного на Землю с другой планеты. На все время беременности мне нужно научиться ориентироваться в жизни и человеческих отношениях, не видя их. Я неверно сужу о настроениях и степени важности. Я делаю неуместные замечания. Я не слишком преуспеваю на работе, не слишком преуспеваю и дома. Я уверена, что все вокруг только и делают, что тихо считают время до того дня, когда я заполучу своего младенца. * * * Через девять месяцев между ног у меня извергается золотая лавина – на свет появляется дочь. Радость полная, абсолютная, родильное помещение озаряется золотым светом, как будто распахнулись ворота в другой мир и из них на нас полилось сияние. Я знаю, что рядом со мной теперь моя драгоценная девочка, пришелица из другого царства, удостоившая нас своим присутствием. Мы даем ей имя Джой – «радость». * * * Имя дочери Джой, но я называю ее Золотинкой, потому что и по цвету, и по природе своей она розовая с золотым. Я впитываю ее, вдыхаю, заполняю все свои легкие этим чудом с запахом зефира и пудры. По утрам она пахнет сладкой мочой и беконом; сладко-соленая пышка улыбается во весь рот, и при первом же взгляде на нее вся моя усталость исчезает без следа. Ручки у нее все в складочках, вся она – как пухлое тесто, ее так и хочется пощекотать. Она – лекарство, она – свет, ей нужна я, а она – это все то, что мне нужно, вот только я раньше об этом не знала. * * * Я не сумасшедшая мать, но все же нервничаю, когда кто-нибудь берет мою девочку на руки. Обращение с новорожденным как с кульком включает во мне режим повышенной бдительности. Особенно когда я рядом с Лили. – Дайте подержу! – говорит она и тянется к дочке, когда мы с Энди в первый раз навещаем ее. Я крепче прижимаю Джой к себе. Мне не хочется, чтобы золотистый луч Джой поглотило чудовище с лиловыми щупальцами. – Дай, – спокойно обращается ко мне Энди. Я медленно протягиваю дочь, не желая смотреть, как переходят цвета, но не желая и отворачиваться, чтобы не пропустить чего-нибудь важного, не допустить, чтобы какой-нибудь цвет прилип к моей девочке и навсегда остался с ней. – Ну, здравствуй, – произносит Лили таким голосом, какого я никогда еще у нее не слышала. – Здравствуй, красавица! Я чувствую, как за спину меня поддерживает рука Энди. Я ожидала самого худшего, но вижу чудесный танец, от которого на глаза наворачиваются слезы. Между бабушкой и внучкой летают невесомые, мерцающие разноцветные огни. * * * Когда Джой исполняется полтора года, я перестаю видеть цвета и на этот раз уже точно знаю, что жду второго ребенка. Перед тестом на беременность, который подтверждает мои ожидания, мы устраиваем небольшой праздник. Однажды днем, в половине двенадцатого, я сажаю в питомнике земляничные деревья и вдруг замечаю, что снова их вижу. Я тут же соображаю, что произошло, чувствую, как по ногам течет теплое и липкое и сразу же понимаю, что моя неожиданная победа стала моей потерей. Ребенку было четырнадцать недель. * * *