Я постоянно задавалась вопросом, где коренилась причина такой вспыльчивости. Мы с Винсентом не скандалили никогда. Разумеется, я порой бранила его, могла разозлиться, если утром он слишком медленно собирался или вообще хотел валяться в кровати с приставкой «Геймбой», вместо того чтобы идти на футбольную тренировку. Иногда он откровенно ленился. Как и все дети с синдромом Дауна, Винсент освоил маленькие хитрости, чтобы заставить окружающих плясать под свою дудку. Он потрясающе научился таращить глаза, умел напускать на себя совершенно несчастный вид, просил помощи в том, чем попросту не имел желания заниматься, или же притворялся, что не понимает, чего от него хотят. Я не позволяла ему выкидывать такие штуки, что, конечно, приводило к ссоре. Но в основе своей наши отношения были гармоничны — нам с Винсентом не нужны были грубые слова и повышенные тона. Наше единство не нуждалось в укреплении, нам не требовались драматические жесты и эмоциональные взрывы. Ссоры между Ясмин и Самиром стали гораздо интенсивнее за несколько недель до ее исчезновения. Они скандалили внизу, на кухне, а мы с Винсентом пытались уснуть наверху. Я же не идиотка — догадывалась из-за чего или, скорее, из-за кого это все началось. Том. Претензии Самира носили в основном практический характер: Ясмин училась в последнем классе гимназии и подрабатывала в местном ресторанчике. То небольшое свободное время, что у нее было, ей следовало посвящать учебе, потому что итоговые оценки важнее романтического увлечения, которое все равно в скором времени сошло бы на нет. Само собой, это была не вся правда — мы ведь оба только что пережили историю с Пито. И оба видели, как обнимались Ясмин с Казимиром той осенней ночью, как ее босые ступни почти отрывались от травы, а их губы сливались в поцелуе. Мы отдавали себе отчет, какой безответственной и несознательной могла быть Ясмин. Мне кажется, Самир хотел, чтобы она просто немного успокоилась: прекратила тусовочную жизнь, встречалась с одним мальчиком, одевалась как люди. К тому же Самир недолюбливал Тома, хоть я и не понимаю, почему. — Не знать, — говорил Самир. — Что-то есть в этот Том. Я просто не могу доверять он. Вновь и вновь я убеждала Самира в том, что Том — добрый и целеустремленный парень и что ему следовало бы радоваться, что Ясмин была именно с ним, коль скоро ей были так необходимы отношения. Возможно, виной всему было происхождение Тома: его немного ограниченные родители — нувориши, их роскошный дом и люксовые авто. Самир не понаслышке знал, что такое вырваться из нищеты. Он потратил годы на учебу, был вынужден жить на стипендию и хвататься за любую подработку, чтобы оказаться там, где он был сегодня. Его бохо-стиль мог запросто ввести в заблуждение относительно его сущности, однако Самир много и упорно работал и перед Ясмин также ставил высокую планку — помимо прочего, шведскую школу он недолюбливал, и в целом шведское образование считал безнадежно слабым, уверенный, что более строгая дисциплина никому не повредит. Однажды, наутро после очередной ссоры Самира с Ясмин, спускаясь вниз, чтобы приготовить завтрак, я обнаружила, что в кухонной двери зияет здоровая дыра. Выглядело это так, словно кто-то проломил ее ногой. На следующий день мы с Винсентом отремонтировали ее с помощью картона и серебристой клейкой ленты. Получилось некрасиво, но, по крайней мере, у Винсента была возможность почувствовать себя важным — чинить и латать было доверено ему, как он и хотел. В другой раз Ясмин вышла к завтраку с фонарем под глазом. Когда я спросила ее, что случилось, она ответила, что ударилась о дверцу шкафчика на работе, когда несла на кухню поднос с посудой. Самир со звоном опустил кофейную чашку на стол, смерил дочь долгим взглядом, а затем демонстративно вышел из кухни. Я была сбита с толку. Конечно, я поверила Ясмин — не было никаких оснований подозревать ее во лжи. Но меня смущала реакция Самира, его неприкрытый гнев. Тем вечером, уже угнездившись у него на плече и свернувшись клубком под одеялом на нашей большой кровати, я собралась с духом и спросила у него. — Она врать, — только и сказал Самир, кончиками пальцев лаская мое плечо. — Она врать так давно, что уже верить в это сам. Но я дознаться до правды, я вытащить это из нее, даже если это быть последний, что я сделать. Сама же я предприняла все возможное, чтобы помочь Ясмин — было очевидно, что девочка чувствовала себя плохо. Однажды вечером, когда мы остались с ней вдвоем, я попыталась об этом поговорить. — Ясмин, — позвала я. — Выпей со мной чашечку кофе. Она нехотя подчинилась. Села напротив, как можно дальше от меня, и, не прикасаясь к напитку, уставилась в чашку, которую я перед ней поставила. — У тебя все хорошо? — спросила я. — Ага. Ее взгляд не отрывался от стола, выражение лица было напряженным. Так мы сидели какое-то время — я надеялась, что отсутствие вопросов с моей стороны сможет пробудить в ней какое-то доверие ко мне, как часто случается. Такой прием, бывало, срабатывал с моими учениками. Но Ясмин ничего не сказала, только гладила чашку кончиками пальцев, не сделав ни глотка. — Послушай, — предприняла я попытку. — Ты же знаешь, что бы ни случилось, ты можешь обсудить это со мной. Иногда полезно поговорить с кем-то кроме родителей. А мне совсем не все равно, что с тобой происходит. — Ладно. — Ну так как твои дела? Я наклонилась над столом и накрыла ее ладонь своей. Она отдернула руку, словно от огня. Потом быстро смерила меня взглядом и снова уставилась в стол. — Все в порядке. — Точно? — Да. За две недели до исчезновения Ясмин мы с Винсентом очень поздно вернулись домой с ужина у Греты. Вообще-то возвращаться так поздно не предполагалось, но Винсент уснул у телевизора в компании дочурок Греты, поэтому мы с ней и засиделись за полночь — сплетничали и пили вино. Придя домой, я застала в кухне плачущую Ясмин. Она так горько плакала, что худые плечики ходили ходуном. Самир сидел подле нее на корточках, прижимая к лицу дочери холодный компресс. На столе образовалась уже целая лужа из соплей и крови. На полу тоже была кровь, и на одной из стен — смазанный отпечаток ладони, испачкавший один из рисунков Винсента. Под стулом — куча скомканных окровавленных салфеток и куски бумаги. Возле стула стояла черная нейлоновая сумка с надписью «Just do it», которую раньше я не видела. Я еще подумала, что в ней баскетбольная форма Ясмин. — Прижимать сильнее, — сказал Самир, обращаясь к Ясмин, а затем перевел взгляд на меня. Я бросилась туда как была — прямо в куртке и ботинках. — Господи, — вырвалось у меня. В дверном проеме показался Винсент. — Ой, — сразу заволновался он. — Тебя нужно утешить? — Винсент, иди к себе, — велела я. — Но я… — Ступай. Винсент опустил голову и зашагал прочь, нарочито громко топая ногами. Даже когда он скрылся наверху, стук его шагов все еще доносился до нас. — Что произошло? — спросила я. — Ей нужен швы, — бросил Самир, принявшись ходить взад-вперед по кухне. Потом он вдруг запустил обе руки в волосы и осел на стул напротив Ясмин. — Прижимать сильнее, я сказать! — заорал он. Ясмин вздрогнула, но так и осталась сидеть, опустив голову. Длинные черные пряди свисали прямо в лужу крови. — Губа рассечен, — проведя по щеке тыльной стороной ладони, проговорил Самир. Мне показалось, он плакал. — Повязка недостаточно, — продолжал он. — Я сам не зашить, дома нет инструмент. У нее выбита зуб, так что нужно везти ее еще и к стоматолог. И тогда до меня внезапно дошло: он зол. Самир был не просто зол, он был в ярости. Слова он словно выплевывал, быстро и резко. Все тело его было напряжено, рот искривился — раньше я видела его таким всего пару раз во время наших ссор. — Самир, — заговорила я. — Тебе нужно успокоиться. Что произошло? — Ей нужно в больница. Ты отвезти ее? — Я? Сперва я не поняла, что он имел в виду. Логично было бы, чтобы Самир сам отвез Ясмин к врачу — она ведь была его дочерью. К тому же он ведь был медиком, и с другими медиками ему было бы проще общаться. — Ты серьезно? Не лучше ли тебе этим заняться? Самир вскочил так резко, что стул отлетел назад и впечатался в стену. — Когда-то ей придется набраться ум, Мария. Когда-то же ей придется взять ответственность за свой поступки. Когда-то ей придется повзрослеть, иначе она пропадать в жизни. — Я не могу ехать, Самир. Я пила вино, мне нельзя за руль. Всхлипывания Ясмин затихли. — Простите, — проскулила она. — Простите. Я присела на корточки рядом с ней и положила руки ей на плечи. Аккуратно откинув в сторону прядь длинных волос, я увидела ее распухшее, окровавленное лицо. Глаза Ясмин были закрыты, веки дрожали. — Что случилось? — шепнула я. — Я споткнулась о корень в лесу, — промычала она, все еще прижимая ко рту компресс. Самир снова принялся шагать взад-вперед. Наконец, переводя взгляд с меня на Ясмин и обратно, он остановился и сложил руки на груди. Потом, вероятно, принял какое-то решение, потому что сам себе коротко кивнул. — Habille toi! Nous allons á l’hôpital![12] С облегчением я поднялась на ноги — несмотря ни на что, Самир решил сам везти Ясмин в больницу. Когда Ясмин стала подниматься со стула, у нее с колен слетела сумочка. Оттуда выпали пачка сигарет, что-то типа спрея для носа и какой-то листок бумаги. Я успела разглядеть имя на листке, хоть Ясмин и нагнулась за своими вещами очень быстро. Там было написано имя Пито, а под ним — номер телефона. «Но ведь они с Пито больше не поддерживают связь, он сидит в тюрьме!» — успела я подумать, прежде чем раздался крик Самира: — Dépêche-toi![13] Они вернулись лишь несколько часов спустя.