— Это такие люди, которые не любят приезжих из других стран. Винсент открыл рот, потом снова закрыл, словно собираясь с силами. — А почему они не любят приезжих из других стран? — Наверное потому, что боятся их. Винсент опустился на корточки и принялся гладить таксу. — А чего они боятся? Внезапно я разразилась смехом. Он просто пузырился внутри, и сдержать его было невозможно. Я смеялась до слез. — Спасибо, любимый мой малыш. Спасибо, что заставил маму улыбнуться. 10 Наутро после обыска мне позвонил человек, который представился как Франц Келлер и назвался адвокатом Самира. Он пояснил, что виделся с Самиром, присутствовал на вчерашнем допросе и добавил, что, «учитывая обстоятельства», тот держался неплохо. Адвокат сообщил, что на то время, пока Самир находится в заключении, он возьмет на себя роль связующего звена между нами. «А нужно ли это? — подумала тогда я. — Самир ведь завтра-послезавтра вернется домой. У них есть право удерживать его не более трех суток при наличии таких шатких оснований». Мы еще немного поговорили, условившись, что созвонимся на следующий день. Я записала его номер, и мы распрощались. Однако на следующий день беседы с Францем Келлером не состоялось. Утром меня вызвали на очередной допрос, так что, оставив Винсента у мамы, я поехала в участок, где меня ожидали Анн-Бритт и Гуннар. Полиция конфисковала машину Самира для проведения какого-то криминалистического исследования, но мою они забирать не стали. Сперва я не поняла, почему, но потом вспомнила, что в тот вечер уезжала в Ставснес на своей машине, и когда пропала Ясмин, та стояла припаркованной у гавани. Сотрудники, проводившие обыск в нашем доме, не стали переворачивать все вверх дном, как в американских фильмах, но тем не менее было очевидно, что кто-то просматривал наши вещи: белье и фотоальбомы, мусор и содержимое холодильника. Свитеры Самира оказались не в том ящике, из кабинета исчезла папка с документами, как и его компьютер, и камера. «Неужто это никогда не закончится?» — подумала я, не подозревая, что все только начиналось. Когда я приехала в участок, Гуннар поджидал у пункта пропуска на входе. Пожав мне руку, он оглядел меня с ног до головы. — Как вы держитесь? Я пожала плечами, не зная, что ответить. Неужто ему было не ясно, как мне тяжело? Я старалась не копаться в этом глубоко, так было проще. Допросная комната выглядела аскетично. Четыре стула стояли вокруг стола с белой ламинированной поверхностью. С потолка свисал микрофон, а на столе стояло записывающее устройство. — Кофе? — предложил Гуннар. Я молча кивнула, разглядывая стены. Сидя здесь, я испытывала совершенно иные ощущения, нежели дома, у нас в кухне. Вновь впадая в ступор от осознания серьезности ситуации, я почувствовала озноб. Пару минут спустя вернулся Гуннар, держа в каждой руке по чашке кофе. Сразу следом за ним явилась Анн-Бритт. Под мышкой она несла толстую картонную папку. Я тут же занервничала. Сама мысль о том, что у них есть такое обширное досье на Самира, испугала меня. Однако вполне могло оказаться, что Анн-Бритт для того ее и принесла, чтобы оказать на меня воздействие. Гуннар начал допрос, проинформировав о причине моего появления в участке, и наговорил на диктофон массу формальностей вроде даты и полного имени. Потом слово взяла Анн-Бритт: — Мария, у нас есть свидетели, которые утверждают, что Ясмин могла подвергаться насилию. Несколько раз ее видели с синяками. Что вы можете об этом сказать? Я была удивлена, хотя к этому вопросу мне стоило быть готовой. И я рассказала, спокойно, насколько это было в моих силах, о синяке у нее под глазом и о рассеченной губе, по поводу которой ей пришлось несколько недель назад обращаться в отделение неотложной помощи. — Почему вы раньше об этом не упоминали? — Не думала, что это важно, — солгала я. Пауза. — Самир бил Ясмин? — Никогда. — Как он оценивал ее стиль жизни? — Что вы имеете в виду? Анн-Бритт сдвинула очки повыше на переносице и провела рукой по серо-стальным волосам. — Как он относился к тому, что у Ясмин был парень-швед? К тому, что она вела половую жизнь, посещала вечеринки и употребляла алкоголь? Я онемела. — Никак, — смогла я выговорить, когда шок прошел. — У него не было предубеждений на этот счет. Он только хотел, чтобы она успевала в школе. Затем все продолжалось в том же духе. Анн-Бритт сыпала бесчисленными вопросами о прошлом Самира. Был ли он религиозен? Посещал ли он когда-либо мечеть? Много ли он общался с родней из Марокко, предлагал ли он когда-либо Ясмин переехать туда? Высказывался ли он по поводу одежды Ясмин? Может быть, он хотел, чтобы она ходила с покрытой головой? А я… я пыталась не реагировать на провокации, чтобы не закричать на нее, что Самир невиновен. Что они все — расисты или, по меньшей мере, ограниченные оппортунисты, которые с готовностью взяли «арабский след» потому лишь, что эта тема была раскручена в СМИ, а родителям Самира выпало родиться в арабской стране. — Он француз, — повторила я. — Ему нет дела до ислама, он не интересуется религией. Он любит Ясмин и уже терял ребенка. Он бы скорее сам умер, чем причинил ей вред. Слезы стояли в горле комом, а сердце билось, словно маленькая испуганная пташка. — У него на книжной полке стоял Коран, — заметила Анн-Бритт. — Это ничего не значит. У вас есть дома Библия? У каждого она есть, это же общеобразовательный момент. Но это вовсе не означает, что каждый из нас религиозен. — Не имеет никакого значения, что стоит у меня на книжной полке или лежит на тумбочке, — отозвалась Анн-Бритт, немного помолчав. — Но Коран стоит на полке далеко не у каждого. — Ну да, — согласилась я. — А если человек — мусульманин? — Мне показалось, вы утверждали, что Самир не религиозен? — торжествуя, проговорила она, словно только что поймала меня на лжи. Я закрыла лицо руками. — Так и есть. Он — интеллектуал, — прошептала я. — Он интересуется своим культурным наследием. Я встретилась взглядом с Анн-Бритт. Тот был таким жестким, таким холодным. Ничем не выдавала она своих чувств, если вообще что-то чувствовала, в чем я начала сомневаться. С Гуннаром все было иначе — в его глазах я различала неподдельное сочувствие. Он выглядел печальным и подавленным. Анн-Бритт тем временем раскрыла папку и принялась листать содержимое. Вытащив фото, она выложила его на стол. Я узнала куртку Ясмин. — Я уже это видела, — сказала я. — На куртке мы обнаружили следы крови. Анализ ДНК подтвердил, что кровь принадлежит Ясмин, как и образцы, обнаруженные на утесе. Под ложечкой у меня засосало от дурноты. Я ничего не сказала, просто кивнула. Анн-Бритт достала следующее фото — сапоги Ясмин, стоявшие на краю утеса Кунгсклиппан. — Следы крови Ясмин были обнаружены также на сапогах, — продолжала Анн-Бритт. — А на прощальной записке мы нашли отпечатки пальцев Ясмин и Самира. — Но в этом нет ничего странного, она ведь могла взять дома любую чертову бумажку. Конечно, там повсюду наши отпечатки! — Мы обнаружили еще кое-что. Письмо от кузена Мухаммеда. Она положила на стол фотостатную копию письма, написанного от руки по-французски. Рядом легло другое изображение — фотография нескольких молодых людей. Внизу, под фото, были краткие подписи на арабском — вероятно, имена. — И? — Мы перевели письмо. Мухаммед пытался убедить Самира, чтобы тот выдал Ясмин замуж в Марокко. На фотографии — предполагаемые кандидаты в мужья. Я разглядывала затейливый почерк с завитушками. — Это все равно ничего не доказывает. Даже если Мухаммед решил, что нашел для Ясмин подходящего жениха, это не означает, что Самир хотел выдать ее замуж. Кстати, вы говорили с самим Мухаммедом? — Разумеется, мы с ним говорили, — ответила Анн-Бритт. — И что же он сказал? — Я не могу вдаваться в подробности. Но с вами мы хотим поговорить о другом. Анн-Бритт откинулась на спинку стула и покосилась на Гуннара. Затем, словно следуя безмолвному уговору, слово взял он — впервые за все время допроса: — Мария, слушайте меня внимательно. У нас есть свидетель, который видел, как автомобиль Самира покидает Королевский Мыс в ночь смерти Ясмин.