— Не очень. А сама? Со вздохом я откинулась на спинку стула и смахнула со стола письмо из Управления социального страхования, в котором сообщалось, что для продления больничного листа мне необходимо получить новую медицинскую справку. — Честно говоря, я не вижу никакого будущего. Он молча кивнул, опустив взгляд на сложенные на столе изящные руки. Пальцы были бледными, а кожа вокруг ногтей содрана до мяса. — Я должен знать точно, — невнятно проговорил он. — Что знать? — Что это сделал Самир. Убил ее. Глядя на покрытый снегом пейзаж за окном, я попыталась сформулировать подходящий ответ, но вскоре сдалась. Я больше ни в чем не была уверена, у меня не было ответов. — Потому что если это он, — продолжал Том, — тогда… тогда… Помимо воли он принялся всхлипывать. Слезы покатились по бледным щекам. Я оторвала кусок бумажного полотенца и протянула ему. — Я должен был догадаться, — пробормотал он и громко высморкался. — А если Самир убил ее, а я ни о чем не догадывался, то я тоже виноват. Наверное, я плохо слушал ее. Не был рядом, когда она во мне нуждалась. У меня с этим проблемы — не умею слушать. Я… — Том, — оборвала я его. — В том, что произошло, нет ни твоей, ни моей вины. Том недоверчиво уставился на меня: — Но. Если. — Нет, — отрезала я. — Никаких «но». Никаких «если». Мы долго сидели в тишине. Единственным звуком, нарушавшим ее, было глухое гудение холодильника. В доме, который всегда был полон звуков, теперь звучали лишь он и тишина. — И что теперь? — спросил Том. * * * Да, что было дальше? Дни шли и превращались в недели. Время неумолимо бежало вперед, хоть я и желала перевести стрелки часов назад. «Сейчас» превращалось в «тогда», но каждый день был так же мучителен, как предыдущий. Срок содержания Самира под стражей продлевали несколько раз, и в конце февраля было возбуждено уголовное дело. Франц Келлер держал меня в курсе и даже предлагал помощь в решении насущных вопросов. — Как обстоят у вас дела с оплатой счетов? Вам нужна помощь? — поинтересовался он однажды, когда я сидела у него в кабинете. «Счета?» — удивленно подумала я. В тот момент они представлялись мне наименьшей из всех проблем. Я покачала головой. — Как чувствует себя Самир? — спросила я адвоката. Франц поправил бабочку, которую любил носить. Он был относительно молод для адвоката, этакий стиляга, которому нравилось одеваться, как солидные мужчины. Много твида, костюмы-тройки и… верно, бабочки. Мама, присутствовавшая на некоторых из наших встреч, окрестила его «Тюре Свентон»[15]. Не думаю, что она этим выражала какой-то негатив, мне кажется, адвокат ей нравился. Он был в точности таким, за какого, по ее представлениям, мне следовало выйти замуж: хорошо образован, вежлив, и ни капли арабской крови в анамнезе. — Учитывая обстоятельства, он чувствует себя неплохо. — А что он говорит по поводу обвинений? — Я не могу с вами это обсуждать. — Почему же? — Мне нельзя никому передавать содержание наших с Самиром бесед. Даже вам. Я замолчала. — Тогда что говорит прокурор? — спросила я. — До начала суда мы не узнаем, какое наказание запрашивает обвинитель. Так уж все устроено. — Но что думаете вы? — Не хотелось бы строить догадки. Но сроки наказания за убийство варьируются от десяти лет до пожизненного. Я не издала ни звука. Пожизненное. Звучало как смертный приговор. — Все зависит от того, сочтет ли прокурор обстоятельства дела отягчающими, — продолжал Франц. — Что вы имеете в виду? — Если при реконструкции событий выяснится, что преступление было совершено с особой жестокостью или спланировано заранее. — Но, — вмешалась я, — тело ведь так и не нашли. Разве в таком случае можно осудить человека за убийство? Франц смахнул со стола несколько крошек и принялся разглядывать свою ладонь. — Человека можно осудить в любом случае. — И приговорить к пожизненному заключению? Франц заерзал на стуле. — В теории — да. Основной вопрос здесь — имел ли место преступный умысел. — Что, черт побери, это означает? — Что преступник имел намерение убить жертву. — Разве не все убийцы имеют такое намерение? Франц кисло улыбнулся. — Не обязательно. Существуют иные юридические категории вины, помимо прямого умысла. Косвенный умысел, или преступная небрежность, или оставление в опасности. — Какие странные формулировки, — пробормотала я. — С точки зрения закона все логично. К примеру, кто-то оставляет раненого умирать без помощи, прекрасно сознавая последствия, но, тем не менее, бездействуя. Возникла неловкая пауза, и Франц тут же спросил: — Еще кофе? Да, все это действительно было донельзя абсурдно. Мы сидели в эксклюзивных кожаных креслах в адвокатской конторе «Келлер и Форслюнд», помешивая в чашках дорогой кофе, а моя жизнь тем временем была разбита вдребезги. Человек, которого я думала что любила, сидел за решеткой за убийство собственного ребенка, а в нашем опустевшем доме царила давящая тишина. * * * Во время одной из этих встреч мне позвонила Майя. Винсент подрался в школе, не могла бы я подъехать? Не то чтобы я стремглав бросилась к машине, но близко к тому. Когда Винсент ссорился со своими товарищами, он приходил в крайне возбужденное состояние. Порой для того чтобы Винсент впал в отчаяние или ярость, кому-то достаточно было просто высказать мнение, которое не разделял он. А когда его бушующие эмоции затихали, на смену им приходила совершенно особая тишина — тишина, которую мог поддерживать лишь Винсент, а он мог не разговаривать неделями. Когда я подоспела, Майя, Винсент и его классный руководитель сидели в школьном дворе на скамье под старым дубом. Серое зимнее небо роняло одинокие снежинки, а под моими ногами потрескивал лед. Винсент, не достававший до земли, болтал ногами в воздухе, взглядом уставившись вниз. — Что случилось? — запыхавшись, выдохнула я. Сердце бешено колотилось в груди, хоть я собственными глазами видела, что с Винсентом все хорошо. Я провела рукой по его голове, погладила по щеке. Мы уязвимы, когда речь идет о наших детях. Чтобы расслабиться, нужно ощутить тепло их кожи, увидеть живой блеск их глаз.