Майя немного потерла сережку у себя на носу и взглянула на «фрекен» — так называл свою учительницу Винсент. — Он ввязался в драку с Александером из третьего «Б». Александер выбил зуб… вернее, Винсент выбил зуб Александеру, — сообщила фрекен. В холодном воздухе от ее дыхания возникали белые облачка пара. Тыльной стороной ловиккской варежки[16] фрекен смахнула снежинку с щеки и натянуто улыбнулась. Винсент продолжал глядеть в землю, все так же болтая ногами в воздухе. Рукой он отковыривал примерзший к деревянной скамейке листок. — А что ты скажешь? — спросила я, оборачиваясь к сыну. — Ты бил его, Винсент? Он промолчал. Мы с Майей переглянулись. — Винсент, — произнесла я самым строгим голосом. — Что произошло? Винсент молчал. — Винсент? Но Винсент оставался безмолвным, и сомкнутые бледные губы делали его маленький рот больше похожим на тонкую линию. 13 Судебный процесс стартовал пятнадцатого марта две тысячи первого года и продолжался три дня. Так как меня вызвали в качестве свидетеля, возможности присутствовать на суде с самого начала не было — меня приглашали в зал, лишь когда подходила очередь допроса. Несмотря на то, что в целом Франц Келлер подготовил меня к тому, что меня ожидало, войдя в зал, я была шокирована. Там было полно зевак и репортеров, и, судя по всему, соседний зал также был занят любопытной публикой — там можно было наблюдать за происходящим с экрана. В самом центре разместился судья, а по бокам от него — трое судебных заседателя и секретарь. С левой стороны я заметила прокурора, а справа, рядом с Францем Келлером, сидел Самир. В тот миг, как он увидел меня, выражение его лица смягчилось, и что-то внутри меня смягчилось тоже. Ведь там сидел он. Мужчина, которого я любила — по крайней мере, в прошлом, а не какой-то монстр. Но мгновение миновало, оно растаяло, как тает всякое из них, и затерялось среди всех прочих чудовищных мгновений прошлого. Самир опустил взгляд, ко мне вернулось самообладание, и я направилась к маленькой кафедре напротив судьи. Я не очень хорошо помню допрос, и я так волновалась, что голос отказывался повиноваться. Но я изо всех сил старалась давать полные и правдивые ответы на вопросы. Нет, Самир никогда не был религиозен, насколько мне известно. Да, у них с Ясмин были чудесные, близкие отношения. Нет, он не бил ее, но разумеется, ссоры между ними случались. Да, она выглядела подавленной, похудела и перед исчезновением была сама не своя. После того, как меня допросили, мне было позволено занять место среди слушателей. Капли пота стекали со лба, катились между грудей и из подмышек. Меня трясло. Я снова взглянула на Самира. Он был изнурен. Кожа побледнела, волосы отросли, а хвост поредел с тех пор, как мы виделись в последний раз. «Как же ты со всем этим справишься?» — подумалось мне. На другой день стороны обвинения и защиты выступили со своими заключительными речами. Прокурор обрисовал собственную картину случившегося: Самир, род которого происходил из консервативной мусульманской страны, не смог принять того, что его дочь выбрала для себя западный стиль жизни. Он связался с кузеном, они обсудили вопрос, и вскоре тот прислал Самиру письмо со списком подходящих молодых людей, за одного из которых Ясмин предстояло выйти замуж. Когда попытки Самира уговорить Ясмин не увенчались успехом, он стал угрожать убить ее в случае, если она не покорится его воле. Самир заставил ее написать предсмертную записку, а затем отвел на утес Кунгсклиппан. Там, вероятно, по причине оказываемого Ясмин сопротивления, между ними произошла стычка, что объясняет обнаруженные впоследствии на утесе следы крови. Затем Самир столкнул дочь с утеса — в качестве доказательства прокурор привел свидетельство собачницы, а также результаты криминалистического исследования куртки Ясмин и одежды Самира. Совершив преступление, Самир обставил все так, словно это было самоубийство. Он поместил предсмертную записку — на которой были обнаружены его отпечатки — в сапог Ясмин. Затем переоделся, испачканную кровью одежду положил в пакет, отвез его на свалку и там от него избавился, о чем свидетельствовали записи с камер видеонаблюдения. Я слушала, и слова прокурора проникали ко мне в душу, убивая последнюю надежду и рассеивая остатки доверия к Самиру. Для меня рассуждения обвинителя звучали убедительно, и против воли я призналась себе, что верю ему. В очередной раз взглянув на Самира, я посмотрела ему в глаза. В них читалась мольба. Но в этот раз я ничего не почувствовала. Ничто не смягчилось у меня в душе, не напомнила о себе глухая тоска. Я даже не смогла бы ответить, чего хотела больше — чтобы его освободили или чтобы осудили. Взявший слово Франц Келлер разразился долгой тирадой о неправомерности полного исключения иного варианта развития событий. Адвокат напомнил суду, что прокурор обязан предъявить неопровержимые доказательства того, что Самир убил собственную дочь. Но вот сделал ли это прокурор? Франц подводил к отрицательному ответу. В отсутствии тела невозможно доказать даже факт смерти Ясмин — на этом месте Франц взял долгую театральную паузу и со значением улыбнулся, словно давая присутствующим время вникнуть в суть сказанного. Один лишь тот факт, что на одежде Самира была обнаружена кровь Ясмин, не мог автоматически означать, что отец нанес ей какой-либо вред. Кровь могла попасть на одежду иным образом. Что касается записей с камер наблюдения… было темно, изображения зернистые, и вполне может оказаться, что на них запечатлен некто иной. Этот человек мог намеренно создать ложные улики и подбросить их на свалку с целью очернить Самира. Следы крови, обнаруженные в автомобиле, также могли появиться там при совершенно иных обстоятельствах. Ясмин часто ездила с отцом и нередко бросала свою баскетбольную форму в багажник. Время от времени на тренировках она получала ссадины, что может объяснить следы крови. Франц завершил речь, в пух и прах разнеся предложенный прокурором мотив. «Самир любил дочь, — заявил адвокат. — Множество свидетелей подтверждают, что их взаимоотношения были необыкновенно теплыми и сердечными, возможно, потому, что шесть лет назад Самир уже потерял жену и младшую дочь в результате автомобильной катастрофы. Ничто не указывает на то, что Самир мог быть религиозен или придерживался консервативных взглядов. Он лишь одаренный, трудолюбивый человек и заботливый отец, который пошел бы на все ради своей дочери». Когда я покидала зал суда, на меня было направлено целое море камер. Вспышки ослепляли, и я сделала точь-в-точь, как в кино делают обвиняемые — накрыла лицо шалью и поспешила прочь, к уже ожидавшему такси. Забравшись в машину, я бросила последний взгляд на толпу людей снаружи. Там, между двумя фотографами, вдруг мелькнуло знакомое лицо. Короткие темные волосы, пылающие щеки — это не мог быть никто другой. Грета. «Что она там делала?» — подумала я, вдруг вспомнив ее настырные вопросы о найденных полицией доказательствах. С какой стати, ради всего святого, она явилась на суд? Если она хотела поддержать, не логично ли было сообщить мне об этом загодя? Вернувшись домой, я проспала почти целые сутки, а когда проснулась, то приняла снотворное и уснула снова. Каждая мышца в теле ныла, каждый квадратный сантиметр кожи саднило. В голове стучало, и мысли пребывали в полном беспорядке. Когда позвонил гостивший у мамы Винсент и оживленно сообщил, что они испекли «малиновые пещерки», я поначалу не могла сообразить, какой на дворе день. Суд казался нереальным, словно состоялся у меня во сне, однако эсэмэски от Франца доказывали обратное. Адвокат был доволен и писал, что все прошло по плану. Решение суда должно было быть оглашено в течение двух недель. «Еще две недели неопределенности, как это можно пережить?» — думала я. Но время шло. Как известно, время то ползет, то скачет галопом — лишь на месте оно не стоит никогда. * * * Двадцатого марта Самир был освобожден из-под стражи. Суд исходил из того, что неопровержимых доказательств, что он совершил убийство Ясмин, обвинение предъявить не смогло. Главный довод — тело так и не было найдено. Между строк отчетливо читалось, что Самира сочли виновным, но, увы, осудить не могли. И в этом они не были одиноки. Бурная реакция общественности на приговор последовала незамедлительно. В глазах людей Самир был убийцей. Газеты и интернет-издания наводнили письма возмущенных читателей. Как шведское правосудие могло оправдать человека, убившего собственную дочь? Может ли Швеция вообще называть себя правовым государством после такого предательства по отношению к наименее защищенному члену общества — юной беспомощной девушке, убитой тем, кто должен был ее любить и защищать? Иные не пускались в такие пространные рассуждения, а сразу предлагали собрать всех мусульман и отправить на историческую родину. Чуркам место в пустыне, а если мы ослабим бдительность, Швеция вскоре станет жить по законам шариата. Лично я чувствовала себя опустошенной и обескураженной. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, считала, что суд положит всему конец. В некотором роде так и случилось. Но настоящая неопределенность жила у меня внутри — я не могла ответить самой себе на вопрос, был Самир в самом деле виновен или нет. Он саднил в моей душе, словно камушек, попавший в туфлю, и в конце концов на месте доверия к мужу разверзлась глубокая рана. Меня волновал вопрос, что теперь будет. Мы должны были зажить как раньше? Разве такое вообще возможно? * * * Самир вернулся домой в середине того же дня, когда суд огласил свой вердикт. Его привез Франц Келлер — я заметила машину из окна комнаты Винсента. Самир выскочил, энергично потряс руку Франца и тут же потрусил к дому. Когда Франц отъехал, он остановился и поднял ладонь на прощание. Затем повернул голову к дому и заскользил взглядом по фасаду. Сердце сделало сальто у меня в груди, и я поспешно отступила от окна, спрятавшись за гардиной с зебрами. — Самир вернулся, — сказала я Винсенту, который рисовал, сидя на полу. Я решила некоторое время не водить его в школу. Винсент сильно беспокоился после той драки с другим мальчиком, и я надеялась, что перерыв пойдет сыну на пользу. Если совсем честно, мне просто нужно было общество, потому что тишина в доме начинала сводить меня с ума. — Ура! — завопил Винсент и вскочил с пола. — Это мой лучший день! И он вприпрыжку понесся вниз по лестнице, я услышала вначале топот его шагов, а потом сильный грохот — это Винсент спрыгнул с трех последних ступеней и приземлился на пол в прихожей. Через несколько секунд раздался звук открывающейся двери и до меня донеслись возбужденные голоса. Часть меня тоже хотела радоваться, но в то же время, невзирая на решение суда, я все сильнее убеждалась, что Самир солгал. Я не купилась на доводы Франца Келлера, который напирал на то, что некто ненавидел Самира до такой степени, что решил убить Ясмин и повесить на него убийство. Это было слишком притянуто за уши — таким сюжетам место в кино. Только глупец в такое поверит, а я была кем угодно, но только не глупышкой. Я долго спускалась по лестнице, намеренно растягивая каждый шаг.