Я покачала головой. — Ты не возражаешь, если я закурю? — спросила Амели. — Что ты. Она прикурила сигарету, глубоко затянулась, выпустила дым в потолок и оглядела меня с ног до головы. — Он сейчас дома? Глядя в свою чашку, я раздумывала над ответом. Перед глазами все еще стояли печальный взгляд Самира и ящики с вещами, которые он погрузил к себе в машину. — Он… — начала было я, но слова застряли в горле. — Я сделала новую попытку: — Это… А потом я разревелась. Такой плач одновременно пугает и выглядит отталкивающе. Рот широко открыт, как во время крика. Слюна капает на стол. Воющий звук, рвущийся из груди, больше похож на звериный рев. — Милая, милая моя, что ты… — затараторила Амели, обняв меня за плечи. И тогда я рассказала ей все. Усадьбу я покинула через сорок минут. Прежде чем я ушла, Амели заключила меня в крепкие объятия, благоухавшие духами, сигаретным дымом и, говоря откровенно, чем-то алкогольным. — В любое время, — шепнула она. — Приходи в любое время. Договорились? — Спасибо, — искренне поблагодарила я. Амели на прощание махнула рукой и заперла за мной дверь. Собираясь возвращаться домой, я уже побрела вниз по каменной лестнице, как вдруг из леса раздался крик. Я замерла, повернулась на звук и прислушалась. Через несколько секунд крик повторился. Но теперь добавились другие звуки — глухие удары и громкий треск, вроде звука ломающихся веток. Мне показалось, что шум доносится из той части леса, что была справа от усадьбы — мы с Винсентом, бывало, сокращали там путь, если опаздывали в школу. Я отправилась на звук, не зная, что буду делать, если внезапно кто-то вынырнет из темноты прямо передо мной. Поднялся ветер, и верхушки деревьев закачались. В этом редколесье деревья росли и хвойных, и лиственных пород. Повсюду на земле виднелись белые пятна нерастаявшего снега, а в некоторых местах возвышались валуны. Я осторожно пробиралась по лесу, раздвигая ветви, перешагивая через камни и обходя впадины. Тьма стояла непроглядная, но через равные промежутки времени из-за облаков показывалась луна, ненадолго позволяя осмотреться. — Эге-гей! — завопила я, но ветер заглушил мой крик и унес его прочь. Я вышла к небольшой полянке, как раз когда в очередной раз выглянула луна, окрасив землю серебром. На тропинке прямо у моих ног лежала кроссовка. Я непонимающе на нее уставилась. Нагнулась и принялась внимательно разглядывать находку. Как обувь Самира могла оказаться посреди леса? Он же уехал из дома в этих кроссовках… В следующий миг я заметила ноги. Они высовывались из-за куста. Одна из них подергивалась, а снег вокруг пестрел пятнами крови. Я бросилась к нему. Я летела, как стрела. Никогда в жизни я так быстро не бегала. В моей голове оставалась только одна мысль — это никогда не кончится, кошмар продолжается. Мы все увязли в нем, попав в водоворот событий, ни понять, ни повлиять на которые не были способны. Винсент 15 День, когда умерла моя сестра, начался как любой другой день. Мама разбудила меня. Она была веселая. Мама почти всегда была веселая, если я не шалил и не немел. «Онеметь» — значит ничего не говорить. Когда я немел, мама сердилась и начинала говорить Строгим Голосом — он такой тихий и очень, очень медленный. — Винсент! Тебе… нужно… взять… себя… в руки. Когда мама разбудила меня, было всего семь часов. Семь — это рано, очень рано, особенно зимой, когда по утрам еще темно и ничего не видно, пока не включишь лампу. В темноте все звуки становятся громкими и четкими, а мне это не нравится, приходится затыкать уши. Дома было холодно, поэтому перед тем, как спускаться в кухню, я надел супертолстые носки, чтобы не простудиться и не подхватить снова воспаление легких и чтобы мне не пришлось опять есть таблетки с ужасным вкусом. Мне пришлось так рано встать, потому что нужно было идти в школу. Была пятница, поэтому нужно было идти в школу. Я ходил в нее по понедельникам, вторникам, средам, четвергам и пятницам. Мне нравились пятницы — по пятницам вечером мы уютились дома, смотрели кино и ели сырные палочки. А потом наступали суббота и воскресенье, и я мог спать сколько угодно. Мы пекли булки, играли в игры и смотрели кино. А Ясмин читала вслух книжки про монстров и убийц, которые рубили головы красивым девушкам, а потом разрубали их на мелкие кусочки. Но только не в те выходные, потому что тогда умерла Ясмин. Ясмин не была моей настоящей сестрой, потому что не лежала в мамином животе, как я. Но мама сказала, что это не имеет значения, потому что Ясмин стала моей сестрой, когда мама с папой Самиром поженились. Папа Самир не был моим настоящим папой, но это тоже не имело значения, потому что он им стал, когда женился на маме. То, что кто-то лежал у кого-то в животе, — очень важно, пока он не женится, потому что потом это перестает быть важным. Тогда люди становятся семьей, и не важно, кто в чьем животе лежал. А когда люди становятся семьей, появляются другие важные вещи — нужно помогать друг другу по дому, быть добрыми друг с другом и не говорить грубости. А еще нужно складывать одежду и вешать ее на стул, мыть руки перед едой и чистить зубы по утрам и перед сном. Мы были добрыми друг с другом и помогали друг другу по дому. Все убирали и готовили еду, кроме Ясмин, потому что ей больше нравилось смотреть телевизор, красить лицо и играть со мной. Ясмин нравилась мне по трем причинам. Первая: Она любила играть в монстров и не уставала так быстро, как мама. А если уставала, то ложилась смирно, и ее можно было щекотать под мышками или за пятки, и тогда она громко смеялась и еще немножко могла со мной поиграть. Вторая: Она читала мне вслух суперинтересные книжки, которые мама называла неподходящими для детей. Третья: Мне можно было заходить к ней в комнату, даже если она была занята другими вещами — красила лицо или болтала по телефону с Томом. А когда я приходил к ней в комнату, мы ели конфеты, которые она прятала в мешке под кроватью. Она разрешала мне выбирать первому, и я всегда выбирал суперсоленые или суперкислые. Хотя в последнее время мне уже не так часто можно было заходить к Ясмин, как раньше. Все потому, что ей хотелось побыть в покое и подумать. Когда Ясмин хотела побыть в покое и подумать, она запирала дверь маленьким ключиком. От этого становилось немного грустно, ведь мне нравилось там бывать. В ее комнате мне не нравилось только одно — там всегда был беспорядок. Мне нравится, когда вещи составлены в ряд, или лежат стопками, или аккуратно свернуты. Например, мелки я раскладывал по коробочкам, чтобы найти все цвета, когда захочу порисовать. А еще я складывал одежду, чтобы она не была мятой, когда я соберусь надевать ее в следующий раз. Я не могу смотреть, когда вещи разбросаны повсюду, мне хочется зажмуриться. А если зажмуриться, то становится ничего не видно, и тогда все звуки делаются громче. А если мне придется одновременно зажмуриться и заткнуть уши, станет очень скучно. Папа Самир мне тоже нравился. У него были коричневые глаза и черные волосы, но некоторые волосинки были полностью белыми. Мама говорила, что они седые, но я внимательно их рассмотрел. Они были белыми, а не какими-то там седыми. Были три причины, почему мне нравился Самир. Первая: Он умел качать меня вверх-вниз, держа за ноги, так что пол казался мне потолком. Мама всегда боялась, что он меня уронит, но она просто не знала, какой папа Самир был сильный. Вторая: Он умел играть на гитаре и очень красиво петь на другом языке, который называется французский. Третья: Он делал маму веселой. Пока мама не встретила Самира, она часто грустила. Мама смотрела телевизор одна, выпивала много бокалов вина, а потом засыпала на диване, положив голову на журнальный столик, как будто это подушка, хотя столик был очень жесткий и сделан был из стекла. Но когда мама познакомилась с Самиром, она сразу стала гораздо больше печь и готовила разную еду по рецептам, которые мы раньше никогда не пробовали. Иногда мы с ней ездили в специальный магазин и покупали там специи со сложными названиями и овощи, которых я раньше никогда не видел. Сначала я не хотел их есть — они выглядели странно и на вкус были необычными. Я спускал еду в туалет, шел к себе в комнату и играл в «Геймбой». Один такой овощ, например, назывался нут. Его горошины были желтые и немного крупнее обычных, а если их измельчить, они становились нежными и рассыпчатыми, почти как картофельное пюре. Когда я в первый раз такое попробовал, мне показалось, что вкус ужасный, но потом туда добавили чеснок, специи, оливковое масло и лимонный сок, и пюре стало вкусным, совсем как соус. Папа Самир объяснил, что это называется хумус, и мы стали макать в этот хумус хлеб и закусывать еду. В ту пятницу я пошел в школу. Мама проводила меня, как обычно. Мы шли через лес, как всегда, потому что немного опаздывали, а моя фрекен не любила этого. Когда кто-то опаздывал на урок, она всегда говорила, что он не уважает чужое время. А потом спрашивала, неужели так сложно встать на десять минут пораньше?