К машине я почти что бегу — мороз утром кусается, к тому же ветрено. Толстый слой инея покрывает ветровое стекло, и пока я его отскребаю, рядом появляется Черстин с четвертого этажа со своим большим пуделем. Ее редкие седые волосы развеваются на ветру, а накрашенные алым губы растягиваются в широкой улыбке. Она останавливается рядом со мной, уперев руки в крепкие бедра. Черстин около семидесяти, и наружностью она обладает по-матерински приятной. У нее мягкие черты, под тканью свитера скрывается округлый бюст, а взгляд немного дразнящий. — Гуннар! — здоровается она, улыбаясь еще шире. — Привет! — отвечаю я, выпрямляясь. В бедре предательски колет, и я замираю в движении. — Так ночью был мороз? — Очевидно, — соглашаюсь я, распрямляю спину и указательным пальцем принимаюсь счищать ледовую крошку со скребка. — Придешь вечером на собрание правления? — А оно сегодня? — Я рассылала приглашения неделю назад, — недоумевает она, слегка наморщив лоб. — У нас на повестке две новых заявки на вступление в жилкооператив. Я улыбаюсь. Она тоже. — Приду, если успею. — Отлично. Она уже было разворачивается и шагает прочь, но через пару метров внезапно притормаживает. — В семь часов, — напоминает Черстин. — Ладно, — соглашаюсь я, но ответ тонет в шуме мотора проезжающего мимо грузовика. Дорога на Королевский Мыс занимает всего сорок минут, но на самом деле я словно попадаю в другую страну. Все вокруг кажется сказочным: толстый снежный покров лежит на земле вокруг зданий, построенных на рубеже прошлого века, а одетые в иней деревья в лесу загадочно сверкают. Несмотря на то, что я не бывал здесь уже двадцать лет, я без проблем вспоминаю дорогу к дому Марии Фоукара. Маленькая деревянная вилла зеленого цвета выглядит точь-в-точь такой, какой я ее запомнил. Дом недавно выкрашен, а сад выглядит опрятно — опавшая листва и остриженная трава аккуратно собраны и небольшими кучками разложены поверх растений на грядках, а пустые горшки составлены один в другой у стены дома. Едва выбравшись из машины, я сразу обращаю внимание на то, как вокруг тихо. Единственные звуки — это вой ветра и отдаленный птичий гомон. Короткой тропой я иду прямо к двери и нажимаю на звонок. Она открывает через несколько секунд. — Здравствуй, — с робкой улыбкой говорит Мария. Мы жмем руки, и я вхожу в дом. — Ты не изменилась, — говорю я. — Правда? Она вскидывает руки к волосам, которые приняли пепельно-серый оттенок. Я киваю. Это правда. Разумеется, она прибавила несколько килограммов, и волосы у нее поседели, но взгляд остался тем же, как и точеные черты на бледном лице. За ее спиной возникает женщина — высокая, мускулистая, с коротко стриженными каштановыми волосами. Она кажется мне смутно знакомой, и через пару мгновений я вспоминаю, что сталкивался с ней во время расследования убийства Ясмин. — Грета, — подсказывает она, протягивая мне руку. — Я как раз собиралась уходить. Она надевает короткое красное пальто, клюет Марию в щеку и исчезает за дверью. — Увидимся! — машет она на прощание. — Старая подруга, — объясняет Мария, встретившись со мной взглядом. — Я узнал ее. Она была на похоронах, мы разговаривали. — На похоронах Самира? Да, это возможно. Они приятельствовали. Я ведь и познакомилась с Самиром благодаря ей. — Мария умолкает, очевидно, колеблясь, но все же продолжает: — Она была немного влюблена в него. До того, как мы с ним встретились. — Немного влюблена? Она улыбается. — Наверное, по уши, но в этом она никогда не признается. Мария тянется за вешалкой. Забрав у меня куртку, чтобы повесить, она внезапно замирает и проводит кончиками пальцев по ткани. — Ой, — смеется она. — Это ведь та же самая вещь. — Что? Она ловит мой взгляд. — Куртка. Она была на тебе. Тогда. Я ее узнала. — Она довольно старая. Мария смотрит на меня с непониманием. — Господи. Ты носишь одну и ту же куртку двадцать лет? — Она теплая. Мария вешает мою старую верную тужурку и оборачивается ко мне. — Ты мог бы стать лицом движения за бережливость. Будешь кофе? — Только если ты будешь. — Входи, — приглашает она и первой шагает в кухню. Я сажусь за стол у окна, констатируя, что время остановилось и в доме Марии Фоукара. Мебель осталась прежней, гардины тоже. Даже рисунки Винсента никуда не делись, только немного выцвели и обтрепались по углам. Края их были в несколько слоев оклеены пожелтевшей от времени липкой лентой. Черно-белые фото тоже были на местах — Винсент рядом с большим снеговиком с носом-морковкой и глазами из камушков. Ясмин и Винсент рядом с пасущейся коровой. На разделочном столе стоят пустая бутылка из-под вина, два бокала и чаша с чипсами. Мария ловит мой взгляд. — Грета любит вино, — поясняет она. — И чипсы. Мария достает маленькую капсулу из фольги. — Ты такой пьешь? — Само собой. — Даже я сдалась и купила-таки эту дорогущую кофе-машину, — вздыхает Мария, заправляет капсулу в автомат и нажимает на кнопку. — Моей кофеварке двадцать лет, — признаюсь я. — Иначе и быть не могло, — улыбается Мария. Потом она повторяет процедуру и возвращается к столу с двумя чашками. Устроившись на своем месте, она поднимает на меня взгляд. Улыбки как не бывало, а лицо кажется еще бледнее, чем раньше. В холодном ноябрьском свете, льющемся из окна, морщинки проступают отчетливее, образуя тонкую сеть возле уголков глаз и губ. — Вы нашли ее? Ты упоминал какую-то находку, когда звонил. Я делаю глубокий вдох. — Пару дней назад спортсмены-ныряльщики обнаружили человеческие останки в нескольких сотнях метров от утеса Кунгсклиппан. Мы пока не установили личность, но судебные медики утверждают, что тело пролежало в воде очень долго. Много лет. Мария прижимает ладони к глазам, словно желая отгородиться от непрошеного видения. Потом шумно выдыхает и опускает руки на колени. — Черт побери, — бормочет она. — Знаешь… Она замолкает и отворачивается к окну, за которым высокая живая изгородь отделяет лужайку от угодий усадьбы Кунгсудд. — Это никогда не отпустит, — продолжает она. — Ты учишься с этим жить, но оно не отпускает. — Знаю, — соглашаюсь я. Ее пытливый взгляд скользит по мне, и на мгновение мне чудится, что вот сейчас она спросит — откуда мне это знать? Но мгновение проходит, и Мария упирается взглядом себе в колени. Седые волосы спадают на лоб, и она одной рукой убирает выпавшую прядь за ухо. — У нас нет уверенности, что это она, — говорю я. Это ложь. Кто еще мог бы там лежать, завернутый в ковер?