— Я весь внимание, — сообщаю я, убирая кусачки в ящик стола и натягивая носок. Манфред, наморщив лоб, глядит на мою ступню. — Что? — спрашиваю я, прекрасно сознавая, что Манфред, очевидно, подпиливает ногти в каком-нибудь эксклюзивном салоне в городе, где посетителям подают зеленый чай и включают музыку по их выбору. — Эксперты из той лаборатории в Германии, — произносит он и, все так же наморщив лоб, не отрываясь глядит на мою ступню. — Ну? — Они выдвинули предположение, откуда она была родом. Манфред кладет бумаги на стол передо мной, и я пробегаю глазами отчет о проведении какого-то АСИ — анализа стабильных изотопов. Передо мной оказываются различные цифры, карты и диаграммы. — Я ни черта не понимаю, — честно признаюсь я. — Наплюй на все это, переходи сразу к выводам. Я пролистываю страницы, водя пальцем по строчкам, и останавливаюсь на последнем абзаце. — Вот это номер. Они в самом деле в этом уверены? — Очевидно, — говорит Манфред. — Нам нужно попросить Биргитту еще разок связаться с Интерполом. И, наверное, тебе стоит заглянуть к Марии Фоукара. Она ведь там прожила много лет. Возможно, помнит эту девушку. 28 Когда я паркую машину возле дома Марии Фоукара на Королевском Мысе, уже темно. Промозглый осенний ветер пронизывает куртку, и я спешу к дому. Мария открывает сразу же, словно стояла в прихожей и ждала меня. — Гуннар? — вопросительно произносит она, явно сбитая с толку. — Что-то случилось? — Нет, просто я проезжал мимо, — лгу я. — Можно зайти на минутку? Мне нужно тебя кое о чем спросить. — Конечно, входи. Она проводит рукой по потрепанной джинсовой рубашке и отступает назад, освобождая место для меня. Откуда-то из глубины дома доносится дикий рев, после чего следует звук удара. В следующее мгновение мимо нас в гостиную пробегают две маленькие девочки. — Я приглядываю за дочками Тома и Николь, — поясняет Мария, широко улыбаясь. Я киваю и прохожу в дом. Скидываю ботинки и снимаю куртку. — Позволь мне, — говорит Мария и с тревогой на лице смотрит на мою старую куртку. — Сколько еще ты планируешь ее носить? — Как получится. Она теплая. — Да, ты упоминал. Мария вешает ее на вешалку и с задумчивым выражением на лице слегка расправляет рукава, проводя по ним ладонью. Жест получается почти интимным, так что внутри меня откликается нечто, для чего я даже названия не могу подобрать. Прежде никто не комментировал мою одежду. Кроме Будил, конечно, — та упрямо твердит, что я должен купить новые сандалии. Из гостиной снова доносится рев. В следующий миг девчонки врываются в прихожую. — Это Эбба, — представляет свою подопечную Мария, положив руку на светловолосую головку девчушки лет пяти, одетой в колготки и розовую балетную пачку с юбкой из фатина. Две зеленые сопли висят у нее под носом, а круглые щечки раскраснелись. — А я — Адриенна, — самостоятельно представляется вторая девочка, слегка склонив голову набок. На вид она немного младше. Светлые волосы завязаны в хвост на затылке. Встретившись со мной взглядом, Адриенна принимается изо всех сил косить глазами. — Здравствуйте, Эбба и Адриенна, — улыбаюсь я. — Меня зовут Гуннар, и я — знакомый Марии. — Ясно, — говорит Эбба, делает книксен и упирает руки в бока. — Гуннар — странное имя, — заявляет вторая, сморщив нос. В следующее мгновение они снова исчезают в гостиной. — Они дают мне жару, — признается Мария, приподняв одну бровь. — Будешь вкусный кофе? — С удовольствием. Мы проходим в кухню, Мария разливает кофе по чашкам, ставит их на поднос, выкладывает на него немного пряного имбирного печенья, а потом опускает поднос на стол. После этого она зажигает свечу. В колеблющемся свете пламени она кажется моложе: кожа и волосы приобретают теплый оттенок, морщинки сглаживаются, и я вижу перед собой молодую женщину, какой она когда-то была. Ту, что еще не встретила свою большую любовь — человека, который, как потом выяснится, станет убийцей. — Как поживаешь? — спрашивает она. — Не могу жаловаться. А сама? — Да тоже неплохо. Как мне кажется. Если только девчонки не разрушат этот дом. Она коротко смеется, обхватывает чашку ладонями и отпивает глоток кофе. Из гостиной снова доносятся визги. — Господи боже мой, — бормочет Мария. — Ничего страшного, — ободрительно произношу я, словно сам ежедневно занимаюсь ничем иным, как присмотром за детишками, хотя с детьми я даже не заговаривал вот уже несколько лет. Словно прочтя мои мысли, Мария спрашивает: — У тебя есть дети? Я качаю головой. — Не сложилось. Она пытливо смотрит на меня. — Странно, — произносит Мария. — Мы же в самом деле много общались. Я имею в виду то время. И тем не менее так мало друг о друге знаем. — Жизнь вообще странная штука. — В точку. Она замолкает, опустив взгляд в чашку, и на ее губах появляется легкая улыбка. — Знаешь, я на тебя так злилась. — На меня? Она со смехом проводит рукой по своей волнистой шевелюре. В этом жесте мне чудится какая-то неловкость, словно Марии стыдно за свое признание. — Но почему? — удивляюсь я. — Я плохо себя вел? Новый взрыв смеха. — Нет. Наоборот. Ты мне нравился, ты был хорошим. Спокойным, сочувствующим. Надежным маяком в том аду. Но потом ты вдруг пропал, и мне пришлось общаться с этой ужасной женщиной. — Ты имеешь в виду Анн-Бритт? Мария кивает. — Она была как пороховая бочка, — соглашаюсь я. — Не знаю, что с ней сталось, даже не уверен, жива ли она. Ей, должно быть, сейчас под восемьдесят. — Почему ты пропал? Мария долго на меня смотрит влажными, почти умоляющими глазами. — Я… — Слова слипаются в ком. Я пытаюсь вытолкнуть его, а он только прячется еще глубже у меня в груди. — У меня кое-что случилось, — отвечаю я. — Я… Она наклоняется вперед, накрывает мою ладонь своей и заглядывает мне в глаза, словно догадываясь, как мне непросто. Тепло ее ладони согревает, и в груди начинает шевелиться что-то, дремавшее долгие годы. Ее прикосновение так естественно — в нем нет чувственности, только сопереживание, и в отличие от всех прочих физических контактов, что были у меня с женщинами после ухода Ли, за это прикосновение мне ничего не нужно отдавать взамен. Взгляд ее тверд, она как будто прозревает самую мою суть или, скорее, подводит меня к зеркалу, в котором я впервые за годы осмеливаюсь разглядеть себя — таким, какой я теперь есть.