Я встал и расправил плечи. — Вовсе нет. Такие глубокие и откровенные сессии не утомляют, а, наоборот, наполняют меня жизнью. Вы сегодня отлично поработали, Чарльз. Мы оба отлично поработали. Я открыл перед ним дверь кабинета, и мы, как обычно на прощание, пожали друг другу руки. Чарльз вышел, я закрыл дверь и вдруг хлопнул себя по лбу: — Нет! Нельзя так заканчивать эту сессию! Я открыл дверь и позвал его назад со словами: — Чарльз, я только что переключился в свой старый режим и сделал ровно то, чего делать не хотел. По правде говоря, я действительно устал от такой глубинной и непростой работы, чувствую себя вымотанным и рад, что сегодня у меня больше не будет пациентов. Я смотрел на него и ждал, не представляя, каков будет ответ. — Господи, Ирв! Я и сам это понял. Я знаю вас лучше, чем вы думаете, и вижу, когда вы просто пытаетесь вести себя как терапевт. Глава 3 Арабеск Я пребывал в замешательстве. Проработав психотерапевтом пятьдесят лет, я думал, что повидал все, но никогда прежде пациенты не начинали знакомство, вручая мне фотографию себя в юности. Пациентка по имени Наташа, грузная русская женщина лет семидесяти, поступила именно так. Еще более некомфортно мне стало от пристального взгляда, которым она сверлила меня, пока я рассматривал фотокарточку. Прекрасная юная балерина застыла в позе арабеск, изящно балансируя на носке одной ноги, с грациозно поднятыми вверх руками. Я перевел взгляд на Наташу. Ее никак нельзя было назвать стройной, однако в ее движениях все еще ощущалась грация танцовщицы. Она, должно быть, почувствовала, что я высматриваю в ней юную балерину, потому что подняла подбородок и немного повернула голову, чтобы я увидел ее профиль. Черты лица Наташи погрубели — может быть, от долгих русских зим, а может, от алкоголя. «Однако она по-прежнему привлекательна, хотя и не так прекрасна, как в молодости», — подумал я, снова взглянув на фотографию юной Наташи, казавшейся воплощением изящества. — Хороша, не правда ли? — осведомилась она игриво. Я кивнул, и она продолжила: — Я была прима-балериной в «Ла Скала». — Вы воспринимаете себя только в прошедшем времени? Наташа отпрянула. — Какой грубый вопрос, доктор Ялом! Похоже, вы обучались плохим манерам там же, где и другие терапевты. Но… — Она сделала паузу и задумалась. — Наверно, так и есть. Наверное, вы правы. Но знаете, что самое странное в истории балерины Натальи? Я закончила танцевать, когда мне еще не исполнилось тридцати, сорок лет тому назад, и после этого я стала счастливее, намного счастливее… — Вы закончили танцевать сорок лет назад и тем не менее сегодня входите в мой кабинет и даете мне эту фотографию, где вы — молодая балерина. Вы полагаете, что сегодняшняя Наташа мне не будет интересна? Она несколько раз моргнула и с минуту помолчала, оглядывая убранство моего кабинета. — Прошлой ночью я видела сон о вас, — сказала она. — Если закрыть глаза, я все еще будто вижу его. Я пришла на встречу с вами и вошла в комнату. Она была не такой, как эта. Может, это было у вас дома. В комнате было много народу, возможно, это была ваша семья, ваша жена. У меня в руках была большая холщовая сумка, полная ружей и приспособлений для их чистки. В углу я видела вас, окруженного людьми. Вы были там, как на обложке вашего романа про Шопенгауэра, и я вас узнала. Я никак не могла к вам подойти или хотя бы встретиться взглядом. Там было что-то еще, но больше я ничего не помню. — Вы видите какую-то связь между этим сновидением и фотографией, которую вы мне принесли? — Ружье означает пенис. Я знаю это, потому что много лет посещала психоаналитика. Он объяснил мне, что я использовала пенис как оружие. Когда я ссорилась с Сергеем, ведущим танцором в нашей труппе и моим любовником, а потом и мужем, я уходила из дома, напивалась, находила пенис — любой, его владелец не имел никакого значения, — и занималась сексом, чтобы причинить боль Сергею и почувствовать себя лучше. Это всегда срабатывало, но ненадолго. Очень ненадолго. — Все же, какова связь между сном и фотографией? — Снова этот вопрос? Вы настаиваете? Наверно, вы намекаете, что я использую фотографию себя в молодости, чтобы вызвать у вас сексуальный интерес ко мне? Это не только оскорбительно, но и глупо. Ее торжественный вход в мой кабинет с фотографией в руках был явно нагружен смыслом. В этом у меня не было сомнений, но я решил на время отвлечься от этой темы и перейти к делу более прямолинейно. — Давайте поговорим о причинах вашего обращения ко мне. Из вашего имейла мне известно, что вы в Сан-Франциско очень ненадолго и вам крайне необходимо со мной встретиться сегодня и завтра, потому что вы «потерялись за пределами вашей жизни и не можете найти дорогу назад». Пожалуйста, расскажите мне, что произошло. Вы написали, что это дело жизни и смерти. — Да, именно так это ощущается. Нелегко описать словами, но со мной творится что-то очень серьезное. Я приехала в Калифорнию с Павлом, моим мужем, и мы проводили время, как обычно во время таких поездок. Он встретился с несколькими важными клиентами; мы повидались с нашими русскими друзьями, съездили в долину Напа, сходили в оперу, поужинали в лучших ресторанах. Но почему-то в этот раз все как-то иначе, не так, как раньше. Как бы это сказать? Отстраненно. — Наташа произнесла это слово по-русски. — Я как будто не здесь. Происходящее не затрагивает меня. Вокруг меня будто кокон. Словно не я переживаю происходящее. Меня мучает тревога, я ужасно сплю. Жаль, что я плохо говорю по-английски, а то я бы поточнее вам объяснила. Однажды я прожила в США четыре года и учила английский, но говорю по-прежнему неважно. — Насколько я могу судить, у вас превосходный английский, и вы отлично описываете, что вы чувствуете. Скажите, а как вы это объясняете? Что, по-вашему, с вами происходит? — Я просто в ужасе. Я уже говорила, что однажды у меня был тяжелый кризис и я четыре года проходила психоанализ, но даже тогда мне не было плохо настолько. И с тех пор жизнь наладилась, и я чувствовала себя прекрасно много лет — до теперешнего момента. — Это состояние — «будто вы живете не свою жизнь»… Давайте попробуем проследить его истоки. Как вам кажется, когда возникло это чувство? Насколько давно? — Не знаю. Это чувство такое странное, такое смутное, трудно что-то точно сказать о нем. В Калифорнию мы приехали три дня назад. — Но вы написали мне неделю назад, это было еще до приезда в Калифорнию. Где вы были в то время? — Мы провели неделю в Нью-Йорке, несколько дней в Вашингтоне, потом прилетели сюда. — Происходило ли что-то тревожное в Нью-Йорке или Вашингтоне? — Ничего, ничего, кроме обычных неудобств, связанных с разницей во времени. Павел ходил на деловые встречи, и я была предоставлена сама себе. Обычно я люблю знакомиться с новыми городами. — А в этот раз? Расскажите мне поточнее, что вы делали, пока он занимался работой. — В Нью-Йорке я гуляла. Хотелось посмотреть на людей… Есть какое-то выражение… — На людей посмотреть и себя показать? — Да-да, на людей посмотреть и себя показать, именно так. Так что я ходила по магазинам и несколько дней провела в Метрополитен-музее. В Нью-Йорке мне совершенно точно было хорошо, потому что я помню, как прекрасным солнечным днем мы с Павлом поплыли на кораблике на экскурсию вокруг острова Эллис и Статуи Свободы и как нам обоим было чудесно. Так что все покатилось по наклонной уже после Нью-Йорка. — Постарайтесь вспомнить поездку в Вашингтон. Что вы делали? — Делала, что обычно. Следовала своему привычному распорядку. Каждый день я ходила в музеи Смитсоновского института: Аэрокосмический, Музей естественной истории, Музей американской истории и… О да, да, точно! Было одно событие, которое меня потрясло, оно произошло, когда я была в Национальной галерее. — Что же произошло? Расскажите подробнее. — На здании галереи я увидела огромную афишу о выставке, посвященной истории балета. Это взволновало меня. — Так, и что произошло дальше? — Как только я увидела афишу, бросилась внутрь. Я была в таком возбуждении, что растолкала других людей, чтобы попасть в начало очереди. Я что-то искала. Думаю, я искала Сергея. — Сергея? Вашего первого мужа? — Да, моего первого мужа. Вам этого не понять, если я не сообщу вам кое-что о себе. Вы позволите рассказать вам о важнейших вехах моей жизни? Я готовилась к этой речи несколько дней. Я представил, как Наташа сейчас взойдет на сцену, и забеспокоился, как бы ее выступление не заняло все имеющееся у нас время, поэтому ответил: — Да, краткий рассказ нам бы помог. — Первым делом должна сказать, что с самого рождения я была лишена материнской любви. Именно переживание отсутствия материнской любви было в фокусе моего психоанализа. Я родилась в Одессе, мои родители разошлись еще до моего рождения. Отца я не знала, мать никогда о нем не рассказывала. Она вообще мало о чем говорила. Бедная женщина! Она постоянно болела и умерла от рака незадолго до моего десятилетия. Помню, на праздновании моего дня рождения… — Наташа, простите, что прерываю, но я ощущаю себя в непростом положении. Поверьте, мне очень интересно все, что вы хотите рассказать о себе, но в то же время мне нужно помнить и о временных ограничениях. У нас есть всего две сессии, и я хотел бы, для вашей же пользы, использовать это время максимально эффективно. — Вы совершенно правы. Когда я на сцене, я забываю о времени. Я постараюсь рассказывать побыстрее и не отвлекаться. Как бы там ни было, после смерти моей матери меня взяла к себе ее сестра-близнец, тетя Оля, которая жила в Ленинграде. Тетя Оля — очень добрая, но она не могла уделять мне много внимания. Она была не замужем, и ей приходилось много работать, чтобы содержать себя и меня. Талантливая скрипачка, она большую часть года гастролировала с оркестром. Тетя Оля знала, что я неплохо танцую, и в тот же год, когда я переехала в Ленинград, устроила мне просмотр. Меня приняли в Академию русского балета имени Вагановой, и там я провела следующие восемь лет своей жизни. Я стала такой хорошей балериной, что в восемнадцать лет меня приняли в Театр оперы и балета имени Кирова[3], где я танцевала несколько лет. Там я и встретила Сергея, одного из величайших танцовщиков нашего времени, а также величайшего эгоиста и бабника. И любовь всей моей жизни. — Любовь всей вашей жизни? До сих пор? Наташа вскинулась оттого, что я снова перебил ее, и резко сказала: — Может, вы позволите мне продолжить? Вы просили меня поспешить, и я тороплюсь. Но я хочу рассказывать так, как мне угодно. Мы с Сергеем поженились; в Италии ему сделал предложение театр «Ла Скала», и мы чудом смогли бежать из Советского Союза. В те годы жить в СССР было совершенно невозможно… Теперь я должна рассказать о Сергее — он сыграл в моей жизни важнейшую роль. После нашей свадьбы еще и года не прошло, как у меня появились ужасные боли, и врач сказал, что у меня подагра. Есть ли болезнь более разрушительная для балерины? Нет, нет и нет! Мне еще не исполнилось тридцати, а подагра положила конец моей карьере. И что же сделал Сергей, любовь всей моей жизни? Он немедленно бросил меня ради другой танцовщицы. А что сделала я? Я чуть не лишилась рассудка, напилась до полусмерти и почти зарезала его разбитой бутылкой, оставив у него на лице шрамы на вечную память о себе. Тете Оле пришлось приехать и забрать меня из миланской психиатрической клиники. Я вернулась в СССР, тетя нашла мне психиатра, чуть ли не единственного, кто подпольно практиковал психоанализ. Это спасло мне жизнь. Я работала над тем, чтобы пережить боль, оставшуюся от отношений с Сергеем, над тем, чтобы бросить пить, перестать кидаться в одну интрижку за другой. Наверно, я также училась любить — себя и других. После паузы в несколько секунд Наташа продолжила: — Когда мне стало лучше, я поступила в университет, начала заниматься музыкой и, к своему удивлению, обнаружила, что у меня способности к игре на виолончели — не такие яркие, чтобы стать исполнительницей, но достаточные для преподавания. И я стала учить игре на виолончели и занимаюсь этим по сей день. Павел, мой нынешний муж, был одним из моих первых студентов. Худший виолончелист из всех, кого довелось слышать, зато прекрасный человек и, как потом выяснилось, весьма умный и успешный предприниматель. Мы влюбились друг в друга, ради меня он развелся, мы поженились, и началась наша долгая и чудесная жизнь. — Рассказ лаконичный и в то же время предельно ясный. Спасибо, Наташа. — Как я уже сказала, я много раз мысленно репетировала его. Теперь понимаете, почему я не хотела, чтобы меня перебивали? — Понимаю. Что ж, давайте вернемся к выставке в Вашингтоне. Кстати, если я использую какие-то слова, которые вам не вполне понятны, пожалуйста, останавливайте меня. — Пока что мне все понятно. У меня хороший словарный запас, я читаю много американских романов, чтобы поддерживать мой английский. Сейчас читаю «Хендерсона — короля дождя». — У вас хороший вкус. Это одна из моих любимых книг, и Сол Беллоу — один из наших великих писателей, хотя, конечно, это не Достоевский. Но вернемся к выставке. После вашего рассказа я хорошо представляю, насколько эмоциональным было ваше переживание. Расскажите мне подробно, что с вами происходило. Вы сказали, что вбежали туда, разыскивая Сергея, человека, которого вы называете «любовью всей вашей жизни»? — Да, я практически уверена, что именно Сергей был у меня на уме, когда я бросилась на выставку, хотя тогда я не отдавала себе в этом отчет. «Любовь всей моей жизни» не обязательно означает моей осознанной жизни. Вы, знаменитый психотерапевт, должны это понимать. — Mea culpa[4], — ответил я. Очаровательные легкие уколы в мой адрес оживляли нашу беседу. — На сей раз я вас прощаю. Возвращаюсь к выставке. Там было много старых афиш и плакатов из Большого театра и из театра имени Кирова, и на одном — том, что висел недалеко от входа, — был Сергей, танцующий в «Лебедином озере». Головокружительная картина! Он летел, словно ангел. Изображение было немного нечетким, но я не сомневалась, что это Сергей, хотя его имя не было подписано. Я провела на выставке несколько часов, осмотрела все, но нигде не было ни одного упоминания его имени, ни единого. Вы можете в это поверить? Сергей был богом, но имя его больше не существует… Теперь я вспоминаю…