— Что? Что вы вспоминаете? — Вы спросили, когда я впервые почувствовала, что теряю себя. Это началось тогда. Я помню, как вышла из галереи, будто в трансе, и с тех пор я больше не чувствую себя собой. — А вы искали на выставке себя? Свои фотографии или упоминания своего имени? — Я плохо помню тот день. Мне нужно его восстроить. Я правильно говорю? — Я вас понял. Вам нужно восстановить тот день. — Да, мне нужно восстановить свое посещение галереи. Кажется, меня настолько шокировало, что они не упомянули Сергея, что я сказала себе: «Если тут нет его, то меня тем более нет». Но, наверное, как-то между делом я все-таки себя искала. Там было несколько фотографий постановки «Жизель» в «Ла-Скала», без дат; когда-то я два сезона танцевала в ней роль Мирты. Помню, как рассматривала фотографию, приблизившись к ней настолько, что коснулась ее носом, и ко мне кинулся сердитый охранник и провел передо мной воображаемую линию, через которую нельзя переступать. — Это кажется таким естественным — искать себя на этих исторических фотографиях. — Но какое право я имею искать там себя? Я повторю еще раз, если вы так и не поняли или не услышали. Сергей был богом, он парил над нами в облаках, а мы, все остальные танцоры, с восторгом глядели на него, как дети смотрят на пролетающий по небу величественный дирижабль. — Я несколько озадачен. Позвольте, я повторю все, что мне известно о Сергее. Он был великим танцовщиком, и вы с ним выступали в одной труппе в России, а затем, когда он бежал в Италию, вы решили бежать вместе с ним и вышли за него замуж. После этого вы вместе танцевали в Италии, а когда у вас обнаружилась подагра, он бросил вас и начал отношения с другой женщиной. Это вас чрезвычайно расстроило, и вы порезали его разбитой бутылкой. Все верно? Наташа кивнула. — Общались ли вы с Сергеем после того, как вместе с вашей тетей покинули Италию? — Нет. Я больше никогда его не видела. Не получала от него никаких известий. Ни единого слова. — Но вы продолжали о нем думать? — Да. Поначалу, когда я слышала его имя, меня охватывали мысли о нем, и приходилось биться головой о стену, чтобы вышибить его из головы. Но в конце концов я вымарала его из своей памяти, вырезала все воспоминания о нем. — Он причинил вам сильнейшую боль, вы вырезали все воспоминания о нем, но на прошлой неделе зашли на выставку в Национальной галерее, думая о нем как о «любви всей вашей жизни», искали его фотографии и были возмущены тем, что им пренебрегли и его забыли. Я озадачен. — Да-да, понимаю вас. Все это очень противоречиво. Посещение той выставки было похоже на раскопки в моей голове. Будто я вслепую проткнула большую артерию с энергией, и теперь эта энергия забила наружу… Я так неловко говорю… Вы понимаете меня? Я кивнул, и Наташа продолжила: — Сергей был на четыре года старше меня, так что теперь ему должно быть семьдесят три. Если он, конечно, жив. Но я не могу представить себе семидесятитрехлетнего Сергея. Это невозможно. Поверьте, если бы вы знали его, вы бы поняли. Я мысленно вижу перед собой только того молодого и прекрасного танцовщика с плаката, вечно плывущего по воздуху. Я ничего не слышала о нем с тех самых пор, как рассекла его лицо, — так много лет назад! Наверное, я могла бы что-то узнать о нем в Интернете, может быть, в «Фейсбуке», но я боюсь искать. — Боитесь — чего? — Всего. Боюсь, что он умер. Или что он по-прежнему прекрасен и хочет меня. Что мы начнем переписываться, и боль в моей груди станет невыносимой, и я снова влюблюсь. Что я брошу Павла и уйду к Сергею, где бы он ни был. — Вы говорите так, словно ваша жизнь с Сергеем просто остановилась и по-прежнему где-то существует. И, если вы вернетесь туда, все будет, как раньше, — взаимная любовь, бушующая страсть и даже красота юности. — Именно так. — Но на самом деле правдоподобный жизненный сценарий состоит в том, что Сергея либо нет в живых, либо он выглядит как семидесятитрехлетний старик. Весь в морщинах, скорее всего седой, а может быть, лысый. Вполне возможно, скрюченный и, очень вероятно, совсем с иными чувствами вспоминающий годы совместной жизни с вами и не испытывающий к вам добрых чувств, особенно когда он видит в зеркале шрамы на своем лице. — Говорите что хотите, но я сейчас не слушаю то, что вы говорите. Не слышу ни единого слова. Время сессии истекло; Наташа направилась к выходу и тут заметила свою фотографию, лежащую на столе. Она повернулась, чтобы взять ее; я поднял фотографию и протянул ей. Убирая снимок в сумочку, Наташа сказала: — Я приду к вам завтра, но пожалуйста, ни слова больше об этой фотографии. Довольно! * * * — Сегодня вечером я улетаю в Одессу, — начала Наташа нашу сессию на следующий день. — Я так ужасно спала из-за вас, что мне совсем не жаль, что это наша последняя встреча. То, что вы сказали о Сергее, было жестоко. Очень жестоко. Скажите, вы со всеми своими пациентами так разговариваете? — Прошу вас считать это комплиментом той внутренней силе, которую я в вас вижу. На лице Наташи возникло слегка озадаченное выражение; она поджала губы, собираясь что-то ответить, но передумала и вместо ответа устремила на меня долгий взгляд. Потом выдохнула и откинулась на спинку кресла. — Хорошо, я слышу вас. И готова двигаться дальше. — Пожалуйста, расскажите мне о тех мыслях, что не давали вам уснуть прошлой ночью. — Я спала короткими промежутками, потому что большую часть ночи меня преследовал один и тот же сон, возникавший в разных версиях. Я приезжаю в Конго с какой-то делегацией и вдруг остаюсь совершенно одна, все остальные куда-то исчезли. Я понимаю, что нахожусь в одном из самых опасных мест на земле, и впадаю в панику. Затем в одной версии я иду по заброшенному району и стучу во все двери, но они заколочены, и вокруг нет ни души. В другой версии захожу в пустой дом, снаружи вдруг раздаются громкие приближающиеся шаги, и прячусь в шкафу. Был еще вариант, в котором у меня был сотовый и я звонила своим спутникам, но не могла объяснить им, где я, потому что не знала своего местонахождения. Я предлагала им захватить фонари и махать ими, чтобы увидеть их из окна, но тут же поняла, что я в огромном городе и моя идея бесполезна. Это продолжалось всю ночь: я в ужасе ожидала, что придет что-то страшное, найдет меня и заберет. — Наташа прижала руку к груди. — Даже сейчас, когда я просто пересказываю вам этот сон, сердце начинает колотиться. — Да, кошмар, длящийся всю ночь, — это ужасно. Что подсказывает вам интуиция? Чем может быть этот сон? Подумайте и расскажите мне, что приходит вам на ум. — Я помню, что на днях читала что-то о голодающих в Африке и об армии детей, убивающих все на своем пути. Но я быстро отложила это. После такого чтения я всегда плохо сплю по ночам. Всегда выключаю телевизор, если там показывают убийства, и вы не представляете, сколько раз я уходила из кинотеатра по этой же причине. — Продолжайте. Расскажите, что вы еще помните об этом сновидении. — Это все. Я нахожусь в месте, где моя жизнь снова и снова в опасности. — Подумайте об этих словах: «Моя жизнь в опасности». Произносите вслух свободные ассоциации, которые придут вам в голову. Постарайтесь отпустить свой ум и просто наблюдайте за ним — как бы с некоторого расстояния. Озвучивайте все мысли, которые будут в нем возникать, словно видите их на экране. Резко выдохнув и снова метнув в меня раздраженный взгляд, Наташа откинулась на спинку кресла и прошептала: «Моя жизнь в опасности, моя жизнь в опасности», после чего замолчала. Через пару минут я окликнул ее: — Можно немного погромче? — Я знаю, что вы хотите услышать. — И вы не хотите мне это сказать. Наташа кивнула. — Попробуйте представить следующее, — продолжил я. — Вы ничего не говорите до конца сессии, и вот время подошло к концу, вы выходите из кабинета — как бы вы себя чувствовали? — Ну, хорошо, я скажу! Разумеется, моя жизнь в опасности! Мне шестьдесят девять лет. Сколько мне еще осталось? Вся моя жизнь позади, моя настоящая жизнь! — Ваша настоящая жизнь? Вы имеете в виду ту, что проходила на сцене, в танце с Сергеем? — Вы когда-нибудь танцевали? — Только чечетку. Я любил подражать Фреду Астеру, иногда дома, иногда на улице. Наташа широко распахнула глаза и поглядела на меня с изумлением. — Шучу. Я один из худших танцоров в мире, но люблю смотреть, как танцуют другие, и могу представить ваши чувства, когда вы выступали перед огромными залами, полными рукоплещущих зрителей. — Знаете, вы весьма игривы для психиатра. И довольно-таки соблазнительны. — И как вам это? — В самый раз. — Отлично. Тогда расскажите мне о настоящей жизни. Какой она была? — Она была головокружительной… Толпы поклонников, фотографы, божественная музыка, костюмы и Сергей — поверьте мне, он был одним из красивейших мужчин в мире! И шампанское, и опьянение танцем, и да, безумный секс. Все, что было потом, лишь бледная тень той жизни. — Наташа, поначалу сидевшая на самом краю кресла, теперь расслабилась и откинулась на его спинку. — Куда сейчас направляются ваши мысли? — Должна вам кое-что рассказать. В последнее время меня посещает странная мысль — что каждый проживаемый мной день, даже очень хороший день, также является днем страданий, потому что он отодвигает меня еще немного дальше от моей настоящей жизни. Странно, не так ли? — Это хорошо согласуется с тем, что я сказал ранее. Ваша «настоящая жизнь» как будто все еще существует где-то и поставлена на паузу. И если бы у нас было необходимое транспортное средство, мы могли бы отправиться туда и вы провели бы мне экскурсию. Понимаете, о чем я? Наташа кивнула, и я продолжил: — В некотором смысле эта мысль — ключ к пониманию вашего переживания на выставке. Вы искали не только Сергея — вы искали свою пропавшую жизнь. При том что взрослая, рациональная часть вашего сознания понимает, что все преходяще, что прошлое существует только в памяти и ваш прежний мир теперь только воспоминание, набор электрических или химических сигналов, хранящийся где-то в вашем мозгу. Наташа слушала меня очень внимательно, и я развивал свою мысль дальше: — Я понимаю, в какой вы ситуации. Я намного старше вас и сталкиваюсь с теми же проблемами. Для меня одной из самых страшных вещей, связанных со смертью, является то, что вместе со мной исчезнет весь мой мир. Мир моих воспоминаний, населенный всеми, кого я когда-то знал. Весь этот мир, кажущийся таким прочным, — пуффф, и исчезнет. На прошлой неделе я занимался разбором коробок со старыми бумагами и фотографиями, рассматривал их, находил фотографии улиц из того района, где жил в детстве, портреты друзей или родственников, которых никто, кроме меня, не видел живыми… Я выбрасывал их, и каждый раз что-то внутри меня содрогалось — будто я видел, как распадается на кусочки мой старый мир. Наташа глубоко вздохнула и сказала смягчившимся голосом: — Понимаю, о чем вы. Спасибо, что говорите мне все это. Для меня очень много значит, когда вы рассказываете такие личные вещи. Я понимаю, что вы говорите правду, но такую правду нелегко принять. Знаете, сейчас, вот ровно в этот момент, мысль о Сергее бьется в моем сознании, я чувствую это. Он сражается за то, чтобы остаться там и быть по-прежнему танцующим. — Хочу еще кое-что добавить о Сергее, — сказал я Наташе. — Мне довелось слышать много рассказов, как люди приходили на встречу выпускников спустя годы после окончания школы и влюблялись иногда в своего прежнего возлюбленного или возлюбленную, а иногда — в кого-то, мало им знакомого. Многие вступали в брак, некоторые отношения складывались счастливо, а другие оборачивались катастрофой. Думаю, большинство из них любили по ассоциации. То, что они любили на самом деле, — это их радостная юность, школьные деньки, мечтательное ожидание будущей жизни, которая еще вся впереди, бесконечная и полная волшебства. Это не любовь к кому-то конкретному. Человек становился просто символом той радости жизни, которую они чувствовали в юности. Я хочу сказать, что Сергей был частью того волшебного времени — вашей молодости, и поскольку он был рядом с вами в то время, вы окрашиваете его образ своей любовью, возлагаете на него любовь. Наташа сидела молча. Через пару минут я спросил: