— То и значит — отказалась. — В смысле? — В прямом! — выкрикнула я и, тут же взяв себя в руки, продолжила, — отстань от меня Лёль, лучше чаю того вкусного, который привезла из отпуска, завари. — И ты, что не смотрела на то, что подписывала? — Не смотрела. Отстань пожалуйста. — Неужели ты такая дура и они тебе подсунули бумаги? — Олька плюхнулась на соседний стул, проигнорировав мою просьбу заварить чай. — Ничего мне не подсовывали. Просто указали на мое место. Еще Вольский старший нес какую то чушь, про то, что мой биологический отец виновен в гибели родителей. И меня могут подтянуть как соучастника. — Бред. Даже если это так, Лика, тебе было девять, какое нафиг, соучастие? — Да я понимаю, что это бред! Просто… просто это так мерзко. Тетя, понимаешь, Лёль… тетя… она… Она молчала… — я почувствовала набегающие на глаза слезы и поспешила закончить, пока не разрыдалась в голос. — Она и слова в мою поддержку не произнесла. А дядя Женя только и говорил. Говорил, говорил. Что я никто, шавка с улицы, приблудная. — Так и сказал? — возмутилась подруга. — Я не помню дословно. В общем, у меня словно щелкнуло, что-то в голове. Как будто ни я подписывала эти бумаги, а какие то высшие силы вместо меня, — слезы все же потекли по щекам, и я прикрыла глаза. — Это все, конечно же, бред полнейший, но я даже знать их больше не хочу! — Можно и не знать, но от имущества своего не отказываться! — Мне ничего не нужно. Все что принадлежит Вольским! — Дура! Ты отказалась от имущества Ветровых. Не Вольских! Пусть дядя Женя подавится своими бабками. Сдохнет как старуха, чахнув над своим златом. — Лель! — Ну или кто там над златом чах? Не суть… С хорошим адвокатом можно настоять что ты была в состоянии аффекта. Еще и давление. Так, а сто Максим? — А ты видишь рядом со мной Максима? — я развела руками и посмотрела по сторонам. — Он тоже хотел, чтобы ты подписала бумаги, — Лёля на пару секунд округлила рот, аккуратной буковкой “о”, а потом прокричала, — Вот козлина! Ну тут картина маслом. Не только давление, но и соблазнение с целью наживы. Несовершеннолетней! — Я совершенная! Да и не неси чушь! Он вроде как не хотел, — замялась я, вспомнив как Вольский несколько раз пытался отправить меня в свою машину. — Он даже с отцом подрался и кажется это было из-за меня. — Почему кажется? — Меня тогда не было внутри я подслушивала под дверью и лишь когда они сцепились, а тетя завизжала, я зашла в кабинет. — Значит он не такая уж и скотина. — Лёля, я не хочу, ни о нем. Ни о них. Вот прям вообще-вообще. И в квартиру ту тоже не хочу идти. Боюсь. Одна. — Без проблем. Но ты все же дура! Ты знаешь об этом? Не подписала бы ничего и что бы они тебе сделали, а? — Знаешь, Оль, я ни капельки не сомневаюсь, что Вольский нашел бы способ повлиять на мое решение. Да и не ты ли сама говорила мне, что Вольский опасный человек? А так… если верить его словам, то передала я это все Максу. Даже если он оставит меня ни с чем, для него мне не жалко! А представляешь, если бы Вольский замутил что-нибудь и все на себя оформил? А меня вообще со свету сжил бы! Леля, я его испугалась. он меня ненавидит. — Я, — Моховина как-то разом поникла, растеряв весь свой боевой настрой, — ладно сейчас тогда по чаю. Потом в банк, — и ответила на мой невысказанный вопрос, — деньги тебе на счет класть, не будешь же ты с ними в рюкзаке таскаться? Ладно бы сумка, а то рюкзак. Как будто не в Москве живешь, — возмутилась подруга и подняла руки вверх. — А потом пойдем отмечать твою свободу от тирании Вольских. И пошли они все лесом. И гад Евгений Федоровичь и кукла Марина Олеговна, и ебарь-террорист Максимушка. — Не называй его так. — А как мне его называть, — возмутилась подруга. — Он сколько дней тебя из дома не выпускал? — Три, — опустив взгляд произнесла я. — Ох, да у тебя даже уши покраснели, Ветрова! А говоришь не называй его так. Ладно с Максимушкой потом разберемся. Чувствую, еще примчится за тобой твой рыцарь, раз уж он отцу въебал. — Лёля, да как тебе не стыдно? — Да вот, как-то совсем не стыдно! Все, короче, завтракать будешь? — Нет, я уже завтракала. — Ну, хорошо. Чай так чай. Больше за весь день Леля не задала ни единого вопроса, постоянно рассказывала какие-то глупости и всячески поднимала мне настроение. Мы съездили в банк, открыли мне счет, положили на него деньги и заказали к нему карту. Уже вечером Олька заставила надеть меня супер вызывающее платье: черное, на тонких бретелях, еле прикрывающее попу. В пару к нему шли босоножки на высоких шпильках. Моховина покушалась и на мои волосы, но я больше не позволила их выпрямить. Сама же Оля надела точь-в-точь такое же платье, как и мое только белое. — Знаешь, как-то непривычно видеть на тебе одежду нормального цвета. Ну, — я покрутила рукой в воздухе, — без всех этих оттенков кислотности. Моховина провела ладонью по своей коротко стриженной макушке, и задорно улыбнулась. — Вот отрастет мой родной цвет, вообще начну деловую одежду носить соответствующую моему статусу. — И какому, Лёль? — Лучшему юристу Москвы. — Как-то ты слабовато метишь. А почему не страны? — подколола я подругу, и мы громко засмеялись. На новой-старой моей квартире мы появились лишь под утро, провеселившись всю ночь. На самом деле отмечать-то было нечего, ни мне, ни Оли, которая так и не призналась, что же за мужчина разбил её сердце. В редкие моменты, когда Оля забывалась, на её лице можно было заметить отголоски сильного переживания и грусти. Я не хотела лишний раз тревожить подругу и потому больше ничего не спрашивала. Радовало лишь одно, что подруга решила закончить эксперименты со своими несчастными волосами и теперь отращивает такие же как и прежде, шикарные белокурые волосы. — Слушай, а ты боялась, — захихикала подруга, закрывая за ними дверь квартиры, — здесь ничего такой ремонт. — Ага, а еще здесь повесился человек. — Ну может у него другого выхода не было, ты ж не знаешь, Лика. — Выход, Лёля, есть всегда. Всегда! И что бы не случилось с человеком это не повод накладывать на себя руки. Нет ничего ценнее жизни. — Слушай, заканчивай со своим морализаторством. Вот я, например, за эвтаназию. Очень жаль, что в нашей стране она незаконна. Внезапно со стороны единственной комнаты послышались странные звуки, и мы с Лелей, одновременно вздрогнув, повернули головы на сторону звука — на пороге стоял Вольский и хлопал в ладони. — Браво, дамы. В седьмом часу утра, в таком непотребном виде… про запах исходящий от вас, я и вовсе молчу, — он сморщил свой тонкий, идеально красивый нос, — вы рассуждаете на такие фундаментальные вопросы, как ценность жизни. Я поражен. Я зависла. Заглянула в прозрачно-голубые глаза и забыла обо всем. Повисшая тишина стала по особенно ощутимой, опаляющей огнем кожу и легкие. Максим смотрел на меня осуждающе, и я была готова вот-вот повинится перед ним во всех своих грехах. Даже несуществующих. Но эту тягучую дымку рагвеяла Лёля, громко икнув. — П-простите… И-ик! Ой, — она приложила ладонь ко рту, — ик, — уже не так громко, — ик! Господи, мне надо попить, ик. Моховина сорвалась с места, безошибочно угадав направление к кухне, а Максим сделал шаг в мою сторону. — Пойдем поговорим. На улицу, мне здесь не нравится, — скривился мужчина и подошел к двери. — Я не хочу. — Лика. — Максим, уходи, нам не о чем разговаривать. Я видеть никого из твоей семьи не хочу. Вольский резко вскинул кулак и впечатал его в стену, аккурат возле моего левого плеча, я даже глаза закрыть от испуга не успела. — Максим? — Пошли на улицу, иначе я сейчас здесь все расшибу, и ты даже если захочешь здесь жить, то не сможешь. Когда мы спускались по лестнице, Максим пытался меня приобнять, но я вывернулась и с бешенной скоростью побежала вниз по лестнице, я и предположить не могла, что могла быть такой быстрой, на этих орудиях пытки — шпильках. Разговор получился ни о чем. Максим просто поставил меня перед фактом: — Давай так. Делай, что хочешь, подарю тебе такую возможность. Но завтра будь добра, выброси из своей хорошенькой головки все глупые мысли. У тебя не получится от меня уйти. Не после того, что было. Я тебя не отпущу. Не надейся. Затем он резко развернулся и зашагал прочь, а я так и осталась стоять на месте, обнимая себя за плечи и, кажется, глупо улыбаясь. Губы мечтательно растянулись в улыбке, и было так хорошо-хорошо. Он сказал, что никогда меня не отпустит, значит я ему нужна. Нужна! Разве важно, что то другое? Что-то кроме этого? Даже потерянные активы и квартира родителей для меня стали сущими пустяками, ведь в конце концов это и так будет общим.