Смс прошла, и была доставлена. Значит, он ещё не вылетел из Москвы. Или он уже прилетел и наугад бродит по городу, чтобы столкнуться со мной сюрпризом? Переломные моменты совершаются неожиданно. Сюжет со светофором прекрасно смотрелся бы в Барселоне. Только Серёже придется заранеё позвонить мне и признаться, что он здесь. Почему же он так долго не отвечает? О плохом думать не хотелось, да я, собственно, и не думала. Звонить Серёже я не имела права. Сегодня в Москве выходной, и если ему, паче чаяния, не удалось вылететь, то он может находиться не один. Беспокоить его не хотелось – мало ли, что у него за обстоятельства? Даже если он прилетит только вечером – и то не страшно. Всё равно наша участь уже решена. Я зашла в магазин испанской марки «Берска» и выбрала себе открытую маечку с кокетливой надписью на груди «Лицензия на поцелуй». А что – задиристо. Хоть придаст настроения. День, начинающий клониться к вечеру, стал сгущать печальные краски… Бродить одной, не получая ответа на смс, уже не казалось столь забавным. Бесцельно двигаясь по пешеходной Рамбле, я помедлила и отправила, сжавшись внутренне в комок, вторую смс: «Всё в порядке? Зябко в жаркой Барсе». Барсой мы называли Барселону с того момента, когда я предложила ему месяц назад отметить мой день рождения именно здесь. «Да, Барса! – ответил он, и я поняла, что угадала его вкусы в очередной раз. «Подарю тебе всё, включая себя». Этим рефреном я и жила последнее время. Когда казалось, что мое ожидание Серёжи заходит в тупик, я обращалась к этому короткому, но весомому диалогу. Такими вещами не шутят. Серёжа относился к той категории мужчин, что слов на ветер не бросают. И даже когда я сомневалась во всём, в чем только можно сомневаться, я ему верила. И на вторую смс не пришло ответа. Уже основательно проголодавшись, я гнала идею ужина в одиночестве. Буду терпеть до последнего. Серёжа молчит, потому что сидит в самолёте. И он тоже голодный, у него чартерный рейс, на них не кормят. *** В кафе «Старбакс» прыгали, скакали и вертелись волчком молодые, южной внешности парни, обслуживающие посетителей в таком темпо-ритме, при котором конвейер на раздаче не останавливался ни на минуту. Я поглазела на меню, заторможено его изучая, и не выбрала ничего, кроме чая-латте. Сдобная выпечка уже давно стала для меня приторной, ещё лет десять назад – как отшибло. А сэндвичи не вызвали аппетита: организм, настроенный на праздничный ужин, отвлекаться не собирался. Я выбрала столик, стоявший на широком тротуаре, откуда хорошо просматривался дом-музей Гауди под названием «Педрера» или «Дом-каменоломня». Холодок алюминиевого кресла поприветствовал утомлённое зноем тело. Народу в кафе сидело немного: надвигающийся ужин постепенно переманивал людей в рестораны и «тапас»-бары. К «Педрере» тянулась живая очередь. На крыше здания торчали головы поднявшихся туда туристов – терраса под открытым небом, которую я видела на открытках, представляла собой архитектурный музей в камне. Как только Серёжа прилетит, сразу поднимемся наверх. Болтая ногой в алой мокасине, я разглядывала неподражаемое творение гения, словно подарок ко дню рождения. Казалось, Гауди конкретно для меня Педреру только что соорудил и лично перерезал красную ленточку, открывая доступ в дом. А сам скрылся. Ну, гений, что с него взять? Дитя. Наблюдать за барселонской толпой, попивая кофе, было любопытно: экземпляры попадались вполне сюрреалистические. В каждом городе есть свой набор прелестных «городских сумасшедших». В Кёльне, к примеру, в кафе на одной из центральных площадей «прописалась» оперная дива, как её для себя окрестили местные жители. Дива была тучным, кряжистым мужчиной лет сорока пяти, с копной густых, черных, путаных волос, с крючковатым носом и большим, капризным, интенсивно накрашенным ртом. Экстерьер «дамы» напоминал образ Монсеррат Кабалье – в худшем его воплощении. Самозваная оперная дива, как и настоящая певица, носила бесформенные платья преимущественно сочных тонов. Мужчина часами сидел в кафе нога на ногу, в туфлях на высоченном каблуке, дымил, как два паровоза, и обмахивал лоснящееся лицо веером с китайским орнаментом. Его никто не гнал, но и не привечал особо. Вот и по Барселоне брел экземпляр: худющий, среднего роста мим, от шеи до пят затянутый в белое трико. Его пластика напоминала экспансивную пластику советского мима Леонида Енгибарова, а лицо – один в один – повторяло «маску» француза Марселя Марсо. Трико на коленях немного растянулось, балетки серебристого цвета выдавали свой «возраст», и вкупе с мимикой почти плачущего человека, образ мима призван был вызывать щемящие чувства. Одинокий мим выделялся из толпы не столько белым, нестандартным одеянием, сколько отрешённостью поступи. Он двигался посередине тротуара, чуть подняв подбородок, медленным, скользящим шагом, словно был слеп или охвачен глубоким раздумьем. Но стоило кому-то его задеть, как он тревожно вздрагивал, оборачивался к человеку, прикладывал руку к груди, и его подвижные брови вскидывались виновато. Языком тела, ясным, доступным пониманию, он просил у прохожего прощения. Смутившийся человек отпрыгивал, смеялся и – и в свою очередь – просил его простить. А мим раскрывал вдруг сжатый кулак, расправлял ладонь с длинными пальцами – и на ней распрямлялась маленькая красная роза на пружинке. Прикреплённая к центру ладони, роза покачивалась – в знак прощения и любви. Лицо прохожего озарялось и мгновенно смягчалось, а мим торжествующе, во весь нарисованный красный рот, улыбался. Перформанс любви к ближнему и прощения мелких обид притягивал взгляды в радиусе нескольких метров, и весь отрезок улицы оживал, так или иначе втянутый в маленькое шоу. Я внимательно следила за артистом, широко улыбаясь и поощряя улыбкой его короткое выступление. Заметив мой пристальный взгляд, мим закончил очередной «пассаж» и вдруг направился к моему столику. Спрятав обе руки за спину, он вытянулся в струнку, сделал судорожный театральный вздох и раскрыл передо мной ладонь. Розочка послушно закачалась. – Можно присесть? – спросил мим. – Конечно! Мужчина лет тридцати пяти на вид, с лукавым взглядом карих глаз, сел напротив. – Не могу видеть спокойно, когда женщина сидит в одиночестве, – сказал он искренним тоном. – Почему? А если ей так нравится? – Тогда у неё должна быть другая пластика и другой взгляд. – Что вы говорите! – сыронизировала я в свою защиту. – Да. Тело – расслабленное, а взгляд – игривый. – Ну, извините… А вам каково одному… в толпе? – Мне легче – у меня миссия. – А, может, у меня тоже миссия? – Какая, если не секрет? – На первый взгляд, ординарная, но… Знаете такое изречение: «Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать»..? – Красиво! Так вы ждёте любовь? Романтично. Ждать, догонять, терпеть… А когда же жить? Жизнь так коротка! – Ну… прибегаю к философии и мудрости других. Как Лис из «Маленького принца» Антуана Сент-Экзюпери – живу, наслаждаясь ожиданием. – Что-то не видно, чтобы вы наслаждались… – Да, есть такой факт – устала немного. Но завтра, поверьте, – с новыми силами! Ведь вы не устаете протягивать розу. И не корысти ради – денег, смотрю, не собираете. – Да, точно. Деньги тут не причём… Мне эмоции эти нужны. Улыбки людей. Мне кажется, я выдёргиваю их из рутины. Или из мрачных мыслей. Вас разве не выдернул? – Выдернули, спасибо. – Вот… Надо что-то делать. Мир сходит с ума от одиночества… Собак называют человеческими именами. И это не от пренебрежения к человеку – от одиночества. От желания, чаще всего подспудного, бессознательного – иметь рядом не просто живое существо, а максимально приближенное к человеку. Собака сама по себе – друг, а имя ещё и психологически будто усиливает эффект, понимаете? Современный человек страшно одинок. Средства коммуникации всё круче, а разобщённость – всё сильнее, как ни парадоксально. Люди прячутся в виртуальном пространстве друг от друга. Почему-то предпочитают не быть самими собой. Страх… Страх быть развенчанным, недооценённым, брошенным, в конце концов. Отвергнутым – красиво говоря о некрасивом… А ещё мир пожирает ненависть, зависть, алчность. На чём делают деньги? На жажде увидеть чью-то беду! На желании подглядеть за позором или за целлюлитом звёзды, выставить уважаемого человека в неприглядном свете, застать в неловком положении, принизить… Какая разница, кто сколько пластических операций сделал? Разве в этом суть? Да пускай всем будет хорошо! Где наше милосердие друг к другу? Вы посмотрите, сколько зла уже сделал ЧЕ-ЛО-ВЕК! Никто иной… Мне говорят некоторые – я наивный романтик. Ну, что ж, если моё наивное желание – капля в море, тогда – именно та капля, которая камень точит. Я хочу в это верить. Не могу спокойно наблюдать… – Понимаю. Это благородно. Я с вами абсолютно согласна! Если бы каждый второй так… даже каждый третий – и то был бы толк… А кто вы по профессии? – Я? Инструктор по прыжкам с парашютом. – Ух, ты! – Хотите прыгнуть? – Нет, боюсь. Высоты очень боюсь. – Так одно дело – стоять на верхотуре, а другое – лететь, парить в свободном падении. Давайте, рискните? – Нет, не смогу, спасибо. Я много таких прыжков сделала в переносном смысле. – Это другое! Вам прыжок с парашютом даст абсолютно новое ощущение, что вы – исключительны и всесильны. И это перевернёт вашу жизнь. – Возможно, но… – Визитки с собой нет, а телефон мой запишите, – почти приказным тоном сказал мим. Я записала телефон, вбив его в память мобильного, и в очередной раз поразилась щедрости Барселоны на впечатления. Вот бы сейчас Серёжа появился здесь! Прыгнули бы на пару с парашютом, пристегнувшись друг к другу. И целовались бы под небесами… Мим, удаляясь, помахал мне издалека розочкой на ладони. Уставшие официанты, закрывая кафе, убирали стулья. Впавшая в философское настроение, я индифферентно наблюдала за ними, пока на тротуаре не остался только столик и стул, на котором я восседала, допивая остывший кофе. – Сидите, сеньора, сидите! – сказал парень, держа тент, как флаг, и унося его в помещение. – У вас есть ещё, как минимум, пятнадцать минут. – Спасибо! У меня сегодня день рождения. Принимаю ваш подарок! – Вот как! Тогда с нас чашка «эспрессо»! Поздравляю вас и желаю, чтобы сбывались ваши мечты. А ведь этот мим прав! Подарком человеку может стать все. Любая приятная мелочь. Взгляд доброго человека. Оставленный вдруг на тротуаре стул. Чья-то уступка, улыбка. Раскрытая ладонь с розой. Распустившийся цветок, притихший ветер. Даже чашка вкусного кофе. Или красиво одетый человек, попавшийся навстречу. Надо лишь научиться разглядеть подарок и с благодарностью его принять. Приходится учиться. А то ведь – не жизнь, доложу я вам, а тягомотина. Может, правда прыгнуть с парашютом? Я прошла пешком до широкой улицы Гран Виа, повернула направо и через несколько минут оказалась на площади Гойи, отмеченной мной на плане города. Маленькая площадь не соответствовала большому живописцу. Более того, на ней даже памятника Гойе не было. Возвышался, правда, памятник каталонскому адвокату Франциску Лайрету, прожившему всего сорок лет. Он погиб 30 ноября 1920 года, а как конкретно, непонятно. Мое внимание привлек фонтанчик с питьевой водой и деревянные скамейки-кресла, стоящие вразброс, как в гостиной обычного дома, на расстоянии друг от друга, под высокими деревьями с сиреневыми цветами. Скамейки, сработанные на двоих, а большей частью на одного, изготовили к Олимпийским играм 1992 года – на каждой красовалась эмблема. Реликвия, по сути.