Хосе, понурившись, поплёлся в сторону метро, сказав напоследок: – Если ничего не найдёшь, приходи, я долго не ложусь спать. Можешь не звонить, я буду дома. Просто приходи… Я резко повернула за угол и прислонилась к стене. Мы нужны не тем, кто нужен нам! «Просто приходи»… Слёзы опять потекли без спросу. Всё, это типичный нервный срыв. Нет, не жалеть себя, идти! Когда идёшь, нервная система успокаивается. Я двинулась от Саграды по перпендикулярной улице, повернула и вышла на большую магистраль. Банки, кафе, заправка «Репсоль», большая площадь с памятником – мужчина в длинной плащ-накидке со склонённой головой… Я шла в никуда, стараясь объединиться с Барселоной, почувствовать её, проникнуться атмосферой, живым её дыханием. Казалось, она могла мне сейчас помочь. Серёжа ежесекундно царил в моей голове. Высчитывая время, в котором пребывала Москва, я пыталась воссоздать приблизительную картину его бытия. Все ещё ничего не понимая, да и просто не владея информацией, я допускала, что с ним случилось самое худшее. И это – страшнее всего. Ведь я не в силах ему помочь. А самое горькое – не вправе. Кто я такая? Ведь меня вообще нет в его жизни. Я жила тенью, место моё было лишь в душе Серёжи. Если верить его словам… А если все четыре года он обманывал меня? По своим, одному ему известным соображениям, дающим оправдание? Вот это самое отвратительное – оказаться в дурах. Это предположение капитально подавляло чувство собственного достоинства и катастрофически занижало мою самооценку. Я шла наугад, полагаясь на своё топографическое чутьё. Но ни одна улица не приводила в район скопления отелей или скромных пансионов. Один перекрёсток сменял другой, но искомого – вывески с названием какого-либо отеля – на глаза не попадалось. Я шла и шла, упрямо вытаптывая, вышагивая боль ступнями. Поток машин снизился, дышать стало легче. Вдруг на одном из оживленных перекрестков, ближе к центральной части города, раздался, к моему несказанному удивлению, резкий, истеричный, женский крик по-русски, с английскими вкраплениями: – Блядь! Фак! Бля! Да твою же мать!! Русский мат, грубо вплетённый в звукоряд Европы, часто сотрясает воздух и режет музыкальную канву всеобщей культуры. Но этот не прозвучал вульгарно. Подлинное чувство отчаяния сделало его просто горестным воплем. Я обернулась. Две миловидные молодые девушки и парень замерли на полпути. Одна из девушек, плотная, круглолицая, с запущенной в свою холщовую сумку правой рукой, начала оседать прямо на асфальт. Она ещё раз жалобно выкрикнула матерное слово и разрыдалась на всю Барселону. У меня задрожал подбородок. Плач девушки, горький, безудержный, прорывающийся сквозь бездушный шум машин и мотоциклов, попал в мою болевую точку, и мне показалось, что закричала и зарыдала я сама. Плачущая девушка, на юных плечах которой висел простенький цветастый сарафанчик, сквозь слёзы простонала: – Я же чувствовала! Фак! Блин, там же все, все две тысячи были… Мамочка!! И она опять зарыдала, нелепо сидя на асфальте. Её спутники, в шоке от случившегося, беспомощно топтались рядом. Парень присел на корточки, осторожно поправил девушке прядь распущенных русых волос и мягким голосом сказал: – Успокойся, пожалуйста. Я дам тебе денег. Мы скинемся. Не надо плакать… – Ну, как же так?! Почему?! – причитала девушка, бессмысленно заглядывая в сумку. – Я так радовалась… Всё своровали! Она не плакала – выла. – Проверь, а паспорт на месте? – вдруг трезвым голосом спросил парень, выпрямляясь. Вопрос о паспорте мгновенно привёл девушку в чувство. Она вскинула на парня взгляд, шмыгнула носом и принялась нервно шарить рукой в сумке. – Здесь… – выдохнула она, перестав плакать. – Хоть документы оставили. Ещё этого мне не хватало… – Ну, вот – полбеды, – погладил её парень по плечу. – Пойдем, мороженого съедим. Ежеминутно в мире людей сталкиваются две силы – Добро и Зло. Уязвим каждый – так или иначе. Можно стать полем битвы двух этих сил, совсем не желая. Можно оказаться добычей Зла, как эта девочка. Жаль, что всех нельзя оградить или обратить в свою веру… Сделать мир добрее, чище, порядочнее. Вот рос маленький мальчик, допустим. Ушки розовенькие, пальчики крохотные, глазёнки живые. Само умиление. А вырос вором. Почему это случилось? У Барселоны всё-таки очень добрая душа. Как во всякую добрую душу, в неё тоже плюют. Но она мгновенно очищается своей же красотой и величием. Она прощает своих непутёвых жителей, приблудных и туристов, одаривая их своей любовью снова и снова. Мы с ней чем-то похожи. Две стихии, и обе – женского рода… Я тупо шла по Барселоне, перестав заботиться о ночлеге. Обворованная девушка встала на пути, как символ меня самой – с ощущением украденного счастья, кем-то сворованной мечты. Но то, как пострадавшая пришла в себя, подумав о худшем – утрате паспорта, по которому предстояло вернуться на родину, навело меня на мысль, что и я должна искать свое спасение в том, чтобы обнаружить мотив для противовеса, для более трезвого аргумента в истории неприезда Серёжи. И он нашёлся тотчас. Я жива, Серёжка жив, значит – не всё потеряно! Нужно просто выдохнуть из себя боль и пережить этот момент. Что важнее – то, что любимый мужчина не с тобой, или то, что он элементарно жив? Разумеется, второе. Стало быть, всё не так страшно. А боль пройдет. Тут с мудрым Соломоном не поспоришь. «Всё проходит, и это пройдет». И ещё у него был союзник Ницше, утверждающий «Всё, что нас не убивает, делает нас сильнее». ГЛАВА 9. Подарок самой себе Жизнелюбивая Барселона нехотя уходила в ночь. Город сопротивлялся предстоящему периоду бездействия и бурлил, используя для этого все возможности цивилизации: электричество, звук, системы коммуникаций, изобретения умельцев, шедевры и поделки искусства и просто энергетический потенциал горожан. Казалось, лишь я не в состоянии включиться в общую хаотичную расстановку сил. Но – поразительно! – во мне постепенно поднималось с колен желание жизни. Будто вытаскивая себя за волосы из-под бетонной плиты, я искала малейшие зацепки позитивного настроя. Вдруг к месту вспомнила свое любимое стихотворение «Carpe diem» голландской поэтессы Анетты фон Гюльстхофф в блистательном переводе Ирины Гинзбург: «Срывай минуту, словно рвёшь цветок! Пускай он выцвел, вылинял, промок, пусть теплится едва, качаясь в поле, пусть облетел, пускай к земле приник, сорви его! Ведь этот сладкий миг есть воплощенье уходящей боли… Возвеселись и радуйся, пока твой друг не превратился в старика»… И ведь написано в восемнадцатом веке! Как мудро, как щедро и до чего просто! Живи! Радуйся тому, что живёшь! Улица вывела меня на перекрёсток с большим, изысканным в архитектурном отношении зданием благородно-сероватого цвета. Оно подсвечивалось снизу доверху – вплоть до высоких окон за занавесками и балкончиков – за чёрными ажурными решетками. От него исходило ощущение праздника, как от искусно испечённого, изощрённо оформленного торта. В огромную стеклянную дверь входили люди. У тротуара притормаживали такси. Из них выставляли ножку элегантно одетые дамы, подавая холёную ручку спутнику. Темнокожий портье в униформе и белых перчатках расшаркивался с любезной улыбкой, чуть отступая назад и неустанно приветствуя входящих. А тем, кто выходил, помахивал рукой и желал приятного времяпрепровождения. Эти двери словно вели в рай. И подобно райским вратам, отчаянно манили к себе. Подняв голову, я увидела вывеску «Отель Мажестик». Магическое место, что и говорить. Может быть, заночевать тут? Ну, и что, что пять звезд? А мне пятьдесят лет, в конце концов. Разве я не заслуживаю войти в «райские врата» и отведать кусочек этого необычного «торта»? Конечно, это удовольствие стоит безумных денег, наверняка. Но что в этой жизни не стоит? Напротив входа, на другой стороне улицы, стояла каменная скамья, опоясывающая небольшое, высокое деревце. Камень за день прогрелся, и на него можно было без опасений сесть – для раздумий и принятия решения. Я села лицом к входу в «Мажестик». Теперь можно отстраниться и рассуждать непредвзято. Вот в такой отель хотел ввести меня Серёжа, предложив мне руку и вдобавок сердце… Навернулись слёзы, как будто только и ждали душещипательной, коварной мысли. Нет-нет, глупо страдать и ни к чему. Я очень устала, мне исполнилось, бесповоротно исполнилось пятьдесят. «Carpe diem»! Лови момент! Я имею право хоть на одну ночь почувствовать себя настоящей леди, достойной таких стен. Белой, как говорится, женщиной. Белой… Я оглядела свою три дня не стираную одежду. От её былого сияния остались лишь воспоминания. Особенно пострадали брюки и обшлага рукавов куртки. Ничего, рукава можно застирать – к утру высохнут. Интересно, сколько стоит ночь в этом великолепии? Спрос не ударит в нос. Сняв куртку, я повязала её на бедра, превратившись в демократично-спортивную туристку, у которой всё в порядке с теплообменом. Мы и без палантинов – королевны. Выправив осанку до эталонной прямизны, я с достоинством кивнула швейцару и вошла под своды «Мажестика». Холл отеля сверкал и пробуждал желание наслаждения. По центру, на круглом, отполированном до блеска столе вишнёвого дерева, возвышался огромный букет бело-розовых лилий. Прозрачная ваза выдавала девственно и трогательно скрещенные стебли роскошных цветов. Над букетом мерцала сложносочиненная хрустальная люстра. На правой стене – гобелен, на левой – картина маслом. Под гобеленом расположилась антикварная банкетка, под картиной – мягкий викторианский диван. Зеркала отражали свет, блеск и приветливо-дежурные улыбки персонала. Эксклюзивная обстановка кружилась в праздничном вальсе и кружила голову. Да, это место соответствовало юбилею больше, чем спальня Хосе. Я смело подошла к стойке администратора: – Добрый вечер! Скажите, пожалуйста, сколько стоит одноместный номер? – Добрый вечер, сеньора! С завтраком? – Пока не знаю. Это будет зависеть… Администратор подёргал мышку компьютера, словно ему изменила память, или он выискивал для дамы особый вариант, понятия не имея, во сколько номер обойдётся. – Триста двадцать пять евро, сеньора. С завтраком. – Прекрасно! Можно, я подумаю? – Разумеётся, сеньора!