Кадет качнулся в качалке и встал. – Не такого уж и старого, – сказал он. Теперь настала моя очередь просиять: на щеках появился слабый румянец. Кто бы мог подумать, что я так падок на лесть… – Вы очень добры, мистер По. – Вовсе нет. Я рассчитывал, что он уйдет, но у него были другие планы. Он опять полез в карман мундира. И опять достал клочок бумаги – правильной формы, аккуратно сложенный – и развернул его, открывая на обозрение красивый наклонный почерк. Едва сдерживая дрожь в голосе, сказал: – Если нам, мистер Лэндор, и в самом деле предстоит искать женщину, я позволю себе изложить свое представление о ней. – То есть? Это, как я потом узнал, было одной из его особенностей – то, что, когда он приходил в возбуждение, его голос начинал звучать тише, падая до жужжащего, потрескивающего бормотания, глухого и неразборчивого. Однако тогда я расслышал каждое слово. – Утром после смерти Лероя Фрая, – сказал По, – до того, как узнал о случившемся, я проснулся и сразу начал записывать строки стихотворения – строки, в которых говорится о таинственной женщине и о неясных, но глубоких страданиях. Вот результат. Признаюсь, сначала я воспротивился. К тому моменту я достаточно начитался его поэзии, чтобы считать себя невосприимчивым к ней. Но все закончилось тем, что По настоял. И я взял у него листок и стал читать: Меж черкесских садов благодатных, У ручья, что испятнан луной, У ручья, что расколот луной, Атенейские девы внезапно Ниц упали одна за одной. Там скорбела навзрыд Леонора, Содрогалась от воплей она. И взяла меня в плен очень скоро Диких глаз ее голубизна, Эта бледная голубизна. – Естественно, оно не закончено, – сказал он. – На данный момент. – Понятно. – Я протянул ему листок. – А почему вы считаете, что это стихотворение связано с Лероем Фраем? – Дух скрытого насилия, намек… намек на принуждение. Неизвестная женщина. Да и время написания, мистер Лэндор, точно не случайно. – Но ведь вы могли проснуться в любое другое утро и написать его. – О да, но ведь этого не произошло. – Думал, вы… – Я в том смысле, что оно было продиктовано. – Кем? – Моей матерью. – Ясно. – В моем голосе явственно слышались отзвуки смеха. – Тогда давайте спросим у вашей матери. Уверен, она сможет пролить свет на причины смерти Лероя Фрая. Я всегда буду помнить его взгляд. Полный глубочайшего изумления, как будто я забыл какую-то прописную истину. – Она умерла, мистер Лэндор. Почти семнадцать лет назад. Повествование Гаса Лэндора 10 1 ноября – Нет, сюда… Вот так… Еще чуть-чуть… О, как хорошо, Гас… Ммм… Когда дело касается женской тайны, нет ничего лучше, чем правильное руководство. Я около двадцати лет был женат на женщине, которая в этом плане ограничивалась лишь улыбками. Ну конечно, в чем же еще нуждался мужчина в те дни. Пэтси же, напротив… В общем, она заставляет меня чувствовать себя лет на сорок восемь, чуть-чуть похожим на тех кадетов, которые постоянно страдают по ней. Берет меня за руку. Уверенно, как погонщик на своего мула, садится верхом и вводит меня в себя. В ее движении присутствует нечто от прилива – я имею в виду, нечто, что повторяется вечно. И в то же время она совершенно земная – крупная, с черными волосами на руках, с широкими бедрами, тяжелой грудью, сильными короткими ногами. Когда обнимаешь ее, можно на мгновение почувствовать, что это бедро, этот мягкий и рыхлый живот – все это принадлежит тебе, и никому не дано отнять его. И только в ее глазах – больших, красивых, цвета ириса, – только в них отражается то, что она держит особняком. Читатель, признаюсь тебе: Пэтси была той самой причиной, почему я поспешил расстаться с По в воскресенье. Мы с ней договорились встретиться у меня дома в шесть, и она собиралась либо остаться на ночь, либо уйти – в зависимости от того, какое у нее будет настроение. В ту ночь было настроение остаться. Однако часа в три, когда я проснулся, в кровати никого не было. Я лежал при свете ночника, спиной ощущал сбившуюся солому в матрасе и ждал… И очень скоро услышал: «хрысь, хрысь». К тому моменту, когда я вылез из постели, она уже вычистила золу из камина и, сидя в кухне на краю сделанного из козел стола, надраивала чайник. Надела первое, что попалось под руку – мою ночную сорочку, – и в голубоватом свете видневшиеся в вырезе груди были прекраснее звезд. Ну, а сладчайший сосок – да, краше полуночного солнца. – У тебя кончились дрова, – сказала она. – И щетка вся растрепалась. – Ты не могла бы оказать мне любезность и оставить это? – Я уже оставила медные кастрюли. С ними просто беда. Тебе нужно нанять кого-то. – Остановись. Прекрати. – Гас, – сказала Пэтси, повышая голос, чтобы перекрыть скрежет жесткой щетки из конского волоса, – ты так храпишь, что разбудишь и мертвого. Что мне было делать – либо идти домой, либо заняться уборкой. У тебя не дом, а позорище, и ты отлично это знаешь. Не переживай, – добавил она, – я не собираюсь переезжать к тебе. Пэтси постоянно повторяла этот рефрен: «Гас, я не собираюсь переезжать к тебе». Как будто я этого боялся больше всего на свете, когда, вообще-то, бывают вещи и похуже. – Пусть тебе нравится жить с пауками и мышами, – сказала она, – но большинство людей предпочитают гнать их прочь. Если б здесь была Амелия… Еще один рефрен. – Если б здесь была Амелия, она занималась бы тем же, поверь мне. Забавно слышать такое от Пэтси; сразу складывается впечатление, будто они с моей женой были старыми товарищами, трудившимися ради общей цели. По идее, мне следовало бы возмутиться, что кто-то зовет Амелию по имени, что кто-то пользуется ее фартуком (час или два каждую неделю или две). Но я не могу избавиться от мысли, что Амелии очень понравилась бы эта молодая женщина – трудолюбивая, уравновешенная и очень деликатная. Пэтси тщательно блюдет свое место, но только один Господь знает, куда она поместила себя относительно меня. Я вернулся в спальню, нашел табакерку и вернулся на кухню. Ее брови изогнулись, когда она увидела меня. – Сколько осталось? – спросила она. Взяла одну щепотку. Ее голова откинулась, когда табачный порошок осел на слизистой носа, и она некоторое время сидела так, втягивая воздух и длинно выдыхая. – Гас, я тебе говорила? У тебя закончились сигары. И дымовую трубу надо чистить. А в погреб повадились белки. Я привалился к стене и стал съезжать вниз, пока не опустился на каменный пол. Эффект был такой же, как от прыжка в озеро. Меня обдало холодом, который быстро поднялся по позвоночнику. – Пэтси, раз мы не спим… – Да? – Расскажи мне о Лерое Фрае. Она рукой вытерла лоб. В свече свечи я видел бусинки пота на верхней губе, на шее, голубые вены на грудях… – Ох, я же уже рассказывала о нем! Ты же все слышал. – Как будто я знаю, о ком из своих ухажеров ты рассказываешь. – Ну, – она слегка нахмурилась, – рассказывать-то нечего. Он ни разу не сказал мне ни слова, даже когда был возбужден. Ему противно было смотреть на меня, вот как обстояло дело. Приходил по ночам с Моузесом и Тенчем, они рассказывали одни и те же анекдоты, и он каждый раз одинаково смеялся. Пил только пиво. То и дело я замечала, что он наблюдает за мной, а когда видел, что я поймала его на этом, резко дергал головой. Вот так. Как будто кто-то накинул ему на шею петлю… Пэтси слишком поздно опомнилась. Ее щетка остановилась. Губы поджались.