– Ну-ка повторите! – рявкнул Папайя. – Вы… вы не… – Да-да. – Говорили, что… – Ричмонд! – закричал Папайя. По словно прирос к креслу и начал заикаться. – Э-это… э-это верно, я… – И если не ошибаюсь, – вмешался я, – он несколько лет провел в Англии. По вылупил глаза. – Преподобный Джон Брэнсби из Сток-Ньюингтона, – пояснил я. – Прославленный авторитет в области правописания. Папайя хлопнул в ладоши. – О, очень хорошо. Великолепно, Лэндор! Британский призвук так легко сочетается с нотами лесного Юга… А теперь посмотрим, что еще мы можем сказать об этом молодом человеке. Он художник. С такими руками не может быть никем иным. – Своего рода художник, – согласился По, покраснев. – Еще он… – Папайя на мгновение замер, прежде чем резко ткнуть указательным пальцем в лицо По и закричать: – Сирота! – Это тоже верно, – тихо сказал кадет. – Мои родители – настоящие родители – погибли при пожаре. Пожар театра в Ричмонде в одиннадцатом году. – И какое дело заставило их отправиться в театр? – осведомился Папайя. – Они были актерами, – сказал По. – Очень хорошими актерами. Знаменитыми. – А, знаменитыми, – сказал профессор, с отвращением отворачиваясь. Повисла странная неловкость. Обиженный По в кресле. Расхаживающий по комнате профессор. И я в ожидании. Молчание затянулось настолько, что я не выдержал и сказал: – Профессор, хочу спросить, не могли бы мы приступить к делу? – Да будет так, – сказал тот, хмурясь. Сначала он приготовил на всех нас чай. Чай был подан в покоробленном серебряном чайнике и имел привкус дегтя: напиток покалывал язык и обволакивал липкой пленкой горло. Я выпил три чашки, одну за другой, как порции виски. А какой был выбор? Папайя алкоголь не держал. – Итак, профессор, – сказал я, – о чем нам говорит вот это? Достал наш с По рисунок с треугольником внутри и разложил его на столе, который на самом деле был пароходным сундуком, обитым жестью. – Ну, – сказал профессор, – это зависит от того, к кому вы обращаетесь. Призовите древнего грека, алхимика, и он скажет вам, что круг – это Уроборос, змей, кусающий свой хвост, символ вечности. Призовите средневекового мыслителя, – при этом он закатил глаза, – и тот скажет, что это одновременно и творение и пустота, к которой всегда должно стремиться творение. – Его взгляд опять опустился на листок. – Однако вот это может быть только магическим кругом. Мы с По переглянулись. – Да-да, – продолжал Папайя, – помню, я видел такой в «Le Véritable Dragon Rouge»[57]. Если не ошибаюсь, колдун должен стоять… там… в треугольнике. – Только колдун? – спросил я. – О, у него может быть группа помощников, и все они стояли бы в треугольнике вместе с ним. Свечи по обе стороны, а впереди, скажем, вот здесь, жаровня. Везде свет, яркий свет. Я закрыл глаза, пытаясь представить. – А люди, которые проводят такие церемонии, – сказал По, – они христиане? – Часто – да. Колдовство не является прерогативой мрака. В вашем рисунке, как вы видите, присутствует христианский текст… Его палец остановился на перевернутых JHS, и можно было подумать, будто буквы обожгли его – так быстро он отдернул руку, вскочил и попятился. На его лице отразилось сильнейшее недовольство. – Господь Всемогущий, Лэндор, что вы тянете? Думаете, я должен возиться с этим до ночи? Пошли! Трудно описать библиотеку профессора тому, кто там никогда не бывал. Маленькая, без окон, комната с десяток футов по длине и ширине, и вся отдана книгам: ин-фолио, ин-кварто, ин-дуодецимо[58] стояли в ряд, лежали в стопках, балансировали на краю полок, занимали бóльшую часть пола. Многие из них были открыты на тех страницах, где остановил чтение профессор. Папайя просматривал полки. Через полминуты он уже держал в руках массивный том в черной коже с серебряными застежками. Похлопал по нему, и вверх поднялось облачко пыли. – Де Ланкр, – сказал Папайя. – «Tableau de l’inconstance des mauvais anges et demons»[59]. Мистер По, вы читаете по-французски? – Bien sûr[60]. По осторожно перевернул первый лист пергамента. Прочистил горло, выпятил грудь и приготовился читать. – Прошу вас, – сказал Папайя. – Терпеть не могу, когда мне читают вслух. Будьте любезны, возьмите книгу, отойдите в угол и читайте молча. Естественно, мебели не оказалось ни в углу, ни в другом месте. С робкой улыбкой По устроился на парчовой подушке, мне же профессор предложил сесть прямо на пол. Однако я предпочел остаться стоять, привалился к книжному шкафу и достал щепотку табаку. – Расскажите мне об этом де Ланкре, – сказал я. Папайя подтянул к себе согнутые ноги и оперся подбородком на колени. – Пьер де Ланкр, – сказал он, – грозный охотник на ведьм. Нашел и казнил шестьсот баскских ведьм за четыре месяца и оставил после себя выдающийся труд, который сейчас изучает мистер По. Исключительное наслаждение… Ой, подождите! Что же я за хозяин! Он вскочил, выбежал за дверь и пять минут спустя вернулся с блюдом яблок – теми самыми, что я видел в очаге. Они стали неузнаваемы: с волдырями на боках, с глубокими ранами на кожице, из которых сочился сок. Папайя даже, кажется, обиделся, когда я отказался от угощения. – Как пожелаете, – буркнул он, кладя одно яблоко в рот. – Так, где мы остановились? Ах да, де Ланкр… Я бы дал вам, Лэндор, одну книгу, только, к сожалению, ее у меня нет. Это «Discours du Diable»[61]. Написана неким Анри Ле Клерком, который казнил семьсот ведьм, прежде чем с ним покончили. Его история интересна тем, что в середине жизни он пережил обращение. Как Савл на пути в Дамаск – только Ле Клерк двигался в противоположном направлении. К темным силам. По его подбородку потекла струйка яблочного сока. Он вытер ее пальцем. – В тысяча шестьсот третьем году Ле Клерка самого схватили и сожгли на костре в Кане. Говорят, в руках он держал вышеупомянутую книгу в переплете из волчьей шкуры. Когда пламя поднялось вверх, он стал молиться своему… своему господину и бросил книгу в огонь. Очевидцы клялись, что она мгновенно исчезла, как будто кто-то выхватил ее из самого сердца огненного ада. – Ну, теперь понятно, почему… – Это не конец истории, Лэндор. Вскоре всех облетела весть, что после Ле Клерка осталось два или три тома, идентичных тому, что был брошен в огонь. Ни один не нашли, но за прошедшие века задача найти эти книги превратилась в навязчивую идею многих коллекционеров оккультных знаний. – И один из них – вы, профессор? Он поморщился. – Я не гоняюсь за этой книгой, но понимаю, почему ее хотят заполучить другие. Утверждают, что Ле Клерк оставил руководство для лечения неизлечимых болезней и даже для достижения бессмертия. Именно в этот момент я ощутил легкую щекотку на руке. Опустив глаза, увидел муравья, ползущего по костяшкам. – Я все же съем одно яблоко. Честное слово, было вкусно. Темная корочка разорвалась, как бумага, и внутри оказалось тягучее, сладкое чудо. Я увидел, что Папайя улыбается мне, как бы говоря: «А вы сомневались?» – Думаю, – сказал он, – нам нужно проведать вашего юного друга. За те несколько минут, что По неподвижно сидел в углу, на его плечи уже успела осесть пыль. Даже когда мы подошли, он не поднял головы. Я наклонился, чтобы увидеть, что он там изучает. То была гравюра, развернувшаяся на обе страницы: изображение какого-то пиршества. Ведьмы с обвислыми грудями сидели верхом на огромных мохнатых баранах. Крылатые демоны тащили вверх тела еще живых младенцев. Скелеты в чепцах и танцующие черти, а в центре, на золотом троне, хозяин празднества – благообразный, важного вида козел, из чьих рогов вырывается пламя. – Потрясающе, правда? – сказал По. – Невозможно оторваться. О, профессор, можно мне прочитать вслух один отрывок? – Если уж вам так хочется. – Это из описания Ланкром ритуала шабаша. Извините, если буду запинаться, я же перевожу. «Широко известно среди… братства злобных ангелов, что… содержимое праздничного стола на шабаше ведьм ограничивается следующим набором… нечистыми животными, которых никогда не едят христианские народы…» Я поймал себя на том, что подаюсь вперед. – «…а также сердцами некрещеных детей…» По замолчал; потом, посмотрев сначала на профессора, а затем на меня, начал улыбаться. – «…и сердцами висельников». Повествование Гаса Лэндора