Локк приказал мне возвращаться прямиком в казарму со строгим наставлением, что мне лучше быть там, когда с утренней инспекцией придут офицеры. Я внял его словам и честно сидел в квартире двадцать два в Южных казармах, когда вскоре после десяти часов раздался стук в дверь. Представляете мое удивление, мистер Лэндор, когда я увидел, как в комнату входит сам командир. Я тут же вскочил и принял стойку «смирно» и с облегчением увидел, что кивер и мундир аккуратно висят на деревянных штырях на стене, а кровать тщательно заправлена. По неизвестной мне причине капитан Хичкок распространил свою инспекцию дальше обычных границ и решил осмотреть и гостиную, и спальню. Даже прокомментировал состояние щетки для обуви. Когда инспекция закончилась, он спросил – в чрезвычайно ироничном тоне, я бы сказал, – как обстоят дела с моей дурнотой. Я позволил себе лишь уклончивый ответ. Затем капитан Хичкок предписал мне прекратить настраивать против себя Локка. Я заверил его в том, что это никогда не входило в мои намерения. Едва ли мои заверения удовлетворили командира, но он ушел. Остальная часть дня прошла в бесплодном изучении наук – алгебры и сферической геометрии, ни одна из коих не являет собой серьезного стимула к развитию моих познаний. Ко всему этому следует добавить перевод нудного отрывка из «Истории Карла XII» Вольтера. К середине дня мне так хотелось отвлечься, что я даже позволил себе писать стихи. К сожалению, смог сочинить не более нескольких строчек, так как меня одолевали воспоминания о другом стихотворении, надиктованном невидимым Присутствием, о котором я уже упоминал. Мрачные размышления были прерваны звуком камня, ударившегося в окно. Вскочив со стула, я открыл раму. И каково было мое изумление, когда я увидел внизу, во дворе, Артемуса Марквиза! – Ты – По, да? – крикнул он. – Да. – Давай к нам сегодня вечером. В одиннадцать. Номер восемнадцать в Северных. Не дожидаясь ответа, он пошел прочь. Больше всего меня поразило то, как громко Марквиз огласил свое приглашение. Как-никак, старшекурсник приглашает салагу принять участие в незаконном мероприятии после отбоя… Все это он произнес à gorge déployée[72]. Могу лишь высказать предположение, что статус сына одного из членов преподавательского состава академии наделяет его (во всяком случае, в его восприятии) определенным иммунитетом к репрессиям. Не буду, мистер Лэндор, перегружать вас подробностями хитростей, посредством которых я покинул казарму вскоре после отбоя. Ограничусь тем, что два кадета, делящие со мной комнату, заснули очень быстро, и благодаря этому, а также легкой походке и сообразительности я предстал перед обитателями помещения номер восемнадцать в Северных казармах за несколько минут до назначенного часа. Как я обнаружил, все окна в комнате были завешены одеялами. Из общей столовой были тайком принесены хлеб и масло, а из офицерской – картошка, на чьем-то гумне отловили курицу, в саду у фермера де Койпера набрали корзину красных, в крапинку, яблок. Естественно, будучи единственным допущенным салагой, я стал объектом любопытства, хотя один из присутствовавших обратил всеобщее внимание на то, что своего одобрения на это он не давал. То был кадет первого класса Рэндольф Боллинджер из Пенсильвании, и он не упускал любой возможности подколоть меня. – Ну-ка, Папаша! Поговори с нами по-французски. – Эдди, мальчик мой, не пора ли тебе в кроватку? – Кажется, всем пора на pot de chambre[73]. (Едва ли мне нужно напоминать вам о том, что pot при произнесении по-французски созвучно с моей фамилией.) Поскольку никто не последовал его примеру, я сначала не понял, почему он на меня так взъелся, и только потом по некоторым намекам догадался, что он – сосед Артемуса по комнате. Из этого я сделал вывод, что он сам себя назначил стражем круга общения Артемуса и выполняет эту обязанность с рвением Цербера. Если б я мог быть самим собой, мистер Лэндор, я заставил бы этого Боллинджера ответить за насмешки. Однако, помня о своем долге перед вами и академией, был вынужден прикусить язык. Остальные – и я говорю об этом с облегчением – были настроены на то, чтобы загладить грубость Боллинджера. Я связываю это в значительной степени с Артемусом, который проявил неподдельный интерес к моей скромной истории. Узнав, что я публикуемый Поэт – не могу сказать, что я по своей инициативе выдал эту информацию (также под большим нажимом пришлось огласить мнение миссис Сары Джозефы Хейл[74], которая сочла нужным восхвалить фрагмент моей поэзии как пример выдающихся дарований), – в общем, узнав о моем Призвании, он тут же потребовал публичного чтения. Что оставалось делать, мистер Лэндор? Только согласиться. Если честно, то единственная реальная трудность состояла в том, чтобы подобрать произведение под стать случаю. «Аль-Аарааф» слишком заумен для непрофессиональной аудитории, к тому же не закончен; что до «Тамерлана», то я заслужил высокую похвалу за заключительную строфу, однако было очевидно, что здесь подойдет что-нибудь попроще. И я решился на эпиграмму на сержанта Локка. Тут же я узнал, что за годы службы в академии этот офицер со злыми глазами не раз писал докладные на кое-кого из присутствующих – в том числе и на Артемуса. Так что они на ура приняли мои вирши (сочиненные прямо там, на месте – признаюсь в этом, рискуя показаться хвастуном). Он выше для тысяч людей, Чем однофамилец-философ[75]: Тот – гений по части идей, А этот – по части доносов[76]. Это спровоцировало смех и одобрительные возгласы. Меня всячески хвалили и потребовали пасквилей на других офицеров и преподавателей. Я старался как мог и даже рискнул перевоплотиться в самые яркие объекты насмешек. Все пришли к единому мнению, что особенно хорошо мне удался профессор Дэвис, а когда я спародировал его привычку наклоняться вперед и орать: «То есть как, мистер Марквиз?!» В общем, вы никогда не слышали такого восторженного рева. В веселье не участвовал только один человек – вышеупомянутый Боллинджер. Я не вспомню все слова его замечания, однако суть состояла в том, что мне следовало бы развлекать дам в Саратоге[77], а не тратить выдающиеся дарования в подобном месте. К счастью, от необходимости отвечать меня спас добрый Артемус, который пожал плечами и сказал: – Не только По. Мы все зря тратим здесь время. На это один из парней высказал мнение, что единственная веская причина поступить в академию – «познакомиться со всякими женщинами». Это опять вызвало гомерический хохот. Вы, мистер Лэндор, и сами мужчина, поэтому вас не удивит тот факт, что разговор вскоре перешел на дамские формы, которые нам довелось увидеть за последние недели. Можно было подумать, что эти несчастные ребята не обнимали женщину лет двадцать – с таким жаром они обсуждали детали. Потом кто-то из присутствующих предложил Артемусу «достать телескоп». Я сначала решил, что это неудачная метафора, но на самом деле из чехла был вынут настоящий телескоп скромных размеров, и Артемус установил его на треноге и повернул к окну в направлении юг-юго-восток. После тактичных расспросов я узнал, что, будучи еще салагой, Артемус во время своих ночных изысканий обнаружил стоящий далеко-далеко дом, в окне которого появлялась полураздетая молодая женщина. Ее видели только Артемус и Боллинджер, и более никто, однако сама возможность хоть одним глазком взглянуть на неуловимое видение Женщины заставляла парней подходить к окуляру. Я единственный такого права был лишен, в связи с чем пришлось вытерпеть насмешки Боллинджера и еще одного или двух парней. Я не счел себя обязанным отвечать на их нелепые обвинения, и когда они поняли, что их усилия ни к чему не приведут, вскоре унялись. Вероятно, мое поведение еще сильнее расположило ко мне хозяина, потому что к концу вечеринки Артемус особо отметил, что будет рад видеть меня на карточной игре в среду вечером. – Придешь, По, а? Это было сказано тоном, достаточным, чтобы подавить любые возражения в зародыше. Последовавшее затем молчание дало ясно понять, что в этой группе Артемус наделен монаршей властью и его корона не оспаривается, хотя он и носит ее с беспечностью. * * * Единственная проблема, с которой я столкнулся, приняв приглашение молодого Марквиза, состояла в скудости наличности. По причинам слишком сложным, чтобы их перечислять, я почти полностью истратил свою стипендию в двадцать восемь долларов за этот месяц. Я подумал о том, чтобы попросить вас, мистер Лэндор, выдать мне капитал, однако в конечном итоге спас Тархил, мой сосед по комнате, который поддержал меня au moment critique[78] и великодушно ссудил две купюры из своего личного запаса (вдобавок к трем, одолженным в октябре, как он мягко напомнил). Так что в среду вечером с деньгами в руках я храбро поднялся по лестнице и снова оказался в номере восемнадцать Северных казарм. Артемус выразил радость по поводу моего появления и с видом любезного хозяина познакомил меня с парнями, которые не присутствовали на той вечеринке. В представлении нужды не было, так как мои подвиги на ниве vers de société[79] обсуждались уже и в столовой, и на плац-параде, и кадеты, которые тогда не присутствовали, горели желанием услышать эпиграммы на наименее любимых своих персонажей. (Боюсь, в список попал и капитан Хичкок. Не могу вспомнить четверостишье, на которое он меня вдохновил, знаю только, что там была рифма «на крючок».) По крайней мере, в одном это собрание отличалось от предыдущего: кто-то из кадетов тайно пронес бутылку пенсильванского крепкого виски (спасибо la divine[80] Пэтси). Один вид выпивки распалил мою кровь. Играли мы, мистер Лэндор, в экарте – мою любимую игру; я часто играл в нее, будучи абитуриентом Вирджинского университета. Думаю, вы не удивитесь, когда узнаете, что уже на втором круге я оказался в выигрышной позиции – во многом благодаря замешательству Боллинджера, который, захмелев, не объявил, что у него король треф, и, следовательно, потерял ставку. Я был бы счастлив весь вечер выигрывать его пятицентовики, если б не обратил внимание на непреднамеренную жертву моих козней: на Артемуса. Он все сильнее раздражался, и по ряду замечаний, слетавших с его губ, я догадался, что это не первый раз, когда он терпит убытки, и наверняка не последний. С его раздражением росло и мое беспокойство. Приложив столько сил, чтобы оказаться в храме его симпатий, я не мог допустить, чтобы все достижения были сведены на нет таким ничтожным занятием, как карточная игра. Поэтому, мистер Лэндор, я повернулся спиной к своей гордости и двинулся в сторону дружелюбия: сделал так, что Артемус выиграл, а сам закончил вечер с убытком в три доллара и двенадцать центов. (Мистер Лэндор, здесь я должен сделать паузу и обратиться с просьбой погасить этот долг, так как траты были сделаны исключительно на службе академии. Если б мистер Аллан держал данное им слово, у меня не было бы нужды просить вас об этом, однако финансовые затруднения не оставляют мне иного выбора.) Да, сэр, не так уж мало для человека – отказаться от мирских сокровищ, пусть и скромных, когда они сами идут к нему в руки. Однако мои «потери» (ведь именно так они были оценены неискушенными зрителями) вызвали безграничное сожаление товарищей, в частности Артемуса, и настроили их на еще более дружелюбный лад по отношению ко мне. И я понял, что настал самый подходящий момент для нашего дела. Поэтому с величайшей осторожностью и тактом повернул нашу беседу на тему Лероя Фрая. Я сообщил им, что вы, мистер Лэндор, опрашивали меня в связи с тем, что у вас сложилось ошибочное мнение, будто я являюсь близким другом Фрая. Это повлекло за собой обсуждение волнующей нас проблемы. Не буду утомлять вас, мистер Лэндор, подробностями – скажу только, что теперь вы стали легендарной личностью, под стать Бонапарту или Вашингтону. Один из присутствующих заявил, что вам достаточно прочистить горло, чтобы вынудить преступника признаться в содеянном, другой – что вы способны разоблачить убийцу, понюхав след от его большого пальца на подсвечнике. В глазах же лично Артемуса – считаю необходимым доложить об этом – вы выступаете безобидным джентльменом, способным, скорее, ловить рыбу, чем негодяев. (Если его высказывание не кажется вам забавным, вы, мистер Лэндор, улыбнетесь хотя бы глупости малого, совершенно не представляющего себе вашего истинного лица.) Разговор постепенно затронул самого Фрая. По признанию одного из собравшихся, бедняга никогда нигде не был первым – он даже не умел правильно установить теодолит[81], – и поэтому смерть стала его единственным достижением, принесшим ему известность. Все сошлись на том, что на небосклоне академии Фрай занимал столь малое место, что его никогда не сочли бы способным на такой важный и ужасный акт самоуничтожения. Да, мистер Лэндор, до сих пор бытует мнение, что Лерой Фрай собственноручно покончил с собой. Еще, что интересно, все убеждены, что в тот вечер он собирался на любовное свидание. Как эти два предположения согласуются – выше моего понимания, хотя один кадет второго класса выдвинул версию, что Фрай повесился от отчаяния, когда его отвергла дама, с которой он должен был встретиться. – И кто же эта дама, что согласилась встретиться с таким?! – воскликнул кто-то. Перекрывая смех, вызванный этим вопросом, Боллинджер спросил: – Артемус, как насчет твоей сестры? Ведь Лерой был без ума от нее, да? В комнате воцарилось грозное молчание – кажется, одиозный Боллинджер едва не поставил под сомнение честь дамы. Такое обстоятельство заставит любого джентльмена потребовать объяснения. Что я и собирался сделать, когда Артемус остановил меня, дернув за рукав. Его лицо светилось странной безмятежностью, и я испытал великое замешательство, когда услышал, как он сказал: – Ладно тебе, Рэнди. Ты сблизился с Фраем больше, чем кто-нибудь из нас. Боллинджер ровным тоном произнес: – Не могу поверить, что я был ему ближе, чем ты, Артемус. Так как молодой Марквиз не ответил на его выпад, комната опять погрузилась в молчание, такое глубокое и такое напряженное, что никто не решался его нарушить. И тут Артемус поставил нас всех в тупик, расхохотавшись, а затем к нему присоединился и Боллинджер. Только смех их был отнюдь не веселым; нет, мистер Лэндор, их смех был, скорее, истерического порядка, типичный для состояния, когда нервы натянуты до предела. Лишь благодаря усилиям самого Артемуса мы смогли восстановить дух разгульного веселья, с которого начинался вечер. Однако больше никто не затрагивал тему Лероя Фрая, и когда время перевалило за полночь, мы уже успели скатиться к банальностям, безопасным для наших усталых умов. Незадолго до часа ночи я заметил, что кадеты один за другим стали расходиться, пока нас не осталось четверо. Я тоже собрался уйти. Артемус встал вместе со мной и предложил – нет, фактически потребовал – стать моим сопровождающим на пути в казарму. Лейтенант Кейс, пояснял он, в последнее время стал ходить по коридорам в каучуковых галошах. Таким образом за неделю ему удалось поймать пять кадетов, прервать три попойки и конфисковать шесть пенковых трубок. Меня тоже могут запросто сцапать, было сказано мне, если я окажусь без эскорта. От всей души поблагодарив, я заверил его в том, что с радостью рискну. – Ну, тогда, По, спокойной ночи. – Он хлопнул ладонью о мою ладонь и добавил: – В воскресенье приходи на чай в дом моего отца. Там будут и другие ребята. * * * То, что произошло дальше, боюсь, касается Артемуса лишь косвенно. Поэтому я долго размышлял, уместно ли пересказывать все это вам, мистер Лэндор. Но, помня о своей Миссии – рассказывать все, – продолжаю. Вскоре я обнаружил, что лестничная клетка Северных казарм погружена в почти непроглядную темноту. Пробираясь на ощупь, я споткнулся и, возможно, скатился бы кубарем, если б не ухватился за изгиб погашенного настенного светильника. Держась за перила, я преодолел оставшиеся ступеньки без происшествий. Когда рука нащупала дверь, меня остановило ужасное предчувствие. Возникло твердое ощущение, что там кто-то есть – прячется во мраке. С фонарем мне, возможно, удалось бы развеять свои страхи. Увы, лишенный способности видеть, я получил свидетельства только от других органов чувств, которые, компенсируя нехватку зрения, крайне обострились, причем настолько, что я услышал тихий, глухой, короткий звук, какой издают часы, завернутые в вату. В то же мгновение во мне укрепилось отчетливое и неистребимое впечатление, что за мной наблюдают – отслеживают так же, как зверь примеривается к добыче в глубине джунглей. «Он убьет меня». Во мне угнездилась эта ясная мысль. И в то же время я не смог бы ответить, кто вызвал у меня этот страх и почему он желает мне зла. В той непроглядной темноте мне оставалось только ждать своей Судьбы – с отчаянием, которое может испытывать только приговоренный. Стояла долгая и настойчивая тишина; я всем телом привалился к двери – и тут почувствовал, как шею спереди обхватила чья-то рука и принялась сдавливать ее; другая же пристроилась сзади. Должен добавить, что вовсе не сила сжатия, а неожиданность нападения сделала меня беспомощным и неспособным на какое-либо сопротивление. Тщетно, да, тщетно я боролся – пока руки не исчезли так же неожиданно, как появились, и я с резким криком упал на пол. Лежа на спине, я смотрел на босые ступни, сияющие призрачной бледностью в инфернальной темноте. Сверху вкрадчиво прозвучал насмешливый голос: – Ну ты и баба… Тот самый голос! Мерзавец Боллинджер – он еще издевается надо мной! Он постоял еще несколько секунд, тяжело дыша. А затем пошел к лестнице, оставив меня в состоянии почти абсолютного возбуждения и – признаю это – всепоглощающей ярости. Такие удары, такие оскорбления, мистер Лэндор, должны быть отомщены в стремлении к высшей Справедливости. Запомните мои слова! Однажды настанет день, когда лев будет сожран ягненком – когда охотник станет добычей! * * *