Мое Аристотелево триединство[82], вероятно, под угрозой, мистер Лэндор, так как я вижу, что забыл упомянуть о последних словах Артемуса, сказанных мне. Когда я уже стоял в коридоре, услышал от него, что он хочет познакомить меня со своей сестрой. Повествование Гаса Лэндора 16 С 11 ноября по 15 ноября В общем, это версия По. Ведь никогда нельзя быть уверенным в том, что тебе рассказывает другой человек, не так ли? Например, его встреча с Локком: готов спорить, в той истории он был не так хладнокровен, как хочет нас убедить. И то, что он позволил Артемусу выиграть в экарте, – по моему опыту, не молодые люди играют в карты, а карты играют в них. Буду рад, если мне докажут, что я не прав. Должен сказать, что из всего рассказа По меня заинтересовала та часть, которую рассказчик изложил без особой риторики… часть, к которой я то и дело возвращался. Таинственные фразы, которыми обменялись Артемус и Боллинджер: «Ты сблизился с Фраем больше, чем кто-нибудь из нас…» «Не могу поверить, что я был ему ближе, чем ты…» Все эти «сблизиться», «ближе»… Я вынужден был спросить себя: а что, если эти двое веселых парней говорили о буквальном расстоянии? Шутили, подразумевая, как близко они находились к мертвому телу Лероя Фрая? * * * Читатель, ты когда-нибудь видел, как ведет себя отпущенный с цепи орангутан? Такая картина встает перед моими глазами, когда мы заходим в столовую. Представь, как сотни голодных молодых людей в молчании маршируют к своим столам. Представь, как они по стойке «смирно» стоят у своих мест, ожидая двух коротких слов: «По местам!» Прислушайся к громкому гулу, который поднимается к потолку, когда они набрасываются на еду в оловянных мисках. Чай выпивается горячим, хлеб заглатывается огромными ломтями, вареная картошка раздирается руками, как падаль, куски говядины исчезают в мгновение ока. Все это сопровождается рычанием орангутана, и неудивительно, что здесь так часто, как нигде, завязываются драки – всего лишь из-за свинины и патоки. Поражает одно – как еще эти звери не сожрали столы, стулья, на которых они сидят, а потом не стали охотиться на буфетчиков и смотрителя столовой. Я вот к чему: неудивительно, что мое появление в столовой было проигнорировано. И это дало мне возможность поговорить с одним из буфетчиков, высокоинтеллектуальным негром, который за десять лет работы в академии многое повидал и услышал. Он мог рассказать, кто из кадетов таскает хлеб, а кто – мясо, кто из них умело пользуется ножом, а у кого ужасные манеры, кто трапезничает у «Матушки Томпсон», а кто перекусывает печеньем и солеными огурцами из лавки. Его проницательность простиралась дальше пищи: он мог предсказать, кто из кадетов сможет окончить академию (немногие) и кто полжизни будет прозябать в звании младшего лейтенанта. – Сезар, – сказал я, – вы могли бы указать на кое-кого из этих парней? Незаметно. Не хотел бы показаться невежливым. Чтобы убедиться в его точности, я попросил сначала идентифицировать По. Сезар мгновенно нашел его – тот склонился над тарелкой и с отвращением тыкал в горку репы с бараниной. Потом я назвал еще несколько ничего не значащих имен кадетов, о которых я слышал, но с которыми не общался. А уже после этого, постаравшись придать голосу беспечность, сказал: – О, и еще сын доктора Марквиза. Где он? – Он – один из командиров столов, – сказал Сезар. – Там, в юго-западном углу. Так я впервые увидел Артемуса Марквиза – сидящим во главе стола и несущим ко рту вилку с куском вареного пудинга. Осанка у него была как у пруссака, четкий профиль стоило бы чеканить на монетах, покрой формы повторял изгибы тела. И, в отличие от других командиров столов, которые вскакивали и рявкали, он управлял своими голодными подчиненными именно так, как описал По: без явной демонстрации власти. Я увидел, как двое из его кадетов заспорили из-за того, кто будет разливать чай. Не вмешиваясь, Артемус откинулся на спинку стула и стал наблюдать, причем на лице его появилось выражение почти праздности. Отпустив поводок, он дал им порезвиться, сколько они хотели, а потом дернул – иначе как получилось, что они вдруг прекратили собачиться? И разве каждый из них не бросил на Артемуса быстрый уважительный взгляд, прежде чем вернуться к своим делам? Единственный, с кем заговаривал Артемус, был кадет слева от него. Светловолосый воин – такой здоровяк с мощной челюстью, который говорил с полным ртом, и при этом щеки у него надувались, как жабры. С шеей такой толстой, что казалось, будто это она заправляет головой. Рэндолф Боллинджер, как сообщил мне наш выдающийся Сезар. Можно было наблюдать за ними всю трапезу, многие трапезы – и не найти ничего необычного. Они беседовали в типичной для мужчин манере. Улыбки были искренними, движения свободными. Никакой угрозы. Они смеялись шуткам друг друга, встали, когда пришло время вставать, и замаршировали, когда пришло время маршировать. Не было ничего – абсолютно ничего, кроме, думаю, красивой внешности Артемуса, – что отличало бы их от сверстников. И все же они отличались, я чувствовал это нутром. Чувствовал, когда думал о них. «Да, Артемус. Артемус. А почему бы нет? Вырезал сердце у Лероя Фрая…» Все складывалось в такую идеальную картину, что я чуть не перестал доверять ей. Сын хирурга со свободным доступом к инструментам и справочникам – и мозгам – отца. Кто лучше него мог выполнить столь сложную задачу в столь трудных условиях? Забыл упомянуть. Был момент, когда Артемус Марквиз повернул голову, очень медленно, и встретился со мной взглядом. Ни намека на смущение. Ни малейшего желания усыпить мою или чью бы то ни было бдительность. Просто чистый взгляд зеленовато-карих глаз, похожих на идеально вытертые аспидные доски. И в эту секунду я понял, что он противопоставляет свою волю моей, бросает мне вызов. Во всяком случае, эта мысль тревожила меня, когда я покидал столовую. Солнце светило достаточно ярко, чтобы жечь сетчатку. В артиллерийском парке какой-то бомбардир полировал бронзовый ствол восемнадцатифунтовой пушки; еще один толкал тачку с сосновыми бревнами к дровяному двору. От причала для лодок по пологому холму лошадь тащила пустую телегу, и колеса громыхали, как огромная корзина с горохом. У меня в кармане лежала записка для По: «Молодчина! Хочу узнать как можно больше о Боллинджере. Раскиньте сеть пошире». Я нес ее в наше тайное место в саду Костюшко. В этом саду, Читатель, нет ничего особенного – во всяком случае, учитывая его название. Всего лишь крохотная терраса, вырубленная в скалистом берегу Гудзона. Там можно найти несколько камней, кое-какую траву, парочку стойких хризантем… Ах да, и, как сказал По, чистый ключ, бьющий из камня… и вытесанное на этом камне имя великого польского полковника, который руководил строительством форта Вест-Пойнт. Именно в этом укромном уголке, как рассказывают, он и отдыхал от своих забот. В наши дни здесь не отдохнуть – во всяком случае, в теплые месяцы, когда вокруг полно любителей достопримечательностей; а вот в ноябрьский день, если правильно поставить вопросы, можно получить ответы, как их получил Костюшко. Таков, по всей видимости, и был расчет двух человек, которые сидели на каменной скамье. Мужчины и женщины. Женщина была тоненькой, с девичьей талией и почти детским личиком с едва заметными складками у рта. Она широко улыбалась – пугающе широко, – и каким-то образом ухитрялась говорить сквозь эту улыбку со своим собеседником. Которым был доктор Марквиз. Я не сразу узнал его, однако ведь и никогда прежде не сталкивался с ним – или с кем-то еще – при подобных обстоятельствах. Сомневаюсь, что мне по силам передать странность этих обстоятельств. Он руками закрывал уши. Не так, как человек отгораживается от ужасающего шума, а как человек, примеряющий шляпу. Его кисти лежали по бокам головы, напоминая шкуру выдры, и он изредка шевелил пальцами, словно искал более удобную посадку. Его глаза смотрели на меня – большие, широко поставленные, испещренные красными прожилками глаза, которые, казалось, трепетали в преддверии возможного извинения. – Мистер Лэндор, – сказал он, вставая, – позвольте представить вам мою очаровательную жену. Что ж, Читатель, ты знаешь, как это бывает. Мимолетный всплеск ассоциаций способен – за долю секунды – увеличить масштаб человека в несколько раз. Я посмотрел на эту улыбающуюся женщину, изнуряюще сконцентрированную, и вдруг понял, что она содержит в хрупком тельце и мужа, и сына, и еще целый чемодан секретов. – Ах, мистер Лэндор, – сказала женщина тихим, немного гнусавым голосом, – много слышала о вас. Счастлива познакомиться с вами. – Я тоже, – сказал я. – В смысле, счастлив. Я… – Как я поняла со слов мужа, вы вдовец. Эта быстро произнесенная реплика оказалось такой неожиданностью, что у меня перехватило горло. – Все так, – с трудом выдавил я. Я посмотрел на доктора в ожидании, что он… что?.. может, покраснеет. Хотя бы смутится. Однако в его глазах горел интерес, и пухлые губы уже готовились произнести слова. – Примите мои соболезнования, – сказал он. – Примите… мои… мои… Позвольте спросить, мистер Лэндор: это произошло недавно? – Что? – Ваша жена покинула этот мир. Это случилось… – Три года назад, – сказал я. – Всего через три месяца после нашего переезда. – Значит, внезапная болезнь. – Совсем не внезапная. Он захлопал глазами от удивления. – О, я… я… – К концу она страдала сильными болями, доктор. Я даже желал ей отмучиться побыстрее. Все зашло дальше, чем он предполагал. Доктор повернул голову к реке, пробормотал слова соболезнования воде. – Должно быть… вам ужасно одиноко и все такое… Если вы вообще… – Мой муж, – сказала миссис Марквиз, лучезарно улыбаясь, – хочет сказать, что для нас было бы большой честью видеть вас в нашем доме. В качестве дорогого гостя. – Счастлив принять ваше приглашение, – сказал я. – По сути ведь и сам хотел предложить то же самое. Не могу сказать, какой реакции я от нее ожидал, но точно не такой: ее лицо – все его черты – вдруг распахнулись, слово их перестали стягивать резинки. А потом она взвизгнула – да, думаю, «взвизгнула» самое подходящее слово, – но после того, как звук соскочил с губ, ладошкой забила его обратно. – Предложить? Ах вы хитрюга. Ну и проказник… – Затем, понизив голос, добавила: – Насколько я понимаю, вы тот самый джентльмен, что расследует смерть мистера Фрая, да? – Все верно. – Как увлекательно!.. Мы с мужем только что обсуждали это. В самом деле, он говорил мне, что, несмотря на его, – она сжала доктору двуглавую мышцу, – героические усилия, тело бедного мистера Фрая слишком долго было выставлено на всеобщее обозрение, зато теперь его наконец-то закрыли в соответствии со всеми нормами приличия. Я об этом уже знал. Весть о смерти Фрая добралась до его родителей, и было принято решение изолировать его в сосновом гробу. Прежде чем запечатать крышку, капитан Хичкок спросил у меня, не желаю ли я взглянуть на Фрая в последний раз. Я взглянул. Правда, хоть убейте, не отвечу зачем. Тело Лероя Фрая сдулось и сжалось до своих нормальных размеров. Руки и ноги приобрели черно-кремовый оттенок, тело заполонили личинки. Они лезли изо всех отверстий, оставляя остальную территорию взрослым особям насекомых, которые шевелились под его кожей, как новые мышцы. Прежде чем гроб запечатали, я все же кое-что увидел: остатки жидкости заполнили веки Лероя Фрая. Желтые глаза по истечении восемнадцати дней наконец-то закрылись. И вот сейчас я стоял в саду Костюшко и смотрел в широко распахнутые ярко-карие глаза миссис Марквиз. – О, мистер Лэндор, – сказала она. – Вся эта история до глубины души потрясла мужа. Прошло много лет с тех пор, как он был очевидцем такого надругательства. Дело было еще во время войны, да, Дэниел? Он мрачно кивнул и, медленно двигая рукой, обхватил жену за тонюсенькую талию, словно утверждая свое право на свой трофей, женщину-воробушка в ситцевом платье с благоговейным взглядом карих глаз. Я сказал, что мне пора возвращаться, но собеседники заявили, что будут рады проводить меня до гостиницы. Вот и получилось, что я, так и не оставив записку для По, оказался на пути к заведению мистера Коззенса под конвоем доброго доктора, который шел позади, и его жены, следовавшей под руку со мной. – Надеюсь, вы не будете возражать, мистер Лэндор, если я чуть-чуть обопрусь на вас? Эти туфли ужасно тесные; бедные мои ноги… Мы, женщины, вынуждены терпеть адские муки ради моды.