– Нет, мистер По, это было замечательно. Мне просто становится грустно при мысли о бедняжке Елене. – Бедняжке Елене? – эхом повторил я. – Почему бедняжке? – Ну, стоит днями и ночами в окне. Как статуя, разве не так вы написали? Ведь это ужасно утомительно. Ой, а теперь это я, возможно, обидела вас. Прошу прощения. Просто подумала, что такая здоровая девушка, как Елена, должна была периодически отходить от окна. Гулять в лесу, болтать с подругами и даже ездить на балы, коли есть на то желание. Я ответил, что у Елены – у той, что я воплотил в этом образе – нет желания ни гулять, ни танцевать, потому что есть нечто более ценное: Бессмертие, дарованное Эросом. – О, – сказала Лея, мягко улыбаясь, – не могу представить женщину, которая хотела бы стать бессмертной. А вот хорошей шутке, возможно, она порадовалась бы. Или нежной ласке… Едва она произнесла это, ее бархатные щечки стал заливать слабый румянец. Смутившись, Лея поспешила направить беседу по пути, менее чреватому опасностями, и в конечном итоге привела ее… в общем, ко мне самому, мистер Лэндор. Кажется, ее заинтриговали образы благовонных морей и истомленного путника, и она спросила, можно ли из этих фраз сделать вывод о том, что я много путешествовал и много повидал. Ваша логика, ответил я, безупречна. Затем в общих словах описал свое кратковременное пребывание в море и мои странствия по Европейскому континенту, закончившиеся в Санкт-Петербурге, где я оказался втянутым в такую запутанную и сложную историю, что меня в последний момент пришлось вызволять усилиями американского консула. (Боллинджер, случайно проходивший мимо, спросил, не выступила ли императрица Екатерина моей заступницей. Тон у него был сардонический, и я сделал вывод, что его перемена по отношению ко мне была временной.) Мисс Марквиз слушала мое повествование с исключительным вниманием и безграничным одобрением и прерывала лишь для того, чтобы получить более детальное описание той или иной подробности. Она проявила столь искренний и неподдельный интерес к моим ничтожным делам, что… Мистер Лэндор, я и забыл, до какой степени это заманчиво – доверять свои свершения молодой женщине. Это, признаю, наименее изученное чудо света. * * * Однако я вижу, что так и не взял на себя труд описать эту самую мисс Марквиз. Кажется, Бэкон, лорд Веруламский[87], сказал: «Не бывает безупречной красоты без некоторых странностей». Мисс Марквиз могла бы подтвердить истину этих проницательных слов. Ее рот – начнем с него – неправильной формы: верхняя губа коротковата, нижняя пышновата; однако в целом он является торжеством привлекательности. Нос имеет небольшой намек на горбинку, зато по изяществу линий и гармоничности выреза ноздрей он может соперничать с профилями на медальонах иудеев. Да, у нее слишком яркий румянец на щеках, зато брови имеют совершенный изгиб, а каштановые, вьющиеся от природы волосы отличает роскошный блеск. Раз вы предписали мне строгую и скрупулезную честность во всех аспектах, я должен добавить, что большинство сочли бы ее тенью былого расцвета. Кроме того, во всем облике просматривается легкая грусть, которая (если я не захожу в своих предположениях слишком далеко) свидетельствует о крушении Надежды и тщетности Упования. Однако как же ей идет эта грусть, мистер Лэндор! Я не променял бы ее на тьмы легкомысленных словесных излияний так называемых девушек на выданье. Клянусь, мне едва ли дано понять, почему безвкусные девицы толпами шествуют к алтарю, а такая жемчужина остается невостребованной и заключена в раковине родительского дома. Истинную правду сказал Поэт: «Как часто лилия цветет уединенно,/ В пустынном воздухе теряя запах свой»[88]. * * * Сомневаюсь, что моя беседа с мисс Марквиз длилась более десяти-пятнадцати минут, однако какое количество тем мы сумели затронуть! У меня нет времени перечислять их (даже если б я все вспомнил), так как звучание ее низкого мелодичного голоса побуждало меня искать все новые. Будучи женщиной, она не так глубоко погружена в этические, естественные и математические науки, как мужчина, и в то же время владеет французским так же свободно, как я, и, к моему изумлению, обладает определенными познаниями в классических языках. Имея в пользовании телескоп Артемуса, она со знанием дела вела беседу о звезде шестой величины, найденной рядом с крупной звездой в созвездии Лиры. Но главным из многих ее умственных достоинств – что сильнее всего сбило меня с толку и озадачило – является естественное чутье, благодаря коему она обладает умением сразу вычленять суть любой темы, пусть даже самой абстрактной. Я хорошо помню, с какой ясностью сознания Лея воспринимала мои рассуждения о космологии. По ее настоянию я рассказывал ей, что, по моему мнению, Вселенная – это вечный «выходец с того света», воскресающий из Небытия, пробуждающийся к жизни и затем погружающийся в ничто, и цикл повторяется бесконечное количество раз. То же самое и с Душой: она является частичкой распыленного божества, которая проходит через собственный вечный цикл космической аннигиляции и возрождения. Какой-нибудь другой женщине, мистер Лэндор, мои рассуждения показались бы отвратительными. Однако в мисс Марквиз я не нашел ни следа отторжения и увидел лишь свидетельства удивления. Выражение на ее лице свидетельствовало о том, что я только что совершил сложнейшее и опаснейшее интеллектуальное упражнение – причем совершил его исключительно по одной причине: дабы дерзнуть. – Вы должны быть осторожны, мистер По. Все эти распыления могут закончиться распылением вас. И потом, если вы желаете заигрывать с… материальным небытием, правильно?.. вам придется также заигрывать с небытием духовным. – О, солдат По никогда не заигрывает! Представляете, как мы были поглощены беседой, если заметили появление Артемуса, только когда он таким вот образом заявил о себе. Вообще, я считаю весьма возможным, что Артемус имел намерение испугать нас – и ради этого подкрался. Чтобы сгладить впечатление, он обхватил Лею сзади, словно пленницу, и ткнулся подбородком в ее плечо. – Рассказывай, сестричка. Что думаешь о моем маленьком протеже? Нахмурившись, она вывернулась из его объятий и произнесла: – Я думаю, что мистер По выше того, чтобы быть чьим-то протеже. Лицо Артемуса озадаченно вытянулось – он не ожидал такой отповеди, – однако мисс Марквиз, которой претило обижать кого-то, тут же простила его за преступления веселым смехом. – И такие, как ты, не должны развращать его, – заявила она. Эти слова вызвали взрыв смеха, объединивший обоих. Веселье было настолько бурным и неподдельным, что я отмел все подозрения в том, что являюсь объектом издевки, и присоединился к ним. Однако я не был столь уж обезоружен уловками Талии[89], чтобы потерять рассудок и не заметить, что Лея прекратила смеяться гораздо раньше брата и что ее взгляд приобрел остроту – аспект, ускользнувший от внимания Артемуса, распростершегося ниц перед Комедией. В тот момент, я думаю, она заглядывала в самую душу братца, желая увидеть, какие мазки легли на холст психики. Что она нашла там – утешение или отчаяние, – мог бы сказать только метафизик. Я же скажу лишь одно: ее веселость больше не достигала такой избыточности. Судьба лишила меня других возможностей поговорить с мисс Марквиз. Артемус бросил мне вызов партией в шахматы (такое времяпрепровождение запрещено в академии), а вниманием мисс Марквиз завладели Боллинджер и Аптон, решив устроить для нее концерт, быстро, однако, закончившийся из-за абсолютно немузыкальных данных кадетов. Доктор Марквиз тем временем покуривал трубку и, сидя в качалке, снисходительно наблюдал за нами, а миссис Марквиз удовольствовалась вышиванием – занятием, которое она вскоре бросила, сославшись на чудовищную мигрень и попросив разрешения удалиться в спальню. Когда муж мягким увещеванием попытался остановить ее, она воскликнула: – Да какое тебе дело до этого, Дэниел, не понимаю… Я вообще не понимаю, кому до этого может быть дело. – И с этими словами вышла из комнаты. Спустя некоторое время после такого внезапного ухода гости выразили свое сожаление и приступили к обязательному ритуалу прощания. Однако этот ритуал был бесцеремонно остановлен Артемусом, который многозначительно сжал мою руку, прежде чем громко предложить Боллинджеру и Аптону проводить его в казарму. Я был озадачен подобными действиями. (Доктор Марквиз уже удалился утешать свою супругу.) Пока я в холле ждал, когда горничная принесет мои шинель и кивер, случайно поймал прощальный взгляд Боллинджера, брошенный в мою сторону, – взгляд, полный настолько неприкрытой злобы, что я даже лишился дара речи. К счастью, сохранив достаточную здравость рассудка, чтобы прийти к выводу, что этот взгляд лишь частично относится ко мне. Обернувшись, я обнаружил в гостиной мисс Марквиз, которая с рассеянным видом наигрывала простенький мотив. Артемус вышел за дверь вслед за Боллинджером, лицо которого сохранило то выражение, и неожиданно я осознал его значение: парень ревнует – да-да, ревнует! объят яростью! – и завидует тому, что я остаюсь наедине с мисс Марквиз. Из этого я сделал вывод, что он воспринимает меня – mirabile dictu[90] – как соперника, претендента на ее внимание! О, какая милая и своевременная насмешка Судьбы, мистер Лэндор! Относясь ко мне как к заклятому сопернику, Боллинджер вселил в меня отвагу впервые взглянуть на себя именно в этом свете. Иначе я никогда не решился бы на такое безрассудство – обратиться к мисс Марквиз. Нет, я, скорее, согласился бы противостоять грозной орде семинолов или прыгнул бы в грохочущую пропасть Ниагарского водопада. Однако сейчас, осознав, какую угрозу представляю – в глазах Боллинджера, – я нашел в себе смелость – не знаю, каким образом – заговорить: – Мисс Марквиз, боюсь, с моей стороны будет грубой навязчивостью попросить у вас аудиенции завтра днем. И все же в мире нет ничего, что доставило бы мне большее удовольствие. Едва эти слова слетели с моих губ, я тут же впал в пароксизм самобичевания. Как простой салага (хотя далеко и не мальчик, мистер Лэндор) мог осмелиться хотя бы в малейшей степени претендовать на внимание Женщины столь невиданной грации… Разве можно воспринимать это иначе, чем наглость? И в то же время я чувствовал, что именно вы, мистер Лэндор, – вы первый из всех – подбодряли меня. Ведь если мы стремимся проникнуть в глубины загадочного Артемуса, разве найдется более удобный способ проникновения, чем через возлюбленную сестру, в честь которой он живет? Как бы то ни было, я со слишком острым чувством вины ожидал справедливого упрека с ее стороны. Однако ее лицо выразило абсолютно иные эмоции. Со своей уникальной улыбкой – я уже успел привыкнуть к ней – и блеском в глазах она выразила желание узнать, где нам предстоит встретиться – на Тропе флирта, или на Джис-Пойнте, или в другом месте, что так нравятся влюбленным кадетам. – Нет, не в этих местах, – твердо заявил я. – А где же тогда, мистер По? – Я подумываю о кладбище. Ее изумление было неподдельным, но Лея быстро овладела собой и устремила на меня такой суровый взгляд, что я даже побледнел. – Завтра, – сказала она, – я занята. У меня есть время, чтобы встретиться с вами в четыре тридцать дня во вторник. На четверть часа. Большего я вам обещать не могу. Я и на такое не смел надеяться, поэтому не нуждался в каких-либо обещаниях. Для меня было достаточно знать, что не пройдет и двух суток, как я снова увижу ее. * * * Просматривая написанное выше, мистер Лэндор, я понял, что, возможно, у вас возникло впечатление, будто я подпал под разностороннее очарование мисс Марквиз. Все это очень далеко от правды. Если я и ставлю высоко ее добродетели, то еще выше ставлю настоятельную необходимость довести наше расследование до успешного завершения. Моя единственная цель дальнейшего общения – почерпнуть такие знания о характере и склонностях ее брата, которые могли бы привести нас к несомненному торжеству Справедливости. О! Едва не забыл о самой интригующей детали, касающейся мисс Леи Марквиз. Какие у нее глаза, мистер Лэндор! Совершенно неповторимого бледно-голубого цвета. Повествование Гаса Лэндора 17 С 15 ноября по 16 ноября Когда мы с капитаном Хичкоком приступали к нашему делу, то очертили широкий круг вероятного поворота событий. Мы обсуждали, что будем делать, если виновными окажутся кадеты или солдаты. Даже обсуждали, что станем делать, если убийцей Лероя Фрая окажется кто-то из преподавательского состава. Но такая вероятность – сын члена преподавательского состава – как-то ускользнула от нашего внимания. – Артемус Марквиз? Мы сидели в квартире Хичкока. Исключительно холостяцкой, слишком обшарпанной по армейским стандартам, с высохшими чернильными перьями, треснутыми мраморными часами и благодушным запахом упадка, исходившим от всех парчовых штор. – Артемус, – повторил Хичкок. – Господи, я столько лет его знаю… – Вы можете поручиться за его характер? – спросил я. Знаю, наглее вопроса не задать. Поручительством Артемуса являлось одно то, что он – кадет. Ведь он был направлен в академию представителем государства, разве не так? Сдал вступительные экзамены, выдержал почти четыре года деспотичного правления Сильвануса Тайера и следующим летом, если тому не помешает какая-нибудь катастрофа, должен приступить к исполнению служебных обязанностей. Одно лишь это вселяло уверенность в его характере. Однако, как ни забавно, Хичкок бросился на защиту характера вовсе не Артемуса, а его отца, который, как меня просветили, получил пулевое ранение в битве при Лаколь-Миллс, был особо отмечен полковником Пайком за чрезвычайное усердие в лечении раненых, за все годы работы в академии никогда не порочил свою репутацию даже намеком на скандал… – Капитан, – сказал я, чувствуя, что на меня, как всегда в таком разговоре, накатывает волна раздражения, – кажется, я даже не упоминал дорогого доктора. Разве упоминал? В общем, он хотел дать мне понять, что Артемус Марквиз – выходец из замечательной семьи, выдающейся семьи, и что его участие в таких немыслимых актах… немыслимо. Да, Читатель, он начал повторяться… пока что-то не переключилось в его голове и не заставило замолчать на короткое время. – Все же был один инцидент, – наконец сказал Хичкок. Я замер. – Да, капитан? – Некоторое время назад, до того, как Артемус стал кадетом. Это было связано с кошкой мисс Фаулер. Опять пауза на раздумья. – Не могу вспомнить, – сказал он, – при каких обстоятельствах исчезла эта кошка, но точно помню, что конец ее был жуток. – Расчленили? – предположил я.