– А фигура? Какой он вообще? Какой рост? – Он не такой высокий, как вы. Может, на два-три дюйма ниже. – А телосложение? Тонкий? Грузный? – Тонкий, как мне кажется. Но трудно сказать. – Как думаете, сможете узнать его? При свете дня? – Сомневаюсь, сэр. – А его голос? Кокрейн почесал за ухом, словно надеясь почесыванием вызвать звук из глубин памяти. – Вполне возможно, – сказал он. – Вполне возможно, сэр. Я мог бы попытаться. – Хорошо. Посмотрю, сможем ли мы это организовать. Я уже собрался уходить, когда заметил позади Кокрейна две стопки одежды. Нижнее белье, рубашки и панталоны – все это воняло потом, землей и травой… – О, рядовой, – сказал я, – как у вас много одежды! Он склонил голову набок. – Это кадета Брейди, сэр. А эта стопка – кадета Уитмана. Они платят мне за то, что я стираю их одежду раз в неделю. – Вероятно, у меня был озадаченный вид, потому что он быстро добавил: – Рядовому ведь надо как-то жить, сэр. А на то, что платит Дядюшка Сэм, не проживешь. * * * В суете дня я не вспоминал о По, пока поздно вечером, после долгой прогулки по территории академии, не вернулся в гостиницу и не нашел у двери пакет в коричневой бумаге. При виде него у меня на лице появилась непроизвольная улыбка. Мой юный сорвиголова! Он всегда трудится изо всех сил. И хотя не знал об этом – как и я сам, – двигался к сути событий. Доклад Эдгара А. По Огастесу Лэндору 16 ноября Вы заметили, мистер Лэндор, как рано и с какой удивительной стремительностью сумрак накрывает горы? Кажется, солнце только-только утвердило свое правление – и вот уже скрывается, уступая мраку, накатывающемуся с неотвратимостью наказания. Наступает жестокая тирания Ночи, однако то тут, то там узнику удается смягчить приговор. Он поднимает глаза вверх и ощущает небывалый восторг при виде шара уходящего солнца, салютующего из расселин Сторм-Кинга и Кро-Нест, излучающего великолепное сияние. Сейчас, как никогда в течение дня, во всей своей красоте раскрывается Гудзон, этот глубокий и могучий поток, в грохочущем течении увлекающий за собой воображение в каждый овраг и под каждую тень. И этим благословенным зрелищем лучше всего любоваться с кладбища Вест-Пойнта. Вы уже бывали там, мистер Лэндор? Это небольшой огражденный участок в полумиле от академии на высоком берегу, полностью скрытый лесом и кустарником. Многие, мистер Лэндор, упокоиваются в местах и похуже. К востоку от него начинается тенистая тропа, откуда открываются восхитительные виды на академию. К северу тянется аллювиальный[95] склон, ограниченный зубчатыми вершинами, за которыми лежат плодородные долины Датчесса и Патнема. Кладбище, можно сказать, освящено дважды – Господом и Природой; по своему характеру это место тихое и уединенное, причем настолько, что даже самые благочестивые подумают дважды, прежде чем пройти по нему. Однако мои мысли, естественно, были о живом человеке. Она – вот кто занимал меня во время сна и во время прогулок. Именно ожидание ее появления отняло у меня всю энергию ума. Четыре часа наступило, мистер Лэндор. А ее не было. Прошло пять, десять минут – она все не шла. Менее верный слуга, возможно, и впал бы в отчаяние, но моя преданность вам и нашему общему делу заставляла ждать, пусть и весь вечер, если понадобится. По свидетельству моих часов, ровно в тридцать две минуты пятого бдение было наконец-то вознаграждено шуршанием шелка и мельканием бледно-желтой шляпки. Не так давно, мистер Лэндор, я первым отрицал бы возможность, что в разуме людском может возникнуть мысль, не поддающаяся выражению посредством людского же языка. И тем не менее! Величие мисс Марквиз, непринужденность ее манер, непостижимая легкость и упругость ее поступи, ее горящий взгляд, более глубокий, чем у Демокрита – все эти феномены лежат за пределами возможностей языка. Перо выпадает из безвольной, дрожащей руки. Могу сообщить вам, что она слегка задыхалась после долгого подъема, что ее плечи покрывала индейская шаль, что вьющиеся волосы были собраны в «узел Аполлона», что она с рассеянным видом наматывала на указательный палец шнурок от ридикюля. Но что все это значит, мистер Лэндор? Как оно может передать мои неосознаваемые мысли, поднимавшиеся из глубин сердца? Я стоял, мистер Лэндор, и искал подходящие случаю слова, но нашел только вот это: – Я опасался, что холод помешает вам прийти. Ответ ее был лаконичным. – Не помешал, – сказала она. – Как вы сами видите. То, что после нашей последней встречи ее отношение ко мне сильно изменилось, я заметил сразу. И в самом деле, в ее тоне, в оскорбленном повороте головы, в явном неприятии общения со мной, читавшемся во взгляде – этих прекрасных глаз! – безошибочно определялась холодность. Каждое движение, каждая интонация давала понять, что мисс Марквиз недовольна тем обязательством, что я на нее возложил. В общем, мистер Лэндор, признаюсь, что плохо научен обращению с Женщиной. Поэтому я не видел способа преодолеть таинственную пропасть, что сейчас разделяла нас, и не мог понять причины, по которым она согласилась на так явно неприятную ей встречу. Она же, со своей стороны, ограничилась тем, что теребила свой ридикюль и несколько раз обошла мемориал. Вид обелиска направил мои мысли на несчастных кадетов, которые (как и Лерой Фрай) ушли в мир иной на заре своей пользы обществу. Я смотрел на темно-зеленые кедры, стоявшие, будто часовые, охраняющие лагерь Смерти, на белоснежные надгробия, ставшие защитой от непогоды для тех, кто, находясь в расцвете своей мужественной красоты, был отозван от ежедневных учений Жизни. Захваченный этими размышлениями, я даже отважился поделиться ими со своей спутницей в надежде породить общую тему разговора, однако увидел, как они были отметены резким поворотом головы. – О, – сказала она, – в смерти нет ничего поэтического, не правда ли? Не могу представить ничего более прозаического. Я возразил ей, сказав, что считаю Смерть – и, в частности, смерть красивой женщины – великой, самой возвышенной темой Поэзии. И впервые после своего прихода она уделила мне все свое внимание, а потом впала в пароксизм смеха, который смутил меня сильнее, чем та холодность, что предшествовала ему, и который очень походил на тот приступ, что случился с ней в присутствии Артемуса. Отсмеявшись, Лея стерла веселье с глаз и проговорила: – Как же она вам идет. – Что? – спросил я. – Любовь к смерти. Больше, чем форма. Видите, у вас запылали щеки, в глазах появился блеск! – Удивленно покачав головой, она добавила: – Единственный, кто вам под стать, это Артемус. Я ответил, что никогда за все наше короткое знакомство с этим джентльменом не подозревал о его пребывании в царстве Меланхолии. – Он согласен, – задумчиво сказала Лея, – подолгу гостить в нашем мире. Знаете, мистер По, я считаю, что на битом стекле можно танцевать какое-то время. Но не постоянно. Я сказал, что если б человек знал только те ощущения, что дает битое стекло – в том смысле, что если б с младенчества учился ходить только по нему, – он считал бы, что оно не хуже, чем самая мягкая земля. Это умозаключение, как я с удовольствием заметил, заняло ее мысли на довольно длительное время, и после окончания этого периода она ответила более тихим голосом: – Да. Теперь я вижу, что у вас двоих много общего. Пользуясь этой оттепелью в обращении со мной, я осмелился привлечь ее внимание к различным достопримечательностям, которые могут доставить удовольствие пытливому взгляду: к пристани и осадной батарее, к гостинице мистера Коззенса, к руинам старого форта Клинтон, за полвека разрушенного ветрами и непогодами. Эти виды не вызвали в ней ничего, кроме пожатия плеч. (Оглядываясь назад, мистер Лэндор, я понимаю, что нельзя было ожидать, чтобы человек, выросший в этих краях, как мисс Марквиз, видел в них нечто диковинное; ведь они как те, кто всю свою жизнь проводит в королевских дворцах и поэтому считает сокровища не более достойными внимания, чем можжевеловые кусты.) У меня не осталось и тени надежды на то, что из нашего неудачного свидания произрастет Радость, поэтому я решил стойко сносить страдания. Какая доблесть, мистер Лэндор, требуется, чтобы вести легкую беседу при столь неблагоприятных обстоятельствах! Я справился о здоровье мисс Марквиз. Похвалил ее вкус в одежде. Выразил уверенность, что ей идет голубой. Спросил, на каких званых обедах ей довелось побывать в последнее время. Спросил – представьте только! – полагает ли она, что холода установились надолго. Задав последний вопрос, который считаю верхом банальности и безобидности, я с изумлением увидел, как она обратила на меня полный ярости взгляд и стиснула зубы. – О, давайте не будем… Вы… мистер По, вы считаете, что я согласилась прийти сюда, чтобы поговорить о погоде? С меня довольно, уверяю вас. Много лет – слишком много, мистер По, – я была одной из «четырехчасовых», ожидавших на Тропе флирта. Насколько я помню, там только и делали, что обсуждали погоду, прогулки на лодке, танцы и званые обеды, и уже в самом конце – ведь время имело решающее значение – кто-то заявлял о неумирающей любви. Неважно кто, конечно, потому что все заканчивалось ничем. Кадеты уходили – они всегда уходят, не так ли, мистер По? – и их место занимали новые. Я думал, что такая пламенная речь вскоре исчерпает себя или, по крайней мере, немного умерит гнев говорившего. Но все получилось наоборот, мистер Лэндор: чем дольше она говорила, тем ярче разгорался внутренний огонь. – А, мистер По, у вас все пуговицы на месте! Означает ли этого, что вы ни разу не отрывали ту, что ближе всего к вашему сердцу, и не обменивали ее на локон вашей возлюбленной? В мое время, мистер По, я отдала столько локонов, что даже странно, как не облысела. Выслушала такое количество заверений в вечной любви, что сейчас у меня должно было быть столько же мужей, сколько жен у Соломона. Поэтому давайте, рассказывайте мне скорее уже о своей неумирающей любви, чтобы мы могли вернуться к себе. Во всяком случае, тут ее гнев поутих. Проведя рукой по лбу, Лея отвернулась и совершенно тусклым голосом проговорила: – Прошу меня простить, я поступила ужасно, даже не понимаю почему. Я заверил ее, что ей нет надобности извиняться, что моя главная забота – ее благополучие. Не знаю, успокоили ли ее мои слова, но утешения в моем обществе она больше не искала. Минуты тянулись как дни. О да, мистер Лэндор, ситуация сложилась крайне некомфортная, и я уже подумывал о том, чтобы завершить ее… когда вдруг четко ощутил перемену в поведении Леи. Она поежилась. – Вы замерзли, мисс Марквиз. Она покачала головой; все отрицала, однако ежилась. Я спросил, можно ли мне прикрыть ее шинелью. Ответа не последовало. Я взял предложение назад. Опять без ответа. Дрожь усилилась, и ее состояние отразилось на утонченном лице – там появилось выражение неописуемого испуга. – Мисс Марквиз! – вскричал я. Возможно, она была так глубоко погружена в собственные фантазии, что мой жалобный дискант прозвучал для нее, как из пещеры: она не замечала меня, отдавшись своему слишком осязаемому ужасу. Вероятно, страх – такое же заразное заболевание, как лепра, потому что вскоре я ощутил, как мое сердце учащенно забилось, конечности напряглись и во мне утвердилась уверенность – лишь на основании выражения ужаса на лице мисс Марквиз, – что рядом есть кто-то еще, некто, чья мерзкая порочность несет погибель нашим душам. Я резко повернулся и огляделся в поисках этой личности – этого источника злобы, что так подействовал на мою очаровательную спутницу. В приступе мономании я исследовал каждый камень, заглянул под каждый кедр, три раза обошел памятник. Никого там не было, мистер Лэндор! Успокоенный, но ни в коей мере не умиротворенный этим открытием, я повернулся к спутнице и обнаружил, что на том месте, где она стояла, пусто. Мисс Марквиз исчезла. Меня охватило беспокойство, причем настолько сильное и всепоглощающее, что я перестал воспринимать себя отдельно от той, которая исчезла. Даже не вспомнил о том, что могу опоздать на вечернее построение. Готов был отказаться от всех построений, всех обязанностей, лишь бы еще раз увидеть это воплощение ангела. Я побежал – от дерева к дереву, от камня к камню. Несся по вьющейся тропе, обследуя каждое бревно или пень, изучая следы на земле и на мху. Выкрикивал ее имя древесным лягушкам и малиновкам. Звал ее, обращаясь к западному ветру, и к заходящему солнцу, и к горным вершинам. Ответа не было. Охваченный страданием до самых глубин существа, я даже – представьте, чего это мне стоило, – подобрался к краю кладбищенского утеса и позвал ее, глядя вниз и ожидая, что увижу на камнях ее изломанное безжизненное тело. Я уже отчаялся найти ее, мистер Лэндор, когда наконец-то, проходя мимо куста рододендрона – всего в пятидесяти ярдах от того места, где в последний раз видел ее, – заметил сквозь узор почти обнаженных ветвей ногу, обутую в дамский сапожок. Продравшись через кусты, я обнаружил, что нога примыкает к торсу, а торс – к голове, а все вместе образует неподвижное тело мисс Леи Марквиз, распростертое на жесткой каменистой земле. Я опустился рядом с ней на колени и довольно надолго затаил дыхание. Ее зрачки практически исчезли под веками. В уголке нежного и чувственного рта виднелась струйка слюны, и все тело сотрясала такая сильная дрожь, что мне стало страшно за ее жизнь! Она не произносила ни слова, и я… я не находил в себе сил произнести хоть одно… пока наконец-то… наконец-то!.. приступ не начал стихать. Я все ждал, и мое терпение было вознаграждено тем, что ее грудь поднялась и опустилась в глубоком и спокойном вздохе, а веки затрепетали. Она осталась жива. Она не умерла. Однако ее лицо заливала мертвенная бледность. Узел волос распался, и теперь черные, свитые в тугие колечки локоны закрывали лоб. А глаза, мистер Лэндор! Бледно-голубые глаза неотрывно смотрели на меня, и взгляд их был необузданным и распутным… восхитительным в своей неудержимости. Все эти перемены в облике, вполне объяснимые эмоциями, не вселяли тревоги. Я не наблюдал в ее личности расстройств, которые несли бы на себе отпечаток пережитого внешнего человеческого – нет, я пойду дальше: нечеловеческого – воздействия. Ее платье, мистер Лэндор, было порвано на плече. На запястьях остались царапины от жестоких ногтей, и кровь все еще текла из ран. Крепкий кулак оставил синяк на ее правом виске – самое настоящее святотатство в отношении ее одухотворенного, благородного чела. – Мисс Марквиз! – закричал я. Будь у меня тысяча лет, мистер Лэндор, и бесконечный запас слов, я все равно не смог был описать ту радостную улыбку, что осветила ее прекрасное разбитое лицо. – Простите, что доставила вам столько хлопот, – сказала она. – Вы могли бы проводить меня домой? Мама очень волнуется из-за слишком долгого отсутствия. Повествование Гаса Лэндора