– И что же вы нашли, мисс Марквиз? – Любовь, – сказала она. * * * Ах, мистер Лэндор! Едва ли вы поверите в то, что до настоящего момента я и помыслить не мог о том, чтобы влюбиться в мисс Марквиз. То, что я восхищался ею – да, сильно, – отрицать не стану. То, что она заинтриговала меня – нет, очаровала, – не вызывало никаких сомнений. Но я никогда, мистер Лэндор, не решался дать волю чувствам более возвышенным по отношению к ней. Однако, как только это… это священное слово слетело с ее губ, я уже не мог отвергать истину, что содержалась в нем; истину, которую мисс Марквиз со своим деликатным милосердием выпустила из стеснявшей ее клетки. Я полюбил, мистер Лэндор. Вопреки всем своим заявлениям, я полюбил. И это изменило все вокруг. Из Гудзона, пронзив гладь воды, с громким плеском выпрыгнул осетр, и над поверхностью призрачной реки, поднимаясь из ее глубин, зазвучала, все громче и громче, божественная мелодия, более прекрасная, чем та, что лилась из арфы Эола. Я сидел, замерев, на золотом пороге широко распахнутых врат Грезы и смотрел вдаль, туда, где заканчивалась перспектива, – и вдруг осознал, что перспектива заканчивается в ней. – Вижу, я смутила вас, – сказала Лея. – Не переживайте. Вы наверняка увидели… – Она сбилась, но продолжила: – Вы наверняка увидели любовь и в моем сердце. * * * Как неожиданно оно приходит, благословение Любви! И как ускользает от нас в момент своего рождения! Мы можем подняться в небеса, желая поймать его, но все равно не получится дотянуться. И оно всегда будет убегать. Нас неизбежно ждет неудача… падение… Короче говоря, я лишился чувств. И, возможно, пропустил бы утреннее занятие – без малейших угрызений совести. Возможно, пропустил бы много чего еще; возможно, сама Атропа[98] (жестокая дщерь Фемиды!) перерезала бы нить жизни – так я был счастлив в тот момент, так неизмеримо, нечеловечески счастлив. Именно ее лицо я увидел, придя в себя, ее прекрасные глаза, излучавшие божественный свет. – Мистер По, – сказала она, – рассчитываю, что в нашу следующую встречу мы оба будем оставаться в полном сознании на всем ее протяжении. Я горячо выразил согласие и поклялся, что больше не закрою глаз, если в поле их зрения будет она. Затем я обратился к ней с мольбой скрепить нашу договоренность тем, что впредь она будет обращаться ко мне по имени. – Эдгар, да? Хорошо, Эдгар, если ты этого так хочешь. А ты должен звать меня Лея. Лея. Лея! Какой же восхитительной музыкой это имя отзывается в моей душе! Какой прекрасный, полный счастья мир сулят эти два слога! Лея. Лея. Повествование Гаса Лэндора 20 21 ноября Самое странное было то, что По ничего не смог добавить к написанному. Закончив чтение, я стал ждать продолжения. Цитаты какого-нибудь латинского поэта или экскурса в этимологию, рассказа о великой неспособности любви к выживанию… Однако он всего лишь пожелал мне спокойной ночи. И, пообещав при первой возможности продолжить доклад, исчез со стремительностью призрака. Увидел я его только на следующий вечер – причем исключительно случайно. Сам По придал бы этому явлению большее значение и назвал бы по-другому, но я остаюсь при своем. Это действительно была случайность, то, что я прервал свой тяжелый труд над дневником Лероя Фрая и, желая глотнуть свежего воздуха, поспешил в угольно-черную темноту, вооружившись фонарем, чтобы не оступиться. Вечер был сух, а воздух насыщен запахом хвои. Река шумела громче, чем обычно, луна позволяла разглядывать себя, а земля, казалось, похрустывала при каждом шаге, поэтому я ступал осторожно, словно боясь обидеть ее. Остановился у развалин старых артиллерийских казарм и, вдыхая запах Равнины, вглядывался в даль, на склон, поросший травой, которую ночь окрасила в пурпурный цвет. И тут мой взгляд замер. Что-то двигалось. Около места для экзекуций. Я поднял повыше фонарь и пошел в ту сторону. Фигура, чьи очертания показались мне странными, стали отчетливее. Я увидел человека, человека на четвереньках. Издали его поза казалась зловещей, опасной и ассоциировалась с прелюдией к… полной потере сознания. Но чем ближе я подходил, тем яснее видел, что у этой позы есть значение. Так как под первой фигурой лежала вторая. Того, кто был сверху, я узнал сразу. Часто замечал его в столовой и сразу распознал светлые волосы и массивное телосложение: Рэндольф Боллинджер, подумать только! Он сидел верхом на противнике, крепкими ногами прижимая руки того к земле, а мощными руками сдавливая ему горло. Кто же жертва этого натиска? Я понял это, только когда повернул чуть в сторону и смог взглянуть под определенным углом. Огромная голова, фигура маленькой хрупкой борзой и… да, шинель с порванным плечом – не осталось ни малейших сомнений. Теперь я уже бежал. Так как знал, насколько неравны силы в этом поединке: Боллинджер на добрых полфута выше По, на сорок фунтов тяжелее и, что самое главное, в каждом своем движении демонстрировал настолько четкие намерения, что об их повороте в обратную сторону и речи быть не могло. Он не отступил бы. – Прекратите, мистер Боллинджер! Я услышал, как мой голос, уверенный и жесткий, как камень, пролетел через разделявшее нас расстояние. Тот вскинул голову. Взгляд его глаз – белых в свете фонаря – встретился с моим. Ни на йоту не ослабив хватку на горле По, он спокойным, как стоячая вода, тоном сказал: – Это частное дело, сэр. Мне тут же эхом отозвался Лерой Фрай. Как он весело сказал, встретив своего товарища на лестнице: «По нужному делу…» И некая необходимость действительно присутствовала в данном случае, если судить по сосредоточенности Боллинджера. Он видел свою цель и непреклонно шел к ней. И дошел бы без единого слова объяснений. В самом деле, единственным звуком, нарушавшим тишину, было бульканье в горле По – эти влажные сдавленные хрипы внушали больший страх, чем любой крик. – Прекратите, мистер Боллинджер! – снова заорал я. А он продолжал давить своими тяжеленными ручищами, выгоняя последние глотки воздуха из легких По. Ожидая, когда хрустнет трахейный хрящ. Я быстро сорвал башмак и стукнул Боллинджера по макушке. Он что-то буркнул, потряс головой… и продолжил. Второй удар пришелся ему в подбородок и повалил на спину. – Если вы уберетесь отсюда немедленно, – сказал я, – сможете сохранить звание. Если же нет – гарантирую, будете преданы трибуналу уже до конца недели. Он сел. Потер подбородок. Устремил взгляд прямо перед собой, как будто меня не было. – Вероятно, – сказал я, – вы не знакомы со взглядами полковника Тайера на покушение на убийство. И вот Боллинджер уже не в своей стихии. Как многие любители поиздеваться, он умел навязывать свою волю только в узком окружении. Будучи первым помощником главного по столу номер восемь, мог испепелить взглядом любого, кто попытался бы взять мясо вперед него. Однако за пределами стола номер восемь, за пределами номера восемнадцать в Северных казармах утверждать свою власть он не умел. В общем, Боллинджер ушел. Демонстрируя максимум достоинства, на который был способен, но зная, что его остановили и что весть об этом шлейфом потянется за ним. Наклонившись, я помог По встать. Теперь ему дышалось легче, но кожа в свете фонаря была медного цвета. – Как вы, в порядке? – спросил я. Кадет поморщился, пытаясь сделать глоток. – В порядке, – просипел он. – Требуется нечто большее… чем трусливое нападение… чтобы запугать По. Я родом из… длинной череды… – Франкских вождей, знаю. Может, расскажете, что произошло? Он сделал неуверенный шаг вперед. – Трудно объяснить, мистер Лэндор. Я тихо вышел из своей комнаты, намереваясь навестить вас… приняв все… обычные меры предосторожности. Был, как всегда, осторожен… Не могу объяснить… Он застал меня врасплох. – Он что-нибудь говорил? – Одно и то же. Повторял и повторял. Еле слышно. – И что же? – «Мелкие твари… должны знать свое место». – И всё? – Всё. – И как вы это интерпретируете, мистер По?