Он пожал плечами, но даже это едва заметное движение заставило его поморщиться от боли в шее. – Неприкрытая ревность, – наконец сказал По. – Он… явно обезумел от того… что Лея предпочла меня ему. Ему хочется напугать меня и заставить отказаться от нее. – Где-то внутри него зародился и вырвался наружу высокий дурашливый смешок. – Едва ли он способен… оценить… всю глубину моей решимости в этом вопросе. Меня не испугать. – Значит, мистер По, вы считаете, что он всего лишь хотел испугать вас? – А что же еще? – Ну, не знаю, – сказал я, еще раз оглядывая место для экзекуций. – Издали мне показалось, что он собирается убить вас. – Не будьте смешным. У него не хватит духу. Нет воображения. Ах, Читатель, меня так и подмывало рассказать ему об убийцах, с которыми мне довелось столкнуться. То были люди почти без воображения. И именно это делало их опасными. – И все же, мистер По, я бы хотел, чтобы вы… – Сунув руки в карманы, я наподдал мыском башмака комок земли. – Понимаете, дело в том, что я в некотором роде завишу от вас и предпочел бы не переживать по поводу того, что вы можете лишиться жизни из-за какой-то молодой женщины, как бы красива она ни была. – Уж кто лишится жизни, так только не я, мистер Лэндор. Можете в этом не сомневаться. – Тогда кто? – Боллинджер, – сказал По. – Я не позволю ему встать между мной и дамой моего сердца; я просто убью его. Да, и получу истинное наслаждение; это будет самый нравственный из всех моих поступков. Я взял его за локоть и повел вверх по склону к гостинице. Прошла минута, прежде чем я решился заговорить. – О да, – сказал я как можно беспечнее, – нравственную сторону увидеть здесь легко. А вот представить, что вы, мистер По, получаете от этого наслаждение, я не могу. – Вы просто меня не знаете, мистер Лэндор. И он был прав: я его не знал. Не знал, на что он способен, пока он это не совершал. Мы остановились перед колоннадой. Дыхание По выровнялось, на лицо вернулась обычная бледность, и теперь он выглядел удивительно здоровым. – Итак, – сказал я, – я рад, что оказался на месте в нужное время. – Эх, жаль, я не успел должным образом ответить Боллинджеру… Но я благодарен, что вы оказались в резерве. – Вы думаете, Боллинджер знал, куда вы идете? – Не представляю, как он смог бы узнать. – Значит, вы считаете, что наша маленькая договоренность остается тайной? – Остается и останется, мистер Лэндор. Для всех… – По замолчал, осаживая собственные эмоции. – Даже для нее… – Четким и ясным голосом он произнес: – Вы не удосужились спросить, зачем я шел к вам. – Полагаю, вы спешили сообщить свежие новости. – Это действительно так. По стал обыскивать свои карманы. Миновала целая минута, прежде чем он нашел искомое: листок бумаги. Кадет бережно развернул его с тем же благоговением, как если бы готовил чашу к причастию. Как же я не догадался! Как не понял, что за огонь горит в его глазах! Ничего не подозревая, я взял листок и прочитал: «Леонора, ответь, что с тобою? Почему столь безудержный плач? Почему столь неистовый плач?» «Дьявол правит моею судьбою, Беспощаден, всесилен, всезряч. Ад смыкается над головою — Мой растлитель, судья и палач, Мой извечный, навечный палач!» Слова плясали в свете фонаря, и я обнаружил, что никак не могу найти своих. Снова и снова рылся я в мозгу, и каждый раз мои усилия оказывались тщетными. В конечном итоге я ограничился следующим: – Славно. И в самом деле, мистер По, очень славно. Он расхохотался, его громкий, искренний смех больно отдался у меня в ухе. – Спасибо, мистер Лэндор. Передам маме ваши слова. Повествование Гаса Лэндора 21 С 22 ноября по 25 ноября В тот же вечер, правда, чуть позже, в дверь моего номера постучали. Стук был не робким, характерным для По, а частым и настойчивым, что заставило меня соскочить с кровати в полной уверенности, что там – кто бы мог сказать? – сама кара небесная. Пэтси, укутанная в два слоя шерсти. В холоде коридора ее дыхание превращалось в клубочки пара. – Впусти меня, – сказала она. Я ждал, что она снимет шали, но вместо этого Пэтси прошла в комнату. – Только что забросила выпивку для мальчиков, – сказала она. – А мне что-нибудь осталось? Оказавшись перед таким искушением, я произнес это как можно небрежнее. Думаю, будет справедливо сказать, что я набросился на нее… и она, ангел во плоти, не воспротивилась. Лежала и весело смотрела на меня, пока я ее раздевал. Из всех этапов этот мне нравился больше всего: снимать слои один за другим – чулки, башмаки, нижние юбки, – и каждый из слоев разжигал тревогу сильнее, чем предыдущий. А будет ли подо всем этим она сама? Вечный вопрос. Твои руки дрожат, когда ты расстегиваешь последний ряд пуговиц… И вот она передо мной, белая, пышущая здоровьем, лоснящаяся. – Ммм, – говорит Пэтси. – Да, вот так. Вот здесь. Дело длилось дольше, чем обычно, – еще никогда кровать мистера Коззенса не издавала столь жалобный скрип таким множеством своих деталей, – и когда мы закончили, некоторое время просто лежали. А потом Пэтси, как обычно, заснула, и я, еще немного послушав ее дыхание, осторожно убрал ее голову со своей груди и выбрался из кровати. У окна меня ждал дневник Лероя Фрая. Запалив огонь в лампе, я разложил его на коленях, положил блокнот на стол и принялся за работу, распутывая длинные мотки из буквенных цепочек. Я работал больше полутора часов, когда почувствовал руки на своих плечах. – Что в книжке, Гас? – О. – Я отложил перо, потер лицо. – Слова. Она погладила меня по шее. – Хорошие? – Не очень. Хотя я много узнаю о теории стрельбы, ракетах Конгрива и Господе, о желании оказаться дома, в Кентукки, где холод не… не пробирает тебя до костей. Удивительно, как может быть скучен дневник. – Только не мой, – сказала Пэтси. – Ты… – Я вылупил глаза. – Ты ведешь дневник? После долгой паузы она покачала головой. – Но могла бы. «Почему бы и нет?» – подумал я. Разве меня уже не завалили словами? По со своими стихами и прозой, и профессор Папайя со своей записной книжкой, и сержант Локк со своим блокнотом… Даже капитан Хичкок, поговаривают, ведет дневник. Я добавил к этому обрывок записки в руке Лероя Фрая, и метки дьявольского шабаша, и утренние газеты на столе у Тайера, и газеты рядом со Слепым Джаспером – видишь, какое количество слов? Которые не подкрепляют друг друга, как можно было бы ожидать, а стирают и, в конце концов, все утрачивают свой истинный смысл, и ты падаешь вниз, в эту кроличью нору слов, которые лязгают, как клетки Папайи, и взвизгивают, подобно его птицам… «Так что да, – подумал я. – Ничего не поделаешь, Пэтси. Веди дневник».