Я крепко прищурился. – Мистер По, вы должны признать, что ситуация очень неприятная. Люди, которые переходят вам дорогу, заканчивают свой путь в петле. С удаленными из тела важными органами. Он опять выпятил грудь, но внутри у него, должно быть, что-то лопнуло, потому что на этот раз в горделивой позе он задержался ненадолго. Голова склонилась набок, и По тихим и уставшим голосом сказал: – Мистер Лэндор, если б я убивал каждого кадета, что оскорбил меня в период моего краткого пребывания здесь, боюсь, наша численность сократилась бы до десятка. И даже этот десяток ходил бы по грани. Ты, Читатель, знаешь, как это бывает. Сражаешься с человеком, бьешь его копьем, и вдруг совершенно неожиданно он сбрасывает все свои доспехи – как бы говоря: «Вот он я, как есть», – и ты сразу видишь, что никакого повода для сражения не было. А ведь море боли уже причинено… По упал в качалку и принялся изучать свои пальцы. Тишина опять сгустилась вокруг нас. – Если хотите знать, – сказал он, – с первого дня здесь я превратился в объект насмешек. Мои манеры, моя внешность, мои… мои эстетические воззрения, мистер Лэндор, – в общем, все, что есть чистого и истинного во мне, провоцировало издевательства. Будь у меня тысяча жизней, я все равно не смог бы залечить те травмы, что были мне нанесены. Такой человек, как я… – По помолчал. – Такой человек, как я, отказывается от любой мысли о возмездии и довольствуется упованием. Возвышением, мистер Лэндор. Только тут кроется утешение. Он посмотрел на меня и поморщился. – Я знаю, что виновен в том, что говорю необдуманно. Уверен, виновен во многих вещах – в несдержанности, в полетах фантазии, – но вот в этом я виновен никогда не был. Я никого не убивал. – Кадет буквально сверлил меня взглядом. – Вы верите мне, мистер Лэндор? Я сделал глубокий вздох. Посмотрел в потолок, потом на него. Затем сложил руки за спиной и неспешно сделал круг по комнате. – Я скажу вам, мистер По, во что верю. В то, что вы должны лучше следить за тем, что говорите и делаете. Как думаете, у вас получится? Он кивнул, едва заметно. – А пока, – сказал я, – я могу ненадолго придержать капитана Хичкока и остальных преследователей. Но если вы, мистер По, еще хоть раз солжете мне, – вылетите отсюда. Они будут в полном праве заковать вас в наручники, и я пальцем не шевельну, чтобы защитить вас. Вы поняли? Он опять кивнул. – Здесь нет Библии, – сказал я, обводя взглядом комнату, – поэтому вам придется обойтись без нее. Итак, «Я, Эдгар Аллан По…» – Я, Эдгар Аллан По… – «Торжественно клянусь говорить правду…» – Торжественно клянусь говорить правду… – «Да поможет мне Лэндор». – Да поможет мне… – Его речь прервал смешок. – Да поможет мне Лэндор. – Ну что ж, теперь можете идти, мистер По. Он встал. Шагнул к двери и вдруг отступил на полшага назад. Его лицо залил яркий румянец, а на тонких губах начала проявляться робкая улыбка. – Мистер Лэндор, если вы не против, можно мне остаться у вас на короткое время? Наши взгляды встретились на секунду – правда, секунда оказалась долгой. Слишком долгой для него; он повернулся к окну и заговорил: – У меня нет особой цели. Ничего… что как-то связано с расследованием. Я просто… я пришел, потому что ваше общество приятнее мне, чем чье-либо еще… Не считая, конечно, ее. А без нее, мне кажется, стоило бы… – Покачал головой. – Боюсь, сегодня мне не хватает слов. У меня тоже не хватало, правда, недолго. Помню, я тогда смотрел по сторонам, везде, только не на него. – Что ж, если хотите остаться, – сказал я, – оставайтесь. В последнее время мне тоже недостает общества. Может… – Я уже доставал свою скудную наличность из-под кровати. – Может, организуете нам капельку мононгахилы[101]? Этого нельзя было не заметить – надежды, вспыхнувшей в его глазах. Как, вероятно, и в моих. Мы оба нуждались в том, чтобы притупить неприятные ощущения в больных местах. Вот так мы перебрались на следующий уровень близости: в пара́х виски. Мы выпивали каждый раз, когда По приходил, а в ту первую неделю он приходил каждый вечер. Выбирался из Южных казарм, прокрадывался через Равнину к моей гостинице. Маршрут мог меняться, но когда По оказывался в моем номере, ритуал оставался прежним. Он стучал – один раз – затем неспешно, будто огромный валун, толкал дверь. А у меня его уже ждал наполненный стакан. Он садился – иногда на пол, – и мы начинали разговаривать. Разговаривали по многу часов. И почти никогда, должен отметить, – о расследовании. Наши разговоры могли принять любое направление, и в любой их момент мог начаться спор. Недостойно ли поступил Эндрю Джексон, когда во время давней дуэли с Дикинсоном выстрелил второй раз после осечки? По сказал «да»; я принял сторону Джексона. А тот адъютант Наполеона, который покончил с собой, потому что его не продвигали по службе? По сказал, что он поступил благородно; я высказал мнение, что он был ослом. Какой цвет больше всего идет брюнеткам? Я – красный. По – фиалковый. (Он никогда бы не сказал просто «фиолетовый».) Мы спорили о том, кто более злобен, ирокезы или навахо, и о том, в чем миссис Дрейк проявила себя лучше всего – в трагедии или в комедии, и о том, какой инструмент выразительнее – пианино или клавесин. Однажды вечером мне пришлось защищать свое утверждение об отсутствии у меня души. Я не подозревал, что моя позиция именно такова, пока не заявил об этом, однако так случается, когда двое мужчин уговаривают тьму заключить перемирие: они держатся одной линии и идут по этому пути до конца. Вот я и сказал По, что все мы – просто клубок атомов, которые бьются друг о друга, отскакивая и устремляясь навстречу, а в конце останавливаясь. Ничего больше. Он выдвигал множество метафизических доказательств, возражая мне. Ни одно из них не произвело на меня впечатления. Наконец, доведенный до отчаяния, По начал размахивать руками. – Все это есть, уверяю вас! Ваша душа, ваша anima[102], – она существует. Немного заржавела из-за того, что ею не пользуются, но… я вижу ее, мистер Лэндор, я ее чувствую. И тогда он предупредил меня, что однажды она восстанет и встретится со мной лицом к лицу, и я пойму свою ошибку, но будет слишком поздно! В общем, По мог продолжать так часами. Но от мононгахилы наши языки заплетались. Под действием холодного огня виски я временами выбрасывал из головы все мысли и с некоторым облегчением слушал рассуждения По; Красота и Истина, смешение категорий, «Этюды о природе» Сен-Пьера – о, у меня даже сейчас начинает стучать в голове, когда я думаю об этом; но тогда эти рассуждения пролетали через меня, как зефир[103]. Не знаю, когда точно это случилось, но в какой-то момент мы перестали обращаться друг к другу «мистер». Это обращение взяло и выпало, и мы стали просто Лэндором и По. Мы напоминали двух старых холостяков из соседних комнат – безвредных безумцев, проживающих остатки фамильных состояний, утопающих в бесконечных рассуждениях о вещах. И в самом деле, такие рассуждения я видел только в книгах, но никогда не слышал от других людей, поэтому со временем стал задумываться о той книге, что писали мы с По. Как долго это может продолжаться? Не вмешается ли армия? А вдруг старшие офицеры поймают кадета По, когда тот ночью будет пробираться к Южным казармам? Подстерегут так же, как это сделал Боллинджер? Или, как минимум, начнут задавать вопросы? По, по своему обыкновению, хорохорился, когда я заговаривал об этом, но с интересом выслушал мой рассказ о молодом военнослужащем, который жаждет заработать на карманные расходы. На следующий же день, получив мое благословение, он принес горстку четвертаков рядовому Кокрейну, и с тех пор у него появился военный эскорт, провожавший его до гостиницы и обратно. Исполняя свои обязанности, Кокрейн продемонстрировал таланты, о которых мы не подозревали. Он умел припадать к земле, как пантера, и передвигаться по местности, как индеец, а однажды, когда заметил караульного, тут же затащил По в ближайшую выемку, где оба, как аллигаторы, лежали, распластавшись, пока опасность не миновала. Мы с По всегда старались выразить ему нашу благодарность, однако на все приглашения выпить Кокрейн отвечал отказом, отговариваясь тем, что его ждет стирка. Тебе, Читатель, легко представить, что мы с По, болтая так из вечера в вечер, полностью израсходовали весь набор тем для беседы и в конечном итоге, словно каннибалы, обратили внимание друг на друга. Я попросил его рассказать, как он плавал в реке Джеймс, и как служил стрелком у Моргана-младшего, и как встречался с Лафайетом[104], и как учился в университете Вирджинии, и как по морю отправился сражаться за свободу Греции. Запас историй был у него неисчерпаем, а может, и ограничен, потому что время от времени он, чтобы передохнуть, интересовался моей скромной историей. Вот так и получилось, что в один из вечеров По спросил: – Лэндор, почему вы приехали сюда? – Из-за здоровья, – сказал я. Чистая правда. Доктор Гэбриел Гард, врач из Сент-Джонс-Парк с доходом от никогда не умирающих инвалидов, диагностировал у меня чахотку и заявил, что единственная для меня возможность прожить еще полгода – это сбежать от миазмов и переехать повыше. Он рассказал мне об одном земельном спекулянте с Чемберс-стрит, который последовал такому же совету, когда его состояние было критическим, и теперь растолстел, как индюк, и каждое воскресенье в церкви Колд-Спрингс на коленях возносит благодарственную молитву. Я был склонен умереть там, где жил; это жена настояла на переезде. Амелия все рассчитала: денег, доставшихся ей по завещанию, хватит на новый дом, а остальное покроют мои накопления. Мы нашли коттедж у Гудзона, однако там сама Амелия, по странной прихоти судьбы, заболела – очень тяжело – и скончалась меньше чем через три месяца. – Ну да, – сказал я, – ведь мы переехали ради моего здоровья. Да, доктор Гард оказался прав. Мне становилось все лучше и лучше, и сегодня – я постучал себя по груди, – я почти здоров. Капелька гнильцы осталась только в левом легком. – О, – сказал По, мрачный, как деготь, – во всех нас есть капелька гнильцы. – Что ж, хоть раз, – сказал я, – мы пришли к полному согласию. * * * По, как я уже говорил, мог вести беседы на многие темы, но предмет разговора у него был один – Лея. И как я мог осуждать его за желание говорить о ней? Какой смысл был в том, чтобы талдычить ему, насколько рискованной может быть любовь, сколь сильно она мешает мужчине делать свою работу? Ради чего стоило бы раскрывать ему правду о состоянии ее здоровья? Скоро он и сам все это узнает, а пока пусть остается со своими иллюзиями. Иллюзии в любом случае сопротивляются своей гибели, а По, как любой молодой влюбленный, был совершенно не заинтересован в том, чтобы кто-то еще говорил о его предмете – если только сказанное не совпадало полностью с его собственным мнением. – Лэндор, вы когда-нибудь любили? – однажды спросил он. – Ну, так, как я люблю Лею? Искренне и… и безысходно… и… Дальше он не стал продолжать, впав в своего рода транс, и мне пришлось говорить чуть громче, чтобы он услышал. – Так, – сказал я, постукивая по стакану с виски, – вы имеете в виду романтическую любовь? Или любовь любого сорта? – Любовь, – ответил он, – во всех ее проявлениях. – А то я собираюсь говорить о своей дочери. Забавно, передо мной появился ее образ. Раньше, чем образ Амелии. Раньше, чем образ Пэтси. И это было признаком чего-то – доверия? опьянения? – поэтому я позволил себе рискнуть. И ощутил себя в безопасности! На несколько секунд. – Конечно, – добавил я, – к своему ребенку испытываешь совсем другое чувство. Оно абсолютное, оно… – Я уставился на стакан. – Оно беззащитно, оно обречено… По несколько мгновений наблюдал за мной, затем подался вперед и, опершись локтями на колени, прошептал в темноту: – Лэндор… – Да? – А что, если бы она вернулась? Завтра? Что бы вы сделали? – Я сказал бы: «Здравствуй». – Нет, не увиливайте от ответа, вы и так зашли далеко. Вы простили бы ее? Сразу? – Если б она вернулась, я сделал бы гораздо больше, чем просто простил бы. Я бы… да… Он проявил достаточно деликатности, чтобы не продолжать. Но поднял эту тему чуть позже в тот же вечер. Тихим от благоговения голосом он сказал: – Я верю, что она вернется, Лэндор. Я верю, что мы создаем… магнетические поля для тех, кого любим. Неважно, как далеко они… неважно, как сильно они сопротивляются нашему притяжению… в конечном итоге все равно вернутся к нам. Они ничего не смогут с собой поделать, как ничего не может поделать с собой Луна, вращаясь вокруг Земли. И я сказал… единственное, что пришло мне на ум: – Спасибо вам, мистер По.