– А она была, – сказал Марквиз, хмурясь. – Джошуа так и не поднялся выше второго лейтенанта. Он поднял взгляд. Его смешок напомнил тихий вздох. – Вас что-то рассмешило, доктор? – О, я просто… я просто вспомнил, как Артемус надевал ее и ходил по дому. – Вот как? Недавно? – Нет, когда был чистейшим младенцем. Жаль, вы не видели этого, мистер Лэндор. Рукава фута на два длиннее, а брюки! Они волочились за ним – ужасно комичный вид. – Он покачал головой. – Я, знаете ли, просил его с большим уважением относиться к военной форме Родины, но вреда в этом не видел. Он же даже не знал Джошуа, но всегда с большим почтением воспринимал рассказы о военной службе дяди. – И вашей тоже, – поддакнул я. – Разве мог он без почтения относиться и к вашей службе? – О. Да. Ну, возможно. Он никогда… он так и не пошел по моим стопам. Наверное, так для него лучше, а? – Вы скромничаете, сэр. Хотите сказать, что после стольких лет, наблюдая, как вы применяете свое искусство, он не вобрал в себя даже толики ваших знаний? Его губы тронула слабая улыбка. – Наверное, чему-то научился, вы правы. Например, в десять он мог назвать все человеческие кости и органы! Знал, как пользоваться стетоскопом. Пару раз помогал мне вправлять кость. Но я думаю, что его мало интересовала… – В чем дело? На этот раз сомнений в том, кто стоит в дверном проеме, не было. Свет от лампы, которую миссис Марквиз держала в руке, освещал ее лицо, подчеркивая рельеф и превращая глаза в огромные черные провалы. – О, дорогая! – сказал доктор Марквиз. – Ты так быстро оправилась? – Да. Похоже, я совершила ужасную ошибку. Испугалась, что начинается жуткая мигрень, но хватило короткого отдыха, чтобы прийти в себя. Дэниел, я вижу, что ты собираешься утомлять мистера Лэндора одной из своих статей для журнала. Ты должен вернуть ее на место, а вы, мистер Лэндор, должны отложить в сторону этот старый мерзкий китель; уверена, вам он будет мал. Любезно прошу вас обоих проводить меня вниз, пока остальные не хватились нас. Ой, и еще, Дэниел, пожалуйста, погаси огонь в гостиной – мистер Лэндор весь взмок от жары! * * * Мы были в нескольких шагах от двери в гостиную, когда услышали, как заиграло пианино, потом раздался топот шагов и высокий смешок. Веселье! И как только оно вырвалось на свободу? Доказательство было перед нами. Лея играла на пианино кадриль, а По и Артемус маршировали по гостиной, покачиваясь в такт. И хохотали – от всей души. – Ой, Лея, дай мне поиграть! – закричала миссис Марквиз. Лее не потребовалось новых указаний. Она покинула свое место за пианино, подошла к брату, обняла его за талию и стала раскачиваться вместе с ним. Миссис Марквиз, с гордым видом усевшись на банкетку, с пугающей виртуозностью заиграла в ускоренном ритме танцевальную мелодию, недавно привезенную из Вены. Я же без сюртука сидел, улыбался и спрашивал себя, кто из людей в этой комнате только что пытался убить меня. Мелодия все ускорялась, топот ног все усиливался, и смеялись теперь все. Даже доктор Марквиз позволил себе хохотнуть и вытер глаза. Вся мрачная подоплека, имевшая место всего полчаса назад, исчезла, как по мановению волшебной палочки, и я почти поверил в то, что вся эта история в гардеробной мне привиделась. А потом миссис Марквиз вдруг резко прекратила играть. От ее удара по клавишам по комнате ножом пролетел резкий диссонанс, вынуждая всех остановиться. – Прошу меня простить, – сказала она, вставая и расправляя юбку. – Что же я за хозяйка! Уверена, мистер Лэндор предпочел бы послушать Лею. – Как же причудливо она произнесла имя! Страшно растянула его. – Лееее-я, сделай одолжение, спой нам! Лея меньше всего на свете хотела петь, но, как она ни сопротивлялась, миссис Марквиз не принимала ее отказ. Она обеими руками обняла дочь и несколько довольно жестко сжала ее. – Нам, что, умолять тебя?.. Что ж, ладно, все на колени. Нижайше просим. – Мама. – Может, если мы поклонимся в пояс… – В этом нет надобности, – сказала Лея, глядя на свои туфли. – Я с радость буду петь для вас. На это миссис Марквиз разразилась жемчужно-серебристым смехом. – Ах, это же здорово! Должна предупредить всех вас: я всегда считала, что у моей дочери неэлегантный и мрачный вкус в музыке. Поэтому взяла на себя смелость сделать подборку из «Дамской книги». – Я не уверена, что мистеру По… – Уверена, ему все понравится. Правда, мистер По? – Все, что мисс Марквиз сочтет подходящим, чтобы осчастливить нас, – сказал По, – будет благословением… – Как я и думала! – закричала миссис Марквиз, кокетливо отталкивая его. – Все, Лея, хватит тянуть время. – Якобы шепотом – но этот шепот был слышен всем в пределах двадцати футов, – она добавила: – Ты же знаешь, что мистер Лэндор этого не любит. Лея посмотрела на меня. Да, так же внимательно, как поглядывала на меня весь вечер. Затем поставила ноты и села на банкетку. Бросила последний взгляд на мать – прочитать его было трудно: не молящий, не сердитый, любопытный наверное. Она гадала, что будет дальше. Затем, откашлявшись, заиграла. И запела: О солдатах девицы мечтают! О солдатах девицы мечтают! Потому что их трам-пам-пам-пам Невозможно сердца окрыляет! Странно, что миссис Марквиз нашла эту песенку в «Дамской книге». Такого сорта произведения можно было услышать много лет назад в театре «Олимпик» на представлении с загримированными под негров комедиантами и французскими танцовщицами. Такую песенку могла бы исполнять девица по имени Магдалена или Делайла, и она была бы одета в наряд со стаусиными перьями с голубым бисером или во что-нибудь более дерзкое – например, в костюм моряка, – и щеки у нее были бы такими же алыми, как губы, и она развязно подмигивала бы густо подведенными черным глазами. Делайла выполнила бы свою задачу ревностно. Даже галерные рабы проявили бы больше энтузиазма, чем Лея Марквиз в тот декабрьский вечер. Она сидела за пианино, прямая как палка, и руки у нее были жесткими, как оружейные стволы. Только раз, всего лишь раз пальцы поднялись над клавишами, как будто она собиралась остановиться. Но потом передумала (или за нее передумали), пальцы побежали дальше, а голос зазвучал выше. Трам-пам-пам, Трам-пам-пам… Как и говорил По, у нее от природы было контральто, и ее голос поднимался высоко и, приближаясь к верхним нотам, начинал туманиться и опускаться, пока не превращался в выдохи через стиснутые зубы, почти неслышные, но, как ни странно, звучные. Трам-пам-пам-пам-пам! Думаю, именно в тот момент я вспомнил, как птицы Папайи пели сквозь прутья клеток. Но вот чего у меня не было – чего, вероятно, не было ни у кого, – так это ключа от клетки. Однако песенка продолжала звучать (проще было остановить прилив, чем прекратить это пение), и голос Леи перестал то и дело затихать, а ее руки словно налились энергией. Она била по клавишам, и при каждом ударе какая-то нота сбивалась… приземлялась в совсем другом размере… Да и само пианино, потрясенное такой игрой, кажется, готово было взбунтоваться. Однако Лея все пела: Трам-пам-пам, Трам-пам-пам… Впервые за весь вечер По отвел от нее взгляд, словно искал ее где-то в другом месте, и я увидел, как Артемус гладит свой подбородок. Миссис Марквиз же, творец всего этого, пребывала на вершине наслаждения – а может, страха? – постоянно сглатывала, глаза ее так и бегали. «Пожалуйста, – подумал я, – пожалуйста…» О солдатах девицы мечтают! О солдатах девицы мечтают! Она трижды пропела рефрен, а в конце выступления, которое длилось минуты четыре, мы все вскочили на ноги и принялись хлопать с таким восторгом, будто от этого зависели наши жизни. Миссис Марквиз хлопала громче всех; при этом она притопывала, словно танцевала тарантеллу, и громко подпевала с таким явным ожесточением, что доктор Марквиз заткнул одно ухо. – О, дорогая, да! – закричала она. – Разве не здорово! Только мне жаль – и это все, что я скажу, и вы больше никогда не услышите от меня ни слова на эту тему, обещаю, – но мне очень жаль, что ты трусишь, когда подходишь к этим фа и соль. Ты должна, – она рукой, как саблей, разрубила воздух, – думать, а не выдумывать. Это тебе не на горку взобраться, это целое путешествие в страну созвучий. Я тебе, Лея, сто раз говорила об этом. – Прошу тебя, Элис, – сказал доктор Марквиз. – Извини, но разве я сказала что-то обидное? – Не получив ответа от мужа, она вопросительным взглядом обвела всех, прежде чем снова обратилась к дочери: – Лея, дорогая, ты должна объяснить мне: я чем-то оскорбила тебя? – Нет, – холодно ответила Лея. – Я уже говорила. Тебе придется сильно потрудиться, чтобы оскорбить меня.