Мне ничего не оставалось, как поднять руки, изображая капитуляцию. – Прошу вас, капитан. Я на вашей стороне. Честное слово. Кто его знает, успокоился ли он? Но Хичкок молчал целую минуту, а я позволил себе немного расслабиться. – Я объясню, почему хочу подождать, – наконец сказал я. – Не хватает одного куска мозаики. И я знаю: как только я найду его, все встанет на свои места, и у нас на руках будет все, что нам нужно. А пока я его не найду, все будет выглядеть бессмысленным. Мы станем ломать голову над нестыковками, и все будут недовольны – и вы, и я, и полковник Тайер, и президент. О, мы еще долго со всех сторон обсасывали эту тему, но, в конце концов, договорились о следующем: Хичкок назначит кого-нибудь (не из кадетов) для отслеживания – причем как можно более скрытного – всех передвижений Артемуса; так он хотя бы обеспечит безопасность кадетского корпуса без ущерба для моего расследования. Капитан не сказал, кого имеет в виду для этой задачи, а я не спросил – просто не хотел знать. Как только мы пришли к единому мнению, надобность во мне у Хичкока отпала. Он отослал меня со следующими словами: – Полагаю, завтра утром вы представите мне новую порцию дневника мистера Фрая. Я был вынужден ответить «да». – Кстати, капитан, я принесу ее вам чуть позже. Сегодня вечером меня ожидают к ужину. – Вот как? Можно узнать, кто? – Говернор Кембл. Если эта новость и произвела на него впечатление, Хичкок ничем это не показал. Впрочем, похоже, он и на самом деле не поразился. – Я был там раз, – сказал капитан. – Этот человек болтает больше методиста. * * * По, если б я попросил его описать Говернора Кембла, вытащил бы что-нибудь из своего мешка с мифами: Вулкана в своей кузнице или Юпитера с молниями. Что до меня, то о мифологии я знаю слишком мало, а о Кембле – слишком много. Из всех знакомых мне людей он меньше всего подходит для мифа. Он просто человек, который обзавелся секретами и деньгами примерно в одинаковой пропорции, а потом придумал, как посеять одно, чтобы собрать урожай другого. Говернор Кембл набил на этом руку в Кадисе, где научился кое-каким хитростям в изготовлении пушек. Вернувшись домой, прямиком отправился в Колд-Спринг и там, на берегах Маргарет-Брук, построил литейный завод – скрежещущее, чадящее и воющее предприятие с мельничными колесами, нагнетательными насосами и литейными цехами. Волшебное получилось место. В него текли доллары Дядюшки Сэма, а вытекали пушки прямого и навесного огня, картечь и ядра, валы, кривошипы, трубы, шестерни. Если между Пенсильванией и Канадой можно было найти железку, к которой не приложил руку Говернор Кембл, значит, этой железке не стоило доверять. Ее нужно было выбросить – вот так, взять и выбросить все, что не имело одобрения литейного завода Вест-Пойнта. Завод простоял здесь настолько долго, что его перестали замечать, или, правильнее сказать, замечали так же, как замечают полосы полевого шпата в булыжнике. Он стал частью этого места. Рев доменной печи, оглушающий лязг восьмитонного молота Говернора Кембла – казалось, все это существует здесь веками. И так же веками топкам Кембла изо дня в день скармливают леса, причем в таком огромном количестве и с такой скоростью, что создается впечатление, будто склоны сами стряхивают их с себя, как репьи. В общем, этот самый Говернор Кембл, будучи старым холостяком, испытывает голод по людскому обществу. Раз в неделю он открывает свой дом и созывает родственные души, чтобы они отведали плоды его щедрости. Приходят в основном холостяки; рано или поздно все, кто что-то собой представляет, должен побывать в Маршмуре. Тайер, естественно, постоянный гость. Как и его офицеры, и члены его ученого совета, и члены его консультативного совета. Как и, конечно, все пролетающие кометы: пейзажисты, авторы историй о никербокерах, драматические актеры, случайно оказавшийся в этих краях чиновник или амбициозный служака. И я. Много лет назад я помог брату Кембла вывернуться без потерь из мошеннической сделки с землей в Воксхолл-Гарденс, и после моего переезда сюда Кембл приглашал меня к себе с полдесятка раз, и до нынешнего вечера я бывал у него… однажды. О, я рад приглашениям, но не сильно жажду общества, а ужас перед толпами людей обычно гасит все удовольствие от поездки в Маршмур. Однако так было до того, как я стал киснуть в стенах гостиницы мистера Коззенса. До того, как стал проводить дни и ночи в обществе мужчин в колючей шерстяной форме. До того, как в голове стали сменять друг друга образы Лероя Фрая и Рэндольфа Боллинджера. Страх перед незнакомыми людьми стал отступать на фоне страха перед этим местом, этой академией, и когда мне поступило приглашение от Кембла, я ужасно обрадовался и поспешно принял его. Все это объясняет, почему я скользил на заднице вниз по скованному льдом холму, вместо того чтобы корпеть над дневником Лероя Фрая, и почему, достигнув пристани и встав на ноги, я поймал себя на том, что внимательно вглядываюсь в реку и спрашиваю дежурного рядового, не придется ли Кемблу отменить все из-за непогоды. Ведь ледяной дождь продолжался – он шел без передышки, как работает почта. Мои страхи оказались напрасными. В двадцати ярдах от берега стоял баркас Кембла, он опоздал всего на несколько минут. Шестивесельный! Кембл всегда все делает по-крупному. Так что мне оставалось лишь сесть мокрой задницей на скамью и ждать, когда меня… доставят. Я закрыл глаза и представил, как через реку переправляют кого-то еще. И это позволило мне глубже ощутить ритм реки, которая бурлила и дышала серой. Да, то было неспокойное плавание. В течение ближайших двух месяцев река будет скована льдом, а переправляться через нее придется на конном экипаже. Стоял туман, и я видел лишь мерцающие точки фонарей. Я понял, что мы подходим к суше, потому что река успокоилась, а гребцы опускали весла в воду не так глубоко. Тем не менее они продолжали вытаскивать комья ила и водоросли… негодную ловушку для угрей… крышку от табакерки… Наконец лодка, как часто бывает, без предупреждения, ткнулась в зыбкий берег. Откуда-то появился причал – смутное пятно в сумерках; он выглядел таким же нереальным, как туман, пока протянутая рука в перчатке не вернула ему определенность. Перчатка принадлежала кучеру Кембла. В чистой ливрее цвета ванили, сияя, как новая монета, он остановился рядом с двумя белыми лошадьми, запряженными в экипаж с двумя большими колесами. Лошади, окутанные дымкой своего дыхания, замерли, словно мраморные. – Сюда, мистер Лэндор. Команда слуг уже сбила лед с дороги, и экипаж поднимался вверх без толчков, словно плыл по воздуху. Заехав под портик, он остановился. На крыльце, на верхней ступеньке, стоял Говернор Кембл. Стоял так, будто он верхом: ноги расставлены, большая голова с густыми бакенбардами поднята. Ступни у него были огромные, как тыквы. На веселом широком уродливом лице читалась радость. Он засмеялся, едва увидел меня, а когда обхватил мою руку обеими своими лапищами, мне показалось, что я растворяюсь в нем. – Лэндор! Как же долго вас не было… Проходите в дом, дружище, в такую погоду даже собаки наружу не высовываются. О, вы весь промокли, да? Что за пальто! Все в дырах… Не берите в голову, у меня есть запасы как раз для таких чрезвычайных случаев. Не моего размера, не бойтесь, а вполне человеческого, и, если не возражаете, чуть более модные. Какое дурацкое слово – «модный»… Стойте, дайте взглянуть на вас, Лэндор. М-да, похудел… Академическая похлебка не идет вам на пользу, она хороша только для крыс. Ничего страшного, сегодня отъедитесь, дружище. Да так, что на вас будут лопаться все мои пальто! Двадцать минут спустя меня нарядили в искрящийся новенький сюртук и жилет с восхитительным воротником-стойкой, и я оказался в кабинете Кембла. Комната была раза в четыре больше кабинета Папайи и отделана тем же самым деревом, которое Кембл скармливал своим топкам. Один слуга возвращал жизнь тлеющему огню в камине, второй уже нес графин мадеры, третий – стаканы. Я взял сразу два стакана – дабы компенсировать потерянное время – и опустошил их с наслаждением. Кембл же взял один и, подойдя к видовому окну, любовался лужайкой и простирающимся за ней широченным Гудзоном. Своим Гудзоном, казавшимся издали таким спокойным, что его можно было принять за озеро. – Табачку, а, Лэндор? В доме Говернора Кембла трубок не было, зато были табакерки – правда, ни одной такой красивой, как эта: маленький золотой саркофаг со сценами грехопадения по бокам и золотой пушечкой на крышке. Кембл с улыбкой наблюдал, как я беру щепотку. – Тайер всегда отказывается, – сказал он. – Ну, такова его натура – всегда все отвергать. – Но вас он не отверг, ведь так? – Очень может быть, что скоро отвергнет, – сказал я, – учитывая, как идет расследование. Кто знает, когда оно закончится… – На вас, Лэндор, это не похоже – так долго возиться. – Что ж. – Тусклая улыбка. – Вероятно, я не в своей стихии. Не создан для военной жизни. – А, так вот в чем загвоздка! Если вы терпите неудачу, это просто удар по вашей профессиональной гордости… Вы просто вернетесь в ваш очаровательный маленький домик и выпьете стаканчик мадеры… или виски. Так, Лэндор? – Да, виски. – Но вот если неудачу терпит Тайер, он тянет за собой и других. – Он сунул огромный большой палец в ухо и вытащил его с громким чмоком. – Сейчас сложное время, Лэндор. Вы знаете, что законодательная власть Южной Каролины приняла резолюцию, призывающую упразднить академию? И не думайте, что у них мало сторонников в Конгрессе. Или в Белом доме. – Он поднял стакан к фонарю и оценил мадеру на свету. – Джексон здорово веселится, когда восстанавливает всех кадетов, отчисленных Тайером. Он только и ждет шанса свернуть полковнику башку – и получит ее на блюдечке, если мы не справимся с этим делом. Я боюсь за академию. – И за свой литейный завод, – добавил я. Странно, я не собирался говорить это вслух. Но Кембл не возмутился. Он отошел на шаг, расправил плечи и сказал: – Сильная академия – это сильная нация, Лэндор. – Конечно. – Я иногда думаю, что одна смерть, пусть и при таких странных обстоятельствах, мало что значит в масштабах вселенной. А вот две – это уже другой вопрос. И что я мог сказать на это? Да, две – другой вопрос. А три были бы третьим. Кембл нахмурился, сделал глоток мадеры. – В общем, я надеюсь, во благо нас всех, что вы найдете его, и все это ужасное дело… Ох, взгляните на себя, Лэндор: у вас дрожат руки. Чуть ближе к огню и новая порция мадеры – и… О, видите? Остальные гости, если не ошибаюсь! Толпятся на причале… Знаете, Лэндор, я так долго сидел взаперти, что мне хочется встретить их лично. Вы не против, если… Точно? Уверены? Ладно, только укутайтесь потеплее. Мы не хотим, чтобы вы заболели пневмонией; от вас зависит судьба страны, помните об этом… * * * За прибывшими гостями были отправлены два экипажа. Мы с Кемблом, раскрасневшиеся от выпитого, разместились во втором. И молчали. Вернее, если он говорил, то я не слушал. Я прикидывал – чего никогда не делал – цену неудачи. – О! – воскликнул Кембл. – Приехали. Он спрыгнул на землю так быстро, что никто не успел глазом моргнуть. Кажется, его слуги скололи не весь лед. О, то было эпохальное падение, когда он всеми своими двумястами фунтами грохнулся на землю. И мгновенно превратился в настоящий образец топографии: его брюхо стало высокогорьем, которое спускалось к голове-деревушке с двумя хлопающими глазами-прудами. Четверо слуг бросились помогать ему. Он с улыбкой отогнал их. И устроил самый настоящий спектакль, пока поднимался на ноги. Затем, водрузив цилиндр на голову и стряхнув снег с плеч и локтей, изогнул одну кустистую бровь и сказал: – Знаете, Лэндор, не люблю быть посмешищем. Первой с причала сошла Лея Марквиз. Для меня это стало сюрпризом, но еще большим сюрпризом стало то, как хорошо она выглядела. Камеристка уложила ее волосы в «узел Аполлона», который очень шел к лиловому платью из тафты с широченной юбкой. Лея напудрилась измельченным крахмалом, бóльшая часть коего пережила переправу через реку, но не могла скрыть румянец на щеках. – Моя дорогая Лея! – вскричал Кембл, лучась и раскрывая ей объятия. – Дядя Говер, – улыбнулась она. Сделала один шаг ему навстречу… и остановилась, понимая, что его взгляд устремлен на кого-то позади нее. Армейский офицер – вот то единственное, что можно было сказать о нем с большого расстояния. Знаков различия видно не было – он отвернулся от нас и смотрел в другую сторону. Я уже, естественно, знал всех офицеров Вест-Пойнта, и для меня было своеобразным предметом гордости то, что я узнавал их прежде, чем они узнавали меня, но этот почему-то не хотел показывать свое лицо. Только когда он, собираясь забраться в экипаж и поставив ногу на ступеньку, попал в круг света от фонаря, я узнал его. Узнал сразу. Сквозь фальшивую одежду и нехарактерные для него манеры. Кадет четвертого класса По. В форме почившего Джошуа Марквиза. Повествование Гаса Лэндора 30 Впрочем, я забегаю вперед. Сначала я не представлял, чья это форма. Но потом По снял шинель и накинул ее на плечи Леи. Его освещал фонарь, и я сразу понял, что передо мной. С последнего раза изменилась только одна деталь: на погоне появилась одна желтая планка.