Его голова стала клониться вниз. Дюйм за дюймом. – Что подводит нас к финальной лжи, – громче сказал я. – К вашим родителям. – Я оторвал взгляд от записей – ведь все уже знал наизусть. – Они не погибли в ричмондском театре в восемьсот одиннадцатом. Ваша мать была уже две недели мертва к тому времени, когда случился пожар. Какая-то инфекционная лихорадка, я полагаю, хотя в записях об этом сказано довольно расплывчато. Я встал и двинулся к нему, размахивая листками, как абордажной саблей. – А вашего отца на сцене уже не было, не так ли? Сбежал за два года до этого. Бросил вашу мать, негодяй такой, с двумя детьми на руках. Больше его никто не видел. Да и никто по нему не скучал. Ужасный актер, как мне рассказывали, ничем не примечательный, в отличие от жены. И уже тогда напивался до полусмерти. Но в вашей семье, кажется, это обычное… эх, По, как бы это назвать? – заболевание. Подтвержденное несколькими выдающимися врачами. – Лэндор, умоляю вас… – Нет, я всем сердцем сочувствую вашей матери. Одна-одинешенька в целом мире. Первый муж умер, второй сбежал, нужно кормить двоих детей… Ой, простите, я сказал двоих? А имел в виду троих. – Я заглянул в записи. – Да. Да, верно. Третий ребенок по имени Розали… Роуз, как она зовется сейчас. Выросла в довольно невыразительную девушку, как мне рассказывали. Не совсем… не все… гм, странно. – Я нахмурился. – Похоже, она родилась в декабре восемьсот десятого. То есть – дайте посчитать – через год с лишним после бегства вашего отца. М-да… – Я улыбнулся, покачал головой. – Вот сюрприз, а? Никогда не знал, что ребенка можно вынашивать целый год. По, что вы на это скажете? Он вцепился в подлокотники качалки и медленно, рвано дышал. – А, ладно, – беспечно сказал я. – Мы должны воспринимать это по-современному. Чего еще можно ждать от актрисы? Вы же знаете старый анекдот, По? Какая разница между актрисой и шлюхой? Шлюха делает свою работу за пять минут. Вот тут он вскочил. Мрачный как туча, с выставленными вперед, похожими на клешни руками, двинулся на меня. – Сядьте, – сказал я. – Сядьте, поэт. Он остановился, попятился на пару шагов и сел в качалку. Я подошел к окну, раздвинул шторы и выглянул в ночь, чистую и ясную, фиолетово-черную, утыканную звездами. В небе висела плоская белая луна, и ее свет накатывал на меня неспешными волнами, сначала горячими, потом холодными. – Есть только один вопрос, – сказал я, – на который мое маленькое расследование так и не дало ответ: По, вы убийца? Я с удивлением обнаружил, что у меня дрожат руки. Замерзли, наверное, ведь я позволил погаснуть огню в камине. – Вы действительно многоликое создание, – сказал я, – но какое из этих лиц ваше? Не могу решить. И не важно, что говорил капитан Хичкок. – Я повернулся и устремил взгляд в его мертвенно-бледное лицо. – Но потом я вспомнил ваш разговор с Леей в форте Патнем. Процитировать вас? Думаю, я выучил ваши слова наизусть. – Делайте что хотите, – мрачно сказал он. Я облизал губы. Откашлялся. – Слова кадета четвертого класса Эдгара А. По, адресованные мисс Лее Марквиз: «Мертвые преследуют нас, потому что мы слишком мало любим их. Мы забываем их, понимаете; ненамеренно, но забываем. Наши скорбь и сожаление стихают со временем, и в этот период, сколько бы он ни длился, они чувствуют себя покинутыми. И тогда они начинают требовать нашего внимания. Они хотят вернуться в наши сердца. Чтобы не умирать дважды». – Я сделал паузу. – Это ваши слова, По. – И что? – буркнул он. – А это почти признание. Остается только найти вашу жертву. И на это требуется всего несколько секунд. – Я стал ходить вокруг. Точно так же я поступал во времена службы в Нью-Йорке, когда допрашивал подозреваемого: нарезал круги вокруг него. – Это ваша мать, верно? – Я наклонился над ним. Зашептал в ухо: – Ваша мать, По. Каждый раз, когда вы забываете ее… каждый раз, когда вы бросаетесь в объятия другой женщины… вы как бы снова убиваете ее. Это матереубийство. Одно из тягчайших преступлений всех времен и народов. Я выпрямился и двинулся дальше, заканчивая очередной круг. – А вообще вам, По, не о чем волноваться. Забыть кого-то – это не то преступление, за которое вешают. Что полностью обеляет вас, друг мой. Выясняется, что вы совсем не убийца. Вы просто маленький мальчик, который обожает свою маму. Он опять вскочил… и опять спасовал. Не знаю почему. Из-за сильной разницы в нашей комплекции? (Наверное, если б захотел, я одним махом положил бы его на обе лопатки.) Вероятнее всего, тут сыграла роль разница в нашей власти. Думаю, в жизни каждого человека наступает время, когда он вынужден признать свое полное бессилие. Он тратит последний пенс на выпивку, или его бросает любимая женщина, или он узнает, что тот, кому он доверял, желает ему зла. И в этот момент человек обнажен. Вот таким и был По, стоявший посреди комнаты. С него словно содрали кожу, и наружу торчали кости. – Полагаю, вы закончили, – нарушил он молчание. – Пока да. – Тогда желаю вам спокойной ночи. Чувство собственного достоинства – вот его последний редут. Он гордо держал голову, в последний раз преодолевая расстояние до двери. И так же величественно прошествовал по коридору до лестницы. Во всяком случае, он пытался. Однако что-то заставило его обернуться. И заговорить сдавленным голосом: – Однажды вы почувствуете все то, что сотворили со мной. Повествование Гаса Лэндора 34 12 декабря Я еще бодрствовал, когда забили барабаны. Бодрствовал, но со странным ощущением перемешанных чувств. Я сидел на кровати, и мне казалось, что зарево рассвета за окном имеет такой же запах, как вакса, что от покрывала попахивает грибами, что весь воздух вокруг меня превратился в клей. В общем, я пребывал где-то между ясностью рассудка и переутомлением, и в конечном итоге переутомление одержало верх. Cидя я и заснул, а проснулся вскоре после полудня. Быстро одевшись, я поспешил в столовую и некоторое время стоял там, наблюдая, как кадеты, будто зверьки, поглощают пищу. Я так глубоко задумался, что не заметил, как ко мне подошел буфетчик Сезар. Он поприветствовал меня как старого друга и спросил, не желаю ли я есть в офицерской столовой наверху – да, сэр, офицерская столовая больше подходит такому джентльмену… – Буду безмерно благодарен, – с улыбкой ответил ему я. – Но я ищу мистера По. Вы не знаете, что с ним? О, мистер По сказал распорядителю столовой, что он неважно себя чувствует, и попросил разрешения обратиться в госпиталь. Примерно полчаса назад. Обратиться в госпиталь? Что ж, подумал я, он и раньше использовал этот трюк. Может, не готов к занятию? Или топчется на крыльце Марквизов, вымаливая у Леи аудиенции? Или… Да, эту идею вполне могла породить одна из мелодрам миссис По. Но в свою защиту скажу: у меня мало опыта в разбитии сердец, и думаю, что эта идея – По мог выбрать романтический выход – выбила меня из колеи. Поэтому я быстро поблагодарил Сезара, вложил в его руку монету и, уже уходя, услышал от него: – Вы плохо выглядите, мистер Лэндор. Я не стал спорить и поспешил к Южным казармам. Поднявшись по лестнице на второй этаж, шагов за десять преодолел коридор… У комнаты По стоял человек, которого я никогда раньше не видел. Пожилой, ростом шесть футов без трех дюймов, сухопарый, с длинным орлиным носом и косматыми бровями, которые, казалось, были взяты с другого лица. Его руки были скрещены, как сабли, и он… ничего не делал, я бы сказал. Хотя он и привалился к стене, его тело оставалось прямым, как прислоненная лестница. Увидев меня, он оторвался от стены. Поклонился и произнес: – Вы могли бы подсказать, где можно найти мистера По? Высокий звучный голос с оттенком шотландского говора, прорывавшемся в каждом «р». Я, кажется, изумленно уставился на него. Он же не отсюда! Без формы, не имеет представления об академическом режиме дня. И ориентируется здесь, как в лабиринте, который раскинул на его пути злобный джинн. – А знаете, – наконец сказал я, – я тоже его ищу. «И какое у тебя дело к мистеру По?» Это был вопрос, который буквально выпирал из его скуластого лица. Вопрос, на который я изо всех сил старался ответить, как салага перед экзаменационной комиссией. – Он… Полагаю, можно сказать, что он помогает мне в одном… расследовании, которое я провожу для академии. Или помогал… – Вы офицер, сэр? – Нет-нет! Я просто… Я человек на подхвате. Временно. – Не найдя нужных слов, я протянул руку. – Гас Лэндор. – Здравствуйте. Я Джон Аллан. Не знаю, Читатель, как это описать; могу сказать, что я почувствовал себя так же, как если б со страницы спрыгнул какой-нибудь сказочный персонаж. Я знал его, видишь ли, лишь по рассказам По, и подобно всем фигурам из прошлого кадета, Аллан в его повествованиях обладал фантастическими качествами, поэтому я не ожидал увидеть его здесь, как не ожидал бы столкнуться на улице с кентавром. – Мистер Аллан, – чуть ли не шепотом сказал я. – Мистер Аллан из Ричмонда. Его глаза блеснули. Брови сдвинулись. – Значит, он упоминал обо мне. – Исключительно… с высочайшим уважением и почтением… Он всплеснул руками, слегка отвернул голову и сказал: – Вы очень добры. Я отлично знаю, как этот мальчишка отзывается обо мне в своих рассказах. Как ни странно, я проникся к нему теплыми чувствами. Чуть-чуть. Не очень-то приятно, подумал я, быть сказочным персонажем. Поэтому открыл дверь в комнату По, и мы оба вошли. Я взял пальто Аллана и развесил у камина. Поинтересовался, прибыл ли он из Нью-Йорка. Он с гордостью кивнул. – Мне удалось попасть на один из последних в сезоне пароходов. Пришлось здорово поторговаться. Если все пойдет хорошо, я успею на следующий обратно. Предполагалось, что я остановлюсь в гостинице, но не вижу смысла позволять какому-то военному снабженцу залезать в мои карманы, когда государство и так хорошо выполняет свою работу. Должен признаться, в его словах не было ни намека на жалобу или возмущение. Все его слова отдавали принципами, записанными на скрижалях. Думаю, он больше, чем кто-либо еще, напоминал мне Тайера, но с небольшим отличием: Тайер бился за идею, а не за деньги. – Как я понимаю, – сказал я, – вы недавно снова женились. – Именно так.