Э. А. П. «Ага! – подумал я. – Лея не теряла времени даром». И в самом деле, меня растревожила именно неожиданность этой новости. Почему так поспешно, сразу после того как Лея повстречалась со смертью? По, конечно, только рад действовать по первому знаку своей возлюбленной, но вот что это стремительное бегство дает Лее? Почему она согласна бросить брата и семью в час великой беды? Ответ может быть только один: затея не имеет никакого отношения к браку; Лею к этому вынуждают какие-то иные, более безотлагательные обстоятельства. И тут мне на глаза попались другие слова – «прощайте, Лэндор», – и они заставили меня подскочить, как от выстрела картечи, выскочить в коридор и со всех ног бежать вниз по лестнице. По в опасности. Я был уверен в этом больше, чем в чем-либо еще. Чтобы спасти его, мне нужно было найти одного человека, который мог – или, если на него правильно надавить, согласился бы – ответить на мои вопросы. За полчаса до полуночи я добрался до дома Марквизов и заколотил в дверь, как пьяный муж, вернувшийся из таверны. Дверь открыла Эжени, заспанная, в ночной сорочке; она уже собралась отчитать меня, но что-то в моем лице заставило ее захлопнуть рот. Она пригласила меня в дом и, когда я спросил, где хозяин, указала на библиотеку. Горела одинокая настольная лампа. Доктор Марквиз сидел в большом кресле, обитом бархатом, на его коленях лежала раскрытая монография. Его глаза были закрыты, и он тихо посапывал, однако рука продолжала держать стакан с бренди, причем с немалым количеством. (По обычно засыпал точно таким же образом.) Мне не пришлось будить его. Он открыл глаза, поставил стакан на стол и поморщился. – Мистер Лэндор! Какой приятный сюрприз. – Он уже начал вставать. – Знаете, я читал увлекательнейший трактат о родильной горячке. И думал о том, что вас, в частности, может заинтересовать… дискуссия об отдельных особенностях… Ох, но где же он? – Обшарил кресло, в котором только что сидел, обвел комнату тяжелым взглядом и нашел трактат у себя же на коленях. – А, вот. Он выжидательно посмотрел на меня, но я уже подошел к зеркалу. Изучил свои бакенбарды, смахнул какую-то пушинку с подбородка… и убедился, что готов. – Доктор, где остальные члены вашей семьи? – О, боюсь, для дам час еще ранний. Они отдыхают. – Ясно. А ваш сын? Он удивленно захлопал глазами. – Естественно, в казарме. – Естественно. Я несколько раз неспешно прошелся по комнате и каждый раз, проходя мимо доктора (комната была чрезвычайно узкой), задевал его и чувствовал, как он следит за мной глазами. – Мистер Лэндор, позвольте угостить вас чем-нибудь. Бренди? – Нет. – Может, виски? Я знаю, вам нравится… – Нет, спасибо, – сказал я, останавливаясь в паре футов от него и улыбаясь ему. – Знаете, доктор, вы меня слегка расстроили. – О?.. – Вы ведь так и не рассказали мне, какой у вас выдающийся предок. На его губах забрезжила улыбка. – Ох, сомневаюсь… я, знаете ли, не совсем понимаю, кого вы… – Отца Анри Ле Клерка, – сказал я. Он рухнул в кресло, как подбитая куропатка. – Уверяю вас, доктор, сейчас это имя не привлекло бы большого внимания. Но в те времена, как мне говорили, он был лучшим из охотников на ведьм. Пока не стал одним из тех, на кого охотятся. Можно взять лампу? Он не ответил. Я взял лампу и поднес ее к нише, в которой висел старинный портрет маслом. В первый раз, будучи здесь, я лишь скользнул по нему взглядом. Сходство с гравюрой в книге Папайи было почти полным. – Ведь это Ле Клерк, не так ли, доктор? Какой благообразный господин, этот ваш предок… Хотел бы я иметь такого. Я опустил лампу пониже, чтобы осветить камею с молодой миссис Марквиз. Отложив камею, накрыл ладонью то, что в прошлый раз принял за подушечку из грубой темно-серой ткани. – А это книга, ведь так? Стыдно признаться, я в тот раз даже не понял, что это книга. Необычная текстура, правда? Волчья шкура, если не ошибаюсь. После секундного колебания я приподнял книгу. Какая же она была тяжелая! Как будто каждая страница выложена свинцом и инкрустирована золотом. – «Discours du Diable», – сказал я, открывая первую страницу. – Знаете, доктор, в нашем мире есть люди, которые готовы заплатить огромную сумму за этот томик. Вы уже сегодня могли бы стать богатейшим человеком. Закрыв книгу, я с огромной осторожностью вернул ее на место и положил на нее портрет миссис Марквиз. – Ваша семья, доктор, была для меня, не побоюсь сказать, загадкой. Я никак не мог определить, кто… кто главный, кто задает тон. В тех или иных случаях я подозревал каждого из вас. Но мне ни разу не пришло в голову, что это может быть кто-то еще. Тот, кого уже нет на свете. Я встал перед ним. – Ваша дочь страдает падучей… Нет, прошу вас, не отрицайте, я видел все своими глазами. Во время припадков ей кажется, что она находится в контакте с кем-то. С кем-то, кто что-то говорит ей, возможно, даже дает инструкции. – Я указал на портрет на стене. – Это же он, да? В общем, доктор Марквиз оказался плохим притворщиком. Не из-за неумения, а из-за нежелания. Многие, думаю, укладывают тайны слоями, как в горной породе: нагромождают их все выше и выше. У одних вся эта конструкция держится надежно, не трескается. Другим же достаточно легкого толчка, чтобы сооружение рухнуло. И чтобы оно рухнуло, не нужно обладать располагающим к себе лицом отца Ле Клерка. Достаточно просто оказаться рядом, когда возникнет угроза. Так и произошло с доктором Марквизом. Он был готов заговорить – и заговорил при свете лампы, пока ночь продвигалась к рассвету. А когда поток слов слабел, я наливал ему новую порцию бренди, и он смотрел на меня, как на ангела милосердия, и слова снова текли бурным потоком. Он рассказал мне историю о девочке, которой было суждено получить все прекрасное, что может предназначаться девочке: брак, статус, дети. Однако ей было суждено и заболеть. Страшной болезнью, которая захватывала ее, когда никто не ждал, которая отключала мозг, сотрясала тело и валила на землю. Отец испробовал все возможные методы лечения – ничего не помогло. Он даже приводил знахарей, но те тоже не смогли излечить ее от этого ужаса. Постепенно ужас завладел всей семьей и изменил их всех. Поэтому они бросили комфортную жизнь в Нью-Йорке и изолировались в Вест-Пойнте – обрезали все дружеские связи и держались особняком. Отец отказался от своих амбиций, мать озлобилась и стала вести себя эксцентрично, а дети, предоставленные сами себе, сплотились в противоестественной близости. В общем, каждый по-своему оказался в плену у этой болезни. – Боже мой, – воскликнул я, – почему вы никому не рассказали? Тайер все понял бы. – Мы не решились. Не хотели, чтобы нас сторонились. Вы должны понять, мистер Лэндор, для нас это было страшное время. Когда Лее исполнилось двенадцать, ее припадки стали тяжелее. Мы даже опасались за ее жизнь. А потом, однажды… В… в один из дней июля она пришла в себя и сказала… Он замолчал. – Что она сказала? – Она сказала, что кое-кого встретила. Одного джентльмена. – Отца Ле Клерка? – Да. – Ее прапрапрадед, или кто он ей там. – Да. – И она говорила с ним? – Да. – На французском? – спросил я, закатывая глаза. – Да, она хорошо знает язык. В его тоне прозвучал вызов, нехарактерный для него. – Скажите, доктор, как она узнала, кто этот таинственный человек? Он счел нужным представиться? – Она видела его портрет. В те дни я хранил его на чердаке, но они с Артемусом случайно наткнулись на него. – На чердаке? Только не убеждайте меня, будто вы стыдились своего предка. – Нет-нет. – Доктор всплеснул руками. – Все совсем не так. Père[129] Le Clerc не был… он был совсем не таким, каким его считали. Он не был порочным, он был целителем. – Неправильно понятым. – Да, именно. – И этот бедный непонятый целитель, этот плод воображения вашей дочери стал руководить ею. А она в свою очередь стала руководить Артемусом. И в какой-то момент ваша жена, доктор, тоже стала ее последовательницей. Если честно, просто догадка. Не было никакого свидетельства, указывавшего на миссис Марквиз, только мои собственные ощущения, то, как звук разносится по этому тесному дому: ничто из творящегося здесь в уединении не может долго оставаться тайной. Да, то был голос интуиции; но, увидев, как сник доктор, я понял, что попал в цель. – Наверное, доктор, это был интересный курс. Главным предметом, насколько я понимаю, являлось жертвоприношение. Животных – пока они не достигли той точки, когда те уже не годились. Его голова качалась из стороны в сторону, как маятник. – Доктор, что сказал бы ваш драгоценный Гален? Что о жертвоприношении молодых мужчин сказал бы Гиппократ?