* * * Отец случайно услышал это имя – его кто-то упомянул в таверне Бенни Хевенса. Этот самый Лерой Фрай был одним из множества – правда, самым неприметным – кадетов, волочившихся за буфетчицей. Вечер за вечером отец ходил в таверну в надежде увидеть его. Пока не встретил. Жалкий тип. Хилый, бледный, с рыжими волосами и длинными тощими ногами. Никто не подумал бы, что он может представлять угрозу. Отец целый вечер внимательно наблюдал за этим кадетом, но так, чтобы этого никто не заметил. Уходя домой, он уже знал, что будет делать. И каждый раз, когда его одолевали сомнения в правильности решения, каждый раз, когда отец начинал переживать за свою душу, он понимал, что беспокоиться уже не о чем. Господь забрал ее. Господь больше не вправе что-либо требовать от него. Матильда – так ее звали; ласково – Мэтти. У нее были каштановые волосы, а цвет глаз самого бледного голубого оттенка иногда менялся к серому. Повествование Гаса Лэндора 42 В свой прошлый визит кадет четвертого класса По приходил как посетитель художественной галереи. Душа нараспашку, перемещался от жалюзи к страусиному яйцу, оттуда – к персикам, разглядывал все это… На этот раз он заявился как вершитель. Широкими шагами пересек комнату, швырнул шинель на каминную полку, не заботясь о том, куда она упадет, повернулся спиной к литографии с греческим видом, которая ему никогда не нравилась, сложил на груди руки… и устремил на меня взгляд, требующий, чтобы я заговорил. Я и заговорил. С удивившим меня самого спокойствием. – Отлично, – сказал я. – Теперь вы все знаете о Мэтти. Какое отношение это имеет ко всему остальному? – О, – сказал он, – очень даже непосредственное. И вы сами об этом отлично знаете. Он медленно обошел комнату, оглядывая каждый предмет. Затем откашлялся, выпрямил спину и сказал: – А вам не интересно, Лэндор, как я все это выяснил? Вам не интересно узнать всю последовательность моих умозаключений? – Интересно. Конечно. Он вгляделся в меня, словно не поверил мне. Потом опять стал обходить комнату. – Я, знаете ли, начал с довольно удивительного факта. В леднике было всего одно сердце. Он помолчал – ради драматического эффекта, думаю, и в ожидании моей реакции. Не дождавшись ее, продолжил: – Сначала я обнаружил, что не могу вспомнить ничего из того, что происходило в том адском подземелье. Все как бы скрыто… благотворной амнезией. Но шли дни, и ко мне возвращались подробности странного ритуала. Я пока еще побаиваюсь анализировать весь… весь тот ужас… Сейчас его тоже охватил страх. Он замолчал, чтобы справиться с собой. – Если я и не мог прямо взглянуть на это, то, по крайней мере, мог ходить вокруг, как любопытствующий, и позволить своему сознанию воспринимать все, что я вижу. И в процессе этого прощупывания обнаружил, что то и дело возвращаюсь к этой загадке… к единственному сердцу. Давайте предположим, что оно принадлежало Лерою Фраю. Отлично, тогда где сердца остальных? Сердца животных с фермы? Сердце Боллинджера? И где… где остальные элементы анатомии Боллинджера? Ведь их нигде нет. – Куда-нибудь спрятали, – предположил я. – Для будущих церемоний. Медленная мрачная улыбка. Какой бы замечательный преподаватель из него получился! – Ах, видите ли, я не верю, что они предназначались для будущих церемоний, – сказал По. – Предполагалось, что та церемония будет последней. Разве не очевидно? Поэтому остается неприятный вопрос: где остальные сердца? А потом я сделал второе и, вероятно, не связанное открытие. Я сделал его, пока… – Он замолчал, дожидаясь, пока спазм отпустит горло. – Пока просматривал письма Леи. Так как я отказался от чести присутствовать на поминальной службе, воспоминания о нашей любви были единственным, чем я мог почтить ее память. Читая письма… эти рассуждения о любви, я наткнулся на стихотворение, что она написала для меня. Возможно, единственный сохранившийся образец. Вы, Лэндор, наверное, помните его, я вам его скопировал. Прочитав эти строки еще раз, я сообразил – впервые, в чем со стыдом признаюсь, – что это стихотворение, вдобавок к другим своим достоинствам, акростих[132]. Вы заметили, Лэндор? По достал из кармана свернутые в трубочку листки. Когда он их развернул, в воздух поднялся слабый аромат ирисового корня. Я сразу увидел, что первая буква каждой строчки обведена несколько раз и выделяется. Это ты мою жизнь снова в жизнь превратил. Дай же слиться навеки с тобою! Горних помыслов полные, ясных светил Абсолюта достигнем мы двое, Расцветая единой судьбою! – Мое имя, – сказал По. – Оно бросалось в глаза, но я его не заметил. Он осторожно свернул листки и убрал обратно в карман, ближе к сердцу. – Возможно, вы сами догадаетесь, что я сделал дальше. Будете отгадывать, Лэндор? Я сделал копию другого стихотворения, того… с метафизическим содержанием, которое вы так ругали. И прочел его по-новому. Взгляните сами, Лэндор. Он достал полноформатный лист бумаги, тот самый, на котором писал в моем гостиничном номере. Текст занимал почти в два раза больше места, чем письмо Леи. – Я не сразу сообразил, – признался По. – Сначала пытался брать первые буквы всех строчек, и ничего не получалось. Но как только выбросил строчки с отступом, послание стало ясным как день. Взгляните-ка, Лэндор. – Сомневаюсь, что в этом есть надобность. – Я настаиваю, – сказал он. Я склонился над бумагой, овевая лист своим дыханием. Если б я обладал более живым воображением, то сказал бы, что тот дышал на меня в ответ. Меж черкесских садов благодатных, У ручья, что испятнан луной, У ручья, что расколот луной, Атенейские девы внезапно Ниц упали одна за одной. Там скорбела навзрыд Леонора, Содрогалась от воплей она. И взяла меня в плен очень скоро Диких глаз ее голубизна, Эта бледная голубизна. «Леонора, ответь, что с тобою? Почему столь безудержный плач? Почему столь неистовый плач?» «Дьявол правит моею судьбою, Беспощаден, всесилен, всезряч. Ад смыкается над головою — Мой растлитель, судья и палач Мой извечный, навечный палач!» Ураган вдруг поднялся могучий, Ураган демонических крыл.