– Да, я слышал, и меня очень интересует эта самая маска. Ты помнишь, как она выглядела? – Отвратительно, как физиономия какого-то призрака. Но она была самодельной – вырезанной, думаю, из черного картона. Такие детишки делают на Масленицу. Там еще были специальные прорези для глаз. – А ты узнала, чья это была маска? Я имею в виду, она тебе не напоминала какой-нибудь конкретный персонаж? – Я не знаю, но там было кое-что еще. Голова у него была повязана таким черно-серым платком, скрывавшим волосы. Он здорово сочетался с этой маской. – Стало быть, лица его ты не видела? – Нет, только уши и часть головы между платком и маской. – Он был в перчатках? – Да, тоже в черных. – Он тебе что-то говорил? – Нет, в доме – ничего. Молчал до тех пор, пока мы не вышли с ним на пляж. – Так он увел тебя на пляж? – Да, он натянул на меня одежду, заставил выйти из дома и, подталкивая в спину, погнал перед собой. Шли мы быстро – едва не бежали, – и пару раз я падала, но он заставлял меня вставать и двигаться дальше. – Он не таскал тебя за волосы? – Нет, только тянул за одежду, не грубо, но решительно. – А что со светом. Ведь раз вы жили на отшибе, значит, вокруг было абсолютно темно? – У него был с собой карманный фонарик. Прежде чем остановиться, он долго вел меня по пляжу. И я сразу же поняла, что здесь я и умру – то есть здесь он меня и убьет. – Ты подумала, что он хочет тебя убить? – Нет, не подумала. Я была абсолютно уверена, равно как и сейчас полностью убеждена в этом. Да, он хотел меня убить. Он даже вырыл мне могилу – глубокую яму в том месте, где пляж почти кончается и вода подходит практически к самым дюнам. Рядом была воткнута в песок лопата – он собирался меня закопать. – Он что же, посветил и показал тебе могилу? – Нет, луч маяка, установленного в Сподсбьерге, время от времени падает на пляж – вот я ее и увидела. – Ага, понимаю. Ну, и что было потом? – Сперва он велел мне снять брюки, но трусы оставить. Потом заставил лечь на живот и связал щиколотки ног, затем разорвал спереди блузу и снял с меня бюстгальтер. Не помню в точности, но, кажется, он все время старательно отворачивался, как будто щадя мою стыдливость; я еще вроде бы подумала тогда, что, по крайней мере, он не собирается меня насиловать… В пользу этого говорили и связанные с самого начала лодыжки. Потом он заставил меня приподняться и сесть и освободил мне руки. Все это было так отвратительно! Жанет, детка, может, если тебе тяжко это слушать, ты немного прогуляешься, а Ханс и Симон посидят со мною? Девушка сердито ответила: – Нет, бабушка, со мной все в порядке – я просто жутко злюсь. – Что ж, ладно, оставайся и слушай дальше. Так вот, когда я села, он достал ножницы и опустился рядом со мной на песок. Конрад Симонсен осторожно спросил: – А откуда он взял эти ножницы? Вынул из кармана? – Нет, у него на спине был такой маленький рюкзачок, вот оттуда он их и достал. И тогда же он впервые заговорил со мной, причем как-то странно. Вместо «ты» он все время говорил мне «она» и держался так, как будто все происходящее – какой-то спектакль. Но самым отвратительным в его поведении было то, что, когда он смотрел на меня, глаза его как будто бы источали всю вселенскую скорбь. – И что он при этом говорил? – Ей надо подстричь ее длинные когти, ей надо подстричь ее длинные когти. Сначала он сказал именно так, а потом, видимо, желая, чтобы я подчинилась, совсем другим голосом произнес: А теперь пусть она покажет свои ногти. Все это он говорил беззлобно, скорее, как будто мы с ним играли в какую-то игру. Сначала я его не поняла, тогда он просто повторил: А теперь пусть она покажет свои ногти, а теперь пусть она покажет свои ногти. В конце концов я предъявила ему свои пальцы, и хотя ногти у меня были совсем короткие, он сделал вид, что стрижет их. При этом он снова заговорил тем, первым, голосом. О да, о да, их обязательно нужно подстричь. Чик-трак, чик-трак. Ну, разве не здорово, что мы захватили ножницы? Чик-трак. Так он приговаривал по мере того, как клацал в воздухе ножницами перед самыми моими пальцами. Жанет Видт присвистнула: – Fucking weirdo [36]. – Что, дружок, что ты сказала? – Я говорю, бабушка, что он, видно, совсем спятил. – Это точно, и если бы мне не повезло, он бы точно меня убил – в этом я нисколько не сомневаюсь. Но пока мы так с ним сидели, к пляжу подъехали несколько мопедов – молодые ребята с соседних хуторов, которые часто гоняли ради забавы между дюнами и по самой кромке воды. Несмотря на то, что вообще-то мы были довольно далеко от них, они его спугнули, и он убежал. Подумать только, перед этим он даже попросил меня дождаться его. Я кое-как высвободила ноги, кинулась в противоположную сторону и спряталась под гнилой перевернутой лодкой, которая валялась на пляже. Позже, когда ребята на мопедах уехали, он начал меня искать. Что я лучше всего запомнила, так это шарящий по сторонам луч карманного фонарика и его голос, повторяющий: Где она спряталась? Она должна к нему выйти. Она ему нужна. И так раз за разом. То ближе, то дальше, так что шум моря почти заглушал его. Но я оставалась лежать под лодкой и не высовывалась. Ханс Свенсен тихо сказал: – И правильно сделала, Рикке, и правильно сделала. Глава 18 После окончания беседы с Рикке Барбарой Видт Конрад Симонсен и Арне Педерсен собрались покидать бухту Хундестеда. По воле случая оба оставили свои машины на одной и той же парковке, что давало им прекрасную возможность обсудить между собой полученные только что свидетельские показания, однако Конрад Симонсен сознательно пренебрег этим обстоятельством. Сорвавшись в суматохе из Копенгагена, он в последний момент забыл захватить с собой приготовленный для него еще утром Графиней пакет с бутербродами и был теперь зверски голоден. Тем не менее главный инспектор стоически проигнорировал сосисочный киоск, хотя соблазнительный аромат жареных хот-догов продолжал преследовать его даже тогда, когда киоск остался далеко позади. Досадливо поморщившись, он сказал: – Думаю, обоим нам нужно какое-то время, чтобы вся эта информация немного отлежалась. Мне, по крайней мере, это кажется необходимым. Может, ты напишешь отчет об этой беседе? Желательно еще сегодня, до ухода домой. Успеешь? – Не вопрос, конечно, успею. – Замечательно. Когда закончишь, пошли копию по электронной почте нашему новому психологу. С этим красным восклицательным знаком, если, разумеется, знаешь, как это сделать. Я, по-моему, так никогда этому и не научусь. – На всякий случай я ему перезвоню и скажу, что это – важная информация. Так будет надежней. Конрад Симонсен присел на скамейку, решительно вынул из кармана пачку сигарет и закурил. Это была его третья сигарета за день, и у нее был привкус мыла. Устроившись рядом, Арне Педерсен не стал комментировать слабости шефа. Выждав пару мгновений, он перевел разговор в иное русло: – Ну, а как дела у Каспера Планка? – Плохо. – Я слышал, его поместили в пансионат для престарелых? – Уже несколько месяцев назад. – И что же в этом плохого? – Плохо, потому что дело идет к концу. Он умирает – все это только вопрос времени. Главный инспектор жадно затянулся и отметил, что, несмотря на привкус, сигарета все же поднимает ему настроение. Гораздо более мягким тоном он продолжал: – Я был у него на прошлой неделе, и он с трудом меня узнал. В те несколько минут, пока у него было просветление, мы говорили исключительно о том, каким он запомнится людям после того, как его не станет. Должен заметить, не очень-то оптимистичная тема, черт ее подери! – Да уж, нечего сказать. Но это здорово, что ты его навещаешь. – Не уверен, что для него это имеет хоть какое-то значение. Но хуже другое – медсестра предупредила, что вскоре он может полностью стать овощем. И сколько времени все это будет длиться, никто не знает. Они некоторое время помолчали. Конрад Симонсен чувствовал, что здорово вымотался за день, и чуть ли не с ужасом думал о том, как поедет обратно. Он прикурил еще одну сигарету от старой. У новой вкус был получше; он ощутил, как усталость мало-помалу отступает. Арне Педерсен покосился на шефа, однако наткнулся на его сердитый взгляд и счел за лучшее отвести глаза. С некоторым вызовом в голосе Конрад Симонсен сказал: – Ты что-то сам не здóрово выглядишь. Что, какой-нибудь стресс? – Нет, просто плохо спал сегодня ночью. Иногда со мной такое бывает. Знаешь, Симон, я подумал… тут вот какая вещь… Нет, конечно, если не хочешь, то и не надо. Я имею в виду, что прекрасно пойму, если ты не… – Ну вот, началось, и долго ты будешь так мямлить? – О’кей, я хотел спросить, ты не сыграешь со мной в шахматы? В действительности сделанное им предложение было весьма деликатного свойства. Дело в том, что на протяжении долгих лет Конрад Симонсен играл в шахматы исключительно с Каспером Планком. Конрад Симонсен ответил не сразу. Видно было, что его одолевают противоречивые чувства, однако в конечном итоге верх все же взяло любопытство: – А как ты играешь? – Не знаю. Мне самому кажется, что хорошо. Но я вовсе не говорю о том, чтобы играть прямо сейчас. Мы вполне можем подождать, пока ты снова не вернешься к себе домой. Если, разумеется, вообще вернешься. Ну, то есть я хочу сказать, что вовсе не собираюсь вмешиваться в ваши… – В восемь. Графини еще не будет дома. Так ты утверждаешь, что хорошо играешь? – Сам я считаю, что неплохо. Ладно, буду к восьми. Арне Педерсен улыбнулся и сразу же стал похож на взрослого мальчишку. Шестью часами позже Арне Педерсен был похож, скорее, на маленького мальчика, которого медленно, но верно обыгрывают по всем статьям. Соперники сидели друг напротив друга за обеденным столом в гостиной Графини. Партия затянулась, хотя исход ее был предрешен уже некоторое время назад. Конрад Симонсен выигрывал, однако непонятно почему надолго задумывался над, казалось бы, вполне очевидными ходами. Арне Педерсен безуспешно пытался понять причину подобной манеры игры шефа, пока наконец до него внезапно не дошло, что, сделав очередной ход, он регулярно забывает нажать на кнопку стоящих между ними шахматных часов. Он тут же отключил свой счетчик времени, тем самым включив счетчик соперника, который поспешно сделал свой ход, после чего не забыл и про часы. Помучавшись так еще с четверть часа, Арне Педерсен признал свое поражение. Конрад Симонсен довольно потянулся и спросил: – Ну, что, может, разберем партию? – А какой смысл? Я ведь ее от этого не выиграю. Конрад Симонсен пожал плечами: ясно было, что культура шахматной игры не принадлежит к числу достоинств его нового партнера. Тем не менее Арне Педерсен оказался действительно сильным игроком, особенно если учесть, что он никогда не занимался ни в одном шахматном клубе и не изучал теории. Даже, можно сказать, пугающе сильным. Слава богу, иногда он допускал типично любительские ошибки, что и предрешило исход партии. – Разумеется, не выиграешь, – подтвердил главный инспектор.