Рядом с переговорной помещалась небольшая каморка, где хранилось все необходимое для уборки помещений. Сюда-то и привел Конрад Симонсен Арне Педерсена, легонько подталкивая его в спину между лопаток. Когда они вошли внутрь, главный инспектор зажег свет и прикрыл за собой дверь. В глубине комнатки стоял одинокий стул. Конрад Симонсен указал на него своему спутнику, и Арне Педерсен послушно сел. – Расскажи-ка, Арне, что с тобой происходит. Арне Педерсен отвел глаза. – Ничего особенного, просто я не выспался. Лучше ответь мне, ты собираешься в ближайшее время арестовать этого Андреаса Фалькенборга? Поначалу Конрад Симонсен не хотел ничего объяснять, ведь он привел сюда своего подчиненного вовсе не для того, чтобы обсуждать эту тему. Однако потом передумал: – Вообще говоря, это, разумеется, планируется, но сначала мне хотелось бы дослушать психолога. Затем я собираюсь сегодня же обсудить дело с городским прокурором, хотя заранее прекрасно знаю, что именно она мне скажет: на настоящий момент, если нам очень повезет с судьей, самое большее, на что мы можем рассчитывать, – три недели предварительного заключения. И будь так добр, смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. – Но хотя бы ордер на обыск мы сможем получить? – Наверняка. – Тогда остается надеяться, что нам удастся отыскать что-нибудь полезное. Взгляд Арне безостановочно блуждал по каморке, не фокусируясь на отдельных предметах, руки также находились в постоянном движении. – Что ж, будем надеяться. Все, вопросов больше нет? Прочих вопросов у Арне Педерсена не было. Конрад Симонсен терпеливо ждал и дождался: несколько минут спустя он уже, не перебивая, слушал, быть может, излишне подробный рассказ Арне о его ночном кошмаре. И сопутствующей ему бессоннице. – Два дня – это еще куда ни шло, – грустно закончил он. – Странно, между прочим, когда мы вчера играли в шахматы, мне показалось, что наступает улучшение. Но три дня… Его даже передернуло. – Однако сейчас, судя по голосу, ты практически в норме. А Берит что говорит? – Что если это повторится, мне необходимо будет показаться врачу. Так больше продолжаться не может. Хоть это и было разумно, Конрад Симонсен не стал развивать данную мысль. Он прекрасно знал, что в супружеской жизни Арне Педерсена не всегда царит гармония, да и жену его главный инспектор, честно говоря, недолюбливал, хотя всегда старательно скрывал это. Вместо продолжения разговора он взял с полки первое попавшееся полотенце, смочил холодной водой и протянул собеседнику, который взял его и поочередно осторожно приложил к вискам. – Сейчас я попрошу кого-нибудь отвезти тебя домой, Арне. И не появляйся здесь до тех пор, пока как следует не выспишься. Ты хорошо меня понял? – Да понял я, понял, только тут еще одна штука… Я знаю, ты торопишься обратно на совещание, но… – Давай выкладывай поскорее, а то они меня уже заждались. – Дело в Полине. Ты наверняка заметил, что она похожа… на них. Она не должна с ним встречаться. Конрад Симонсен, разумеется, обратил внимание на пресловутое сходство и к тому же прекрасно знал, что данное обстоятельство является предметом живого обсуждения всех сотрудников убойного отдела. При этом никого, казалось, не смущают такие важные детали, как светлые волосы Полины Берг и ее голубые глаза. Вся эта болтовня раздражала его. Никогда и ни за что он не пошел бы на то, чтобы ставить под угрозу личную безопасность сотрудника. Однако представлялось абсолютно очевидным, что если бы Андреас Фалькенборг всю свою жизнь не был предельно привередлив при выборе своих жертв, то у него за плечами сейчас было бы, по меньшей мере, двадцать, а не два женских трупа. Или три, если считать также и Анни Линдберг Ханссон, что, вероятно, неизбежно. Что касается Жанет, внучки Рикке Барбары Видт, то ее, естественно, следует держать за десять километров от Андреаса Фалькенборга, однако в случае с Полиной Берг – все это самая настоящая чепуха. Кроме того, ему сейчас вовсе не хотелось вдаваться в обсуждение вопроса о связи Арне Педерсена с Полиной Берг, если, конечно, таковая вообще имелась. С другой стороны, он и так с самого начала не планировал использовать Полину в ходе допросов – для этого она была еще слишком неопытна. – Так ты хочешь, чтобы, когда мы наконец встретимся с ним, я их развел? Так что ли? – Да мне теперь даже днем мерещится чёрт-те что. А она к тому же еще живет на отшибе. Дом ее стоит рядом с самым лесом, так что понадобится по меньшей мере десяток сотрудников, чтобы… Конрад Симонсен перебил его: – Прекрати молоть чушь, Арне! Если тебе так хочется, я буду держать ее подальше от него. А теперь – проваливай домой! Однако унять Арне было уже невозможно – его как будто прорвало. Он принялся сбивчиво бормотать о своих видениях: о том, как корчится Полина по мере того, как кислород в пакете подходит к концу. О ее ярко-красных, как у клоуна, впившихся в пластик губах. О злобном взгляде фараоновых глаз, которые с ликованием следят за ее отчаянной борьбой за жизнь. Когда в конце концов до него все же дошло, что шеф пообещал не сводить Полину с Андреасом Фалькенборгом, он сразу же умолк и сдулся, как проколотый воздушный шарик. Конрад Симонсен счел самым разумным в данной ситуации лично отвезти его домой. В машине Арне Педерсен уснул. Глава 22 Пенсионер-крановщик Олав Петерсен в возрасте восьмидесяти шести лет убил свою супругу, несколько раз ударив ее по голове трубным ключом. Убийство произошло зимой 1962 года в Копенгагене в квартале Вестербро и было быстро раскрыто. По словам убийцы, жертва изводила его бóльшую часть их совместной жизни, и ему невыносима была сама мысль, что она его переживет. На момент убийства старик был неизлечимо болен и две недели спустя спокойно отошел в мир иной в Национальной клинической больнице Копенгагена. Обвинение ему предъявить так и не успели. В каком-то смысле Олав Петерсен совершил идеальное преступление. Папка с документами, содержащими исчерпывающую информацию по данному делу, была на удивление тонкой. По крайней мере, непосредственно после закрытия дела. Однако с течением времени она росла в размерах и в конце концов превратилась в две. Кому первому пришла в голову мысль подшивать документы деликатного свойства или же содержащие некие противоречия из других закрытых дел к делу блаженной памяти крановщика Петерсена, теперь уже кануло в туман забвения. И лишь посвященные знали, что вложенный в папку листок с пометкой «П» и номером означает, что прочие сведения можно обнаружить в «архиве Петерсена». Открывая «архив Петерсена», обе папки которого лежали у нее на столе, Полина Берг ощутила прилив гордости. Она сбежала с заседания, посвященного составлению психологического профиля Андреаса Фалькенборга сразу же после ухода Конрада Симонсена и Арне Педерсена, поскольку из опыта прекрасно знала, что когда шеф говорит о десяти минутах, это, как правило, бывает весьма и весьма относительно. Таким образом, развлекать психолога остался один Поуль Троульсен, воспринявший это с легкой досадой. Но что поделаешь – работа прежде всего, да к тому же и занятие это оказалось не из самых скучных. Листая папку, девушка отыскала нужное место – пластиковый конверт с ярлыком бутылочно-зеленого цвета в нижнем правом углу, на котором стояла пометка «?57». В конверте лежала фотография молодой женщины и отчет на трех страницах, датированный 23 августа 1998 года. На остальные бумаги, содержащиеся в папке, Полина даже не посмотрела. Это было неписаное правило, на строгом соблюдении которого Конрад Симонсен особо настаивал, и которое она не собиралась нарушать. Она погрузилась в чтение и вскоре уже имела ясное представление о сути отчета. В начале 1980-х годов пастор Мия Андреасен основала христианскую общину под названием «Луговые лилии» – копенгагенское отделение Всемирного сообщества столичных церковных общин. Паства ее исходила из любви Господа ко всем – в том числе, к геям и лесбиянкам. Такая терпимость вступала в непримиримое противоречие с верой, в какой была воспитана Катерина Томсен. Ей-то всю жизнь внушали, что однополая любовь – ни больше ни меньше как смертный грех против Бога. Катерина Томсен дважды приходила к Мие Андреасен в поисках утешения – в ноябре 1996 года, а также месяц спустя. В июле 1998 года Мия Андреасен вернулась домой после долгосрочного пребывания в Голландии и, услышав о судьбе, постигшей Катерину Томсен, обратилась в убойный отдел. Разговоры молодой женщины с духовным пастырем в силу своей специфики носили в основном религиозный характер и, по большей части, не имели никакого отношения к расследованию. Однако в ходе бесед Мия Андреасен узнала, что Катерина Томсен вступила в тайную связь со своей ровесницей, в которую она была влюблена, и та отвечала ей взаимностью. Правда, дальше поцелуев дело у них так и не зашло – для этого Катерина Томсен слишком боялась своего Бога. На всякий случай, чтобы ничего не упустить, Полина Берг, не торопясь, еще раз перечитала отчет. Честно говоря, она была разочарована. В глубине души она ожидала от него чего-то большего, быть может, даже какой-нибудь сенсации. С легким чувством досады она сосредоточила внимание на фотографии. На снимке была запечатлена женщина лет двадцати с пухлыми щечками, подстриженными лесенкой короткими светлыми волосами и маленьким, но заметным шрамом на лбу над правым глазом. Никаких надписей на фото не было, однако несложно было вычислить, кто на нем запечатлен. Полина послала Мальте Борупу электронное сообщение с просьбой с помощью компьютерной программы «состарить» женщину на десять лет и переслать ей результат. Желательно еще до выходных. Глава 23 Когда Конрад Симонсен на час позже обещанного занял наконец свое место за общим столом, совещание, посвященное составлению психологического профиля убийцы, возобновилось. После разговора с Арне Педерсеном настроение у главного комиссара заметно упало. Причем главным образом даже не столько из-за того, что произошло – Арне, вне всякого сомнения, просто следовало хорошенько выспаться, – сколько вследствие тех горьких мыслей, что посетили его на обратном пути в префектуру полиции. Дело в том, что мужская часть его ближайшего окружения, включая сюда и его самого, на настоящий момент больше всего напоминала какую-то инвалидную команду. Поуль Троульсен, который одной ногой был уже на пенсии, Арне Педерсен со своими навязчивыми идеями, справиться с которыми самостоятельно он был уже не в силах, да и он сам – а кстати, как, собственно, обстоит дело с ним самим? Возможно, пора задуматься об отставке? Может, и впрямь будет лучше, если на смену ему придет кто-нибудь помоложе? Не подлежало сомнению лишь одно – коль скоро он решит, что пока все еще остается в седле, необходимо заблаговременно подыскать себе замену – кого-нибудь в расцвете сил, кто был бы в состоянии, не прилагая особых стараний, пинком ноги распахивать запертые двери. И ввести этого человека в ближний круг своих соратников. Он постарался сосредоточиться на совещании и, обращаясь к психологу, кратко подытожил: – Итак, ты не включаешь Андреаса Фалькенборга ни в одну из названных тобой групп серийных убийц, соответственно thrill killers, lust killers и power seekers. Перед моим уходом ты как раз собирался назвать еще несколько вероятных групп. Психолог продолжил свой доклад так, будто прервал его всего на несколько секунд, а не на час с лишним. Полина Берг и Поуль Троульсен также сделали вид, что подобный ход совещания – явление вполне обычное. По поводу отсутствия Арне Педерсена так никто ничего и не спросил. – Очередную группу составляют так называемые gain killers – серийные маньяки, которые с помощью своих преступлений стремятся завладеть какими-либо материальными благами либо извлечь для себя экономическую выгоду. Однако и эту категорию смело можно исключить. Далее следуют еще две относительно схожие между собой группы – «визионарии» и «миссионеры». Представителями первой управляют так называемые «голоса», либо они считают, что получают указания еще откуда-то извне – к примеру, от некоего духа, вселившегося в соседскую собаку. Те, кто входят во вторую, считают своей жизненной миссией освобождение мира от определенного типа людей, которые, как им представляется, по той или иной причине представляют смертельную опасность. Здесь отчасти прослеживаются некоторые параллели с Андреасом Фалькенборгом. В общую картину укладывается и дьявольская маска, и разительное внешнее сходство его жертв, однако серийные убийцы в обеих этих группах – практически все либо шизофреники, либо психопаты, что вовсе не характерно для нашего с вами случая. Кроме того, они редко демонстрируют столь высокую степень организации как он; и наконец, главное: как правило, ни у одного из них не бывает значения IQ между 90 и 100. По уровню своего интеллекта Андреас Фалькенборг превосходит их всех. – Если я не ошибаюсь, получается, что остается всего одна нерассмотренная группа, – вставил Конрад Симонсен. – Совершенно верно. Это так называемые hedonist killers – то есть серийные убийцы, получающие наслаждение от самого акта убийства. Я могу ошибаться, однако мне представляется, что, так сказать, в чистом виде данная группа – явление нетипичное, поскольку практически всегда здесь присутствуют такие дополнительные элементы, как садизм и стремление к утверждению своего превосходства. Губная помада, подстригание ногтей и внешнее сходство жертв сюда вовсе не вписываются. Как и то, что, с одной стороны, как в случае с Рикке Барбарой Видт, он проявляет необычайное упорство даже после того, как его первая попытка оканчивается неудачно, а с другой, разом прекращает всякое ее преследование, стоит лишь ей подстричься. Абсолютно ясно, что созерцание ее смерти не может принести ему желаемого удовлетворения, коль скоро волосы ее коротко острижены. Я никогда не слышал, чтобы маньяк-гедонист был столь избирателен, равно как и столь неутомим в преследовании избранной им жертвы. Поуль Троульсен поинтересовался: – Однако полностью ты этого не исключаешь? Я имею в виду, что убивает он только ради удовольствия? На некоторое время психолог задумался, затем, осторожно подбирая слова, сказал: – В конце концов мы ведь имеем дело не с точными науками… Нет, этого просто не может быть… Он поднял взгляд на Конрада Симонсена, который моментально отреагировал: – А что ж тогда может быть? – Скажите, а детством его вы не интересовались? У меня нет почти никаких материалов по данному периоду. За всех ответила Полина Берг: – Верно, поскольку нам самим о нем почти ничего не известно. А что, это плохо? – Еще как плохо! Почти у всех серийных маньяков было ненормальное детство, часто включая сюда сексуальные домогательства, употребление родителями наркотиков или алкоголя вкупе с неоправданно суровыми наказаниями за пустячные провинности. Один из классических типов реакции ребенка на это – пытаться найти убежище в фантазиях, которые со временем могут превратиться для него в целый иллюзорный мир, в котором данный индивидуум втайне от всех вполне может существовать параллельно с ведением обычной жизни. Поуль Троульсен возразил: – Но ведь у нас нет ничего, что указывало бы в данном направлении: он вырос в обычной, вполне благополучной семье. – Так копайте глубже, ибо в семье у него что-то такое наверняка было. Что-то повлияло на него еще в детстве либо в ранней юности, причем настолько сильно, что вылилось в убийство двух женщин. Или, если хотите, трех. Может, вам стоит поискать какое-то одно весьма важное событие – обычно оно совпадает с чьей-либо смертью. Или это может быть связано с уклонением родителей от выполнения своих прямых обязанностей в отношении ребенка в сочетании с ненормальной ситуацией в семье. А может, и то и другое вместе. Конрад Симонсен спросил: – И именно тут на сцене и появляется маска? – Да, но это вовсе не значит, что нужно искать эпизод в его детстве, где бы обязательно фигурировала маска. И наоборот, я считаю, что красная помада и длинные ногти вполне могут иметь совершенно реальную подоплеку. Маску же он, скорее всего, использует, чтобы спрятаться от реального мира, когда погружается в свой иллюзорный мир. Скрытое лицо – это его защита и одновременно его способ претворить в жизнь фантазию. Не просто как какую-то расхожую выдумку, а как ту форму существования, при которой его воспринимают всерьез и в рамках которой, как ему, вполне возможно, представляется, он сможет отомстить за все несправедливые обиды своего детства.