Вопрос этот поразил собеседницу настолько, что если раньше она, соблюдая договоренность, тщательно подбирала слова, поддерживая самый светский тон, то теперь не выдержала и все же выругалась: – На кой дьявол она тебе понадобилась? Главный инспектор предпочел ответить честно, ибо про себя уже заранее решил, что вероятность ее обращения к прессе минимальна: – Мне кажется, твоя внешность настолько запала Андреасу Фалькенборгу в душу, что он подбирал себе жертв, исходя из того, какой ты ему с тех пор запомнилась. Думая, что подобное предположение может ее порядком рассердить, Конрад Симонсен произнес это подчеркнуто спокойно, можно даже сказать, проникновенно. Тем не менее Агнета Бан оставалась абсолютно бесстрастной: – Ты хочешь сказать, что я послужила своего рода ролевой моделью для тех девушек, что он зарезал? – Что-то в этом духе, не считая того, что он никого не резал. На мгновение она задумалась, а потом сказала: – На это уйдет какое-то время: нужно будет подняться на чердак. Кроме того, мне потребуется, чтобы кто-то из моих сотрудниц мне помог, – я ведь уже не так молода. Но если это и вправду так необходимо… – Это необходимо. – Хорошо, тогда так и поступим. Я сейчас позвоню и вызову одну из девочек – все равно они там сидят без работы, – ну, а ты пока что можешь скоротать время… Конрад Симонсен поспешно перебил: – Нет уж, уволь. Ее сухой и язвительный смешок прозвучал резко, как пощечина. – Я вовсе не то хотела сказать, хотя ты был бы удивлен, если бы узнал, сколько мужчин гораздо более высокого ранга не погнушались бы… Она снова покосилась на диктофон. – …порезвиться в моем заведении, в особенности зная, что им это ничего не будет стоить. – Охотно верю. – Ты бы тоже вполне мог этим воспользоваться, но я имела в виду совсем другое. Если хочешь, можешь спуститься вниз в холл и почитать газетку, чтобы хоть как-то себя занять, пока я буду разбираться на чердаке. А вот слоняться по моему дому и совать свой нос, куда не просят, я тебе категорически запрещаю. – Спасибо, но у меня есть чем заняться – я прихватил с собой кое-какие документы. Пожав плечами, пожилая дама повернулась и вышла. Фотография, которую она положила перед ним полчаса спустя, не оставляла сомнений в том, откуда у Андреаса Фалькенборга появился вкус к определенному типу женщин. Рикке Барбара Видт, Мариан Нюгор, Анни Линдберг Ханссон и Катерина Томсен – все они были точными ее копиями. Агнета Бан сказала: – Тогда мне был 21 год – фото сделано как раз в день моего рождения. – Замечательно. Большое тебе спасибо. – А правда, я была красоткой? Прозвучавшие в вопросе игривые нотки никоим образом не соответствовали ее прежнему сухому и жесткому тону; они были так же неожиданны и неуместны, как и легкое пожатие ее руки, лежавшей на плече главного инспектора. Когда Конрад Симонсен почувствовал это, его чуть не передернуло от нахлынувшего чувства отвращения. – Да-да, разумеется, настоящей красавицей. По всей видимости, комплимент ее нисколько не порадовал. Вздохнув, она сказала: – В те дни, куда бы я ни пришла, везде считалась самой симпатичной из женщин. Главный инспектор не смог заставить себя и дальше петь дифирамбы ее внешности, кроме того, с его точки зрения, она распорядилась дарованным ей судьбой отнюдь не лучшим образом. Он снова включил диктофон, который выключал, пока собеседница ходила на чердак, и сухо сказал: – Да, что и говорить, годы не щадят никого. Убрав наконец руку с его плеча, она обычным своим тоном сказала: – Ну что, идем дальше? – Да-да, разумеется. Не могла бы ты хотя бы примерно вспомнить, когда именно ты служила в доме Фалькенборгов? – В 1964 и 1965 годах. Я начала работать там сразу после окончания каникул в школе – вероятно, в августе, – и ушла год спустя в один прекрасный день в октябре. – В качестве кого тебя наняли? – Кажется, у них это называлось «пригласить в дом девушку». – Говоря о своем уходе оттуда, ты назвала этот день прекрасным. Тебе у них не нравилось? – Нет. По ее виду было абсолютно понятно, что она вовсе не собирается предоставлять еще какую-нибудь дополнительную информацию в данной связи, и Конраду Симонсену пришлось вновь напомнить ей о договоре: – Недостаточно, что ты просто снизошла до разговора со мной. Мне нужно, чтобы ты была со мной полностью откровенна. Спрошу еще раз: тебе у них не нравилось? Он сделал рукой жест, как бы приглашая собеседницу развить свою мысль, и это помогло. – Нет, совсем не нравилось. Жуткое это было семейство, насквозь прогнившее и смердящее. Сам Альф Фалькенборг был настоящей задницей, а его жена… сейчас даже не вспомню, как звали эту стерву… – Элизабет Фалькенборг. – Ах, ну да, конечно. Эта забитая старая ведьма вечно таскалась за мной по пятам, стараясь найти, к чему бы придраться, а маленький говнюк Андреас постоянно напрашивался на неприятности, за что и получал изрядную трепку не реже, чем пару раз в неделю. – Да уж, ничего не скажешь, хорошая семейка! – Клянусь, каждое мое слово – это правда. Самое поганое, что этим долбаным мещанам было совершенно наплевать на всех и вся вокруг, в том числе и друг на друга. – Может, будешь изъясняться чуть менее изысканно? – Какого дьявола, о чем это ты? – Прекрати выражаться. – Неужто это тебя так смутило? Конрад Симонсен не стал ей объяснять, что в определенных инстанциях обилие в свидетельских показаниях слишком сильных выражений может поставить под сомнение их убедительность, а также отвлечь внимание от главного – содержащейся в них информации. Не одно судебное заседание минуло с тех пор, как он окончательно утратил веру в существование стены, отделяющей форму от содержания. Может, госпожа Юстиция и была слепа, однако слышала-то она прекрасно, и рано или поздно настанет момент, когда выдержки из записи этого допроса попадут в руки адвоката Андреаса Фалькенборга. Вместо всего этого он ограничился лаконичным: – Да. – Ладно, постараюсь. – Спасибо, это было бы замечательно. Но слушай, если тебя не устраивали условия, почему ты с самого начала не взяла расчет? Или попросту не ушла? Как бы они смогли тебе помешать? – Моя мать работала на фабрике Альфа Фалькенборга, и ее могли уволить. С этой свиньи паршивой сталось бы… Да-да, прости, но что поделаешь, коли он действительно был таким. Это вышло бы вполне в его духе – отыграться на ней, если до меня ему не достать. Я ни секунды не сомневаюсь, что он именно так бы и поступил, хотя никаких доказательств у меня, разумеется, нет. – Это была единственная причина, по которой ты оставалась у них? – Да – ну, может, еще хорошее жалование. Странное дело вообще-то, хотя, конечно, в деньгах они не нуждались. – И никаких иных причин не было? – Нет. Конрад Симонсен попытался заглянуть ей в глаза. – Ты абсолютно в этом уверена? Слегка помедлив, она раздраженно сказала: – Ты ведь уже побеседовал с прочими их горничными, не так ли? – Да. – Я тут случайно столкнулась с одной девушкой, которая тоже работала в этой семейке, кстати, по-видимому, как раз передо мной. Так вот, они обходились с этой моей предшественницей точно так же, как и со мной. Помнится, меня это так возмутило, что я несколько лет подряд мечтала его уничтожить – к примеру, заразить сифилисом. А что, между прочим, это было бы совсем не сложно. И тогда вдобавок можно было бы рассчитывать, что он, в свою очередь, заразит им и жену – хотя, конечно, едва ли. Правда, дальше подобных планов дело не пошло – на самом деле я его и пальцем не трогала. – Это мне известно. – Порой я и по сей день жалею, что этого не сделала. Пусть даже много лет спустя. Ей-богу, он этого заслуживал, этот старый… развратник. Понимаешь, о чем я? – Ну, более или менее. Но давай немного повременим с этим, а сейчас лучше расскажи-ка мне о том, какие порядки царили в семействе Фалькенборгов. Ты тут говорила, что Элизабет Фалькенборг была забитой, а саму семью назвала жуткой. Может, скажешь, в чем конкретно это выражалось? К удивлению главного инспектора, Агнета Бан, казалось, пропустила заданный им вопрос мимо ушей. Вместо ответа она неожиданно заявила: – А я знаю, почему этот ублюдок надевает маску, когда убивает. Я это сразу же поняла, когда узнала, что убийца – Андреас Фалькенборг.