Оторвавшись от спинки дивана, Конрад Симонсен выпрямился и резко переспросил: – Маска? Но я не говорил тебе ни о какой маске. – Нет, но об этом сказано на сайте газеты «Дагбладет» – я только что прочла. Завтра это наверняка появится и в самой газете. Журналист взял интервью у девушки, на чью мать он когда-то напал. Или то была ее бабка? Что касается маски, то тут все сходится, хотя… вероятно, я – единственная, кому об этом что-то известно, за исключением, разумеется, самого Андреаса Фалькенборга. Для Конрада Симонсена новость эта была одновременно и хорошей, и дурной. Следовало как можно скорее связаться с префектурой полиции. Позвонив Поулю Троульсену, главный инспектор рассказал ему о сложившейся ситуации, попросил проанализировать, насколько опасна подобная утечка информации, а также велел в случае необходимости предоставить Жанет Видт необходимую защиту. В конце беседы он, пользуясь случаем, отдал распоряжение снять полицейскую блокаду с борделя. Когда Агнета Бан услышала, что еще до окончания сегодняшнего дня работа ее заведения сможет снова войти в обычный ритм, она широко заулыбалась, продемонстрировав при этом какие-то слишком уж белые для того, чтобы быть естественными, зубы. Однако, как только главный инспектор положил трубку, он одним махом заставил эту улыбку погаснуть: – Но не забывай, мне хватит десяти минут, чтобы снова задействовать план блокады. Казалось, это нисколько ее не рассердило: – Я соблюдаю свою часть договора. – И меня это радует. Что же касается маски, о которой ты говорила, то, как ты сама понимаешь, это отнюдь не измышления прессы, и меня весьма интересует то, что ты можешь об этом рассказать. Однако мне все же не хотелось бы нарушать общую последовательность. – О’кей, только напомни мне, о чем ты спрашивал, а то я уже забыла. – Расскажи о порядках в семье Фалькенборгов и о том, с чем тебе пришлось столкнуться у них. – Ну, прежде всего следует сказать, что Альф Фалькенборг творил все, что хотел. Коль скоро речь шла об исполнении какой-либо его прихоти, он становился полновластным тираном. Однако зачастую казалось, что ему абсолютно безразлично, что происходит у них в доме. И в этом смысле его было не понять. К примеру, иногда Андреасу приходилось, стоя по стойке «смирно», рапортовать о своих скаутских походах, о том, какие знаки отличия он получил, сколько километров прошагал без устали, ну и все прочее в подобном же роде. А на следующий день папаша мог его попросту не замечать. – Не очень-то здорово для паренька. – Конечно, и, в общем-то, его даже отчасти жаль, однако в то время я этого не понимала. В действительности я безумно радовалась, когда папаша принимался за сына, поскольку терпеть не могла этого молокососа. – А что, мальчишку били или, может, как-то по-другому сурово наказывали? – Да нет, я бы так не сказала. Мать пальцем его не трогала – для нее он был, можно сказать, единственным утешением; папаша, случалось, давал затрещину, но довольно редко. Иногда в школе он получал пару оплеух, но так, чтобы били по-настоящему – нет, этого, пожалуй, не было. А вот с матерью дело обстояло гораздо хуже. Муж часто отделывал ее так, что она вынуждена была ходить в темных очках. Ну да, тебе с таким встречаться не в диковинку, верно? – Да уж. А Андреасу Фалькенборгу приходилось когда-нибудь присутствовать при этих избиениях? – И не раз. Да и мне тоже. Фалькенборга-старшего это, кажется, нисколько не волновало – он ведь творил, что хотел. Он вполне мог задать жене трепку даже за промахи сына, ведь именно она несла ответственность за воспитание Андреаса, и если он вел себя недостойно, то расплачивалась всегда она. – И как она на все это реагировала? – А сам-то ты как думаешь? Орала и хныкала. – И в присутствии ребенка тоже? – Разумеется, иногда он потом даже ее утешал. Так что неудивительно, что после всего этого он и сам вырос уродом. – А как насчет прочих издевательств? У тебя не было впечатления, что Андреас Фалькенборг подвергался сексуальным домогательствам? Либо со стороны отца, либо со стороны матери? – Да нет, ничего такого я не замечала. Единственный человек в этом доме, кто подвергался сексуальному насилию, была я. – Ну, а алкоголь или наркотики? – Ни то ни другое. – То есть Альф Фалькенборг не заявлялся домой пьяным и не начинал колошматить жену? – Никогда. Не припомню, чтобы видела кого-нибудь из них пьяным. Может, иногда такое и бывало, однако для их семьи это было не характерно. По будням за едой они, насколько я знаю, всегда пили простую воду, хотя, разумеется, это еще ни о чем не говорит – в то время все так жили. – Так за что муж бил Элизабет Фалькенборг? Прежде чем ответить, Агнета Бан ненадолго задумалась, а затем довольно неуверенно сказала: – За исключением тех случаев, когда Альф наказывал ее за шалости Андреаса, по-моему, никаких особых причин не было. – И что же, сынок постоянно шалил? – Я бы так не сказала. Нет, вовсе не постоянно. – Да, но ты говорила, что она часто ходила избитая? – К несчастью, да. Минимум раз в месяц ей доставалось, но почему – это мне неизвестно. Кто знает, может, ему просто нравилось ее бить? Я даже и не пыталась в этом разобраться – ни тогда, ни позже. – Почему же в таком случае она от него не ушла? – Не имею ни малейшего понятия. Да и куда бы она пошла? Конрад Симонсен пожал плечами и сменил тему. – Ты не любила Элизабет Фалькенборг? – Я не любила их всех – и папашу, и мамашу, и сыночка. – Почему? – Она была такая надменная, заносчивая, что бы я ни делала, ничто ее не устраивало. Именно я вынуждена была расплачиваться за выпадавшие на ее долю побои. И не только за них. А Андреас быстро смекнул, что к чему, и начал вовсю шпионить за мной, а потом докладывал мамаше, если я не успевала убраться или еще что-то там напортачила. Это было его любимое занятие. – И что тогда происходило? – Она устраивала мне разнос. Вроде бы ничего страшного, однако эта стерва умела так унизить, что доводила меня до слез. К тому же она тщательно следила за тем, как я выгляжу. Я вынуждена была постоянно ходить в костюме горничной с этим дурацким крошечным передничком на талии, причем он всегда должен был казаться свежим, будто его только что постирали и выгладили, – и это после того, как я восемь часов в нем отпахала. Поверь, это было просто невозможно. Да и прическу следовало сохранять в идеальном порядке – за этим она также следила. – Как насчет косметики? – Пользоваться ею строжайше запрещалось. – А лаком для ногтей? – То же самое – подобного рода вещи были целиком и полностью исключены. Конрад Симонсен помолчал в надежде, что в процессе паузы у собеседницы возникнут какие-либо дополнительные ассоциации. И не ошибся – Агнета Бан продолжила сама: – Она совсем помешалась на моих ногтях. Они должны были быть коротко подстриженными и постоянно чистыми – мне даже приходилось по нескольку раз на дню демонстрировать ей свои руки. Можно сказать, это самое яркое мое воспоминание о хозяйке: я, потупившись, стою перед ней, показываю свои растопыренные пальцы и с трепетом жду приговора. Как это было унизительно! – А если длина ногтей ее не устраивала, она сама их тебе стригла? – Нет, в этом не было необходимости, хотя, разумеется, с нее бы сталось. – Андреас Фалькенборг тоже присутствовал при этих осмотрах? – Иной раз присутствовал, да она ничего и не скрывала, если ты это имеешь в виду. – Ты сказала, что подвергалась там сексуальному насилию. Я так понимаю, что это был Альф Фалькенборг? – Верно. Хозяйка была не по этой части, однако она превосходно знала, что происходит, и дурачила меня с ним заодно – правда, это я поняла лишь позже, когда повзрослела. Хотя, с другой стороны, что еще ей оставалось? – если бы она не стала этого делать, он бы ее прибил. – И как же они тебя дурачили? – Дело в том, что я подделывала чеки – правда, вовсе не с целью воровства. За все время, что я провела в этом доме, я не присвоила ни кроны чужих денег. Кроме всего прочего, это было невозможно, поскольку мне приходилось отчитываться за каждое истраченное эре – хозяйка строго за этим следила, ибо покупки делала я сама. Она внезапно умолкла. Конрад Симонсен подсказал: – Итак, ты подделывала чеки. – Да, если точнее, всего их было одиннадцать. Как правило, по пятницам я отправлялась за основной порцией покупок, и хозяин всегда оставлял мне чек – как сейчас помню, на 400 крон, тогда это были большие деньги. Хозяйка в этот день куда-то уходила – не знаю куда, но так было практически всегда. И вот однажды он забыл оставить мне чек, позвонил с фабрики и сказал мне об этом, а поскольку домой ему было возвращаться не с руки, он попросил меня выписать его самой. В этот первый раз он меня подробно проинструктировал, разумеется, по телефону. Рассказал, где хранится ключ от ящика его письменного стола, где взять ручку, ну и что и как нужно сделать. И ведь не пожалел на это времени, паразит такой. – А как же его почерк? – Это было не так уж сложно, поскольку он писал печатными буквами, да и подпись была очень четкой по этой же причине. Конечно, мне ни на секунду и в голову не пришло, что я делаю что-то противозаконное. Ведь он же сам меня об этом и попросил. – В общем-то, тебе за это ничего бы и не было – я имею в виду суд и все такое. – Черт подери, какая же я была тогда наивная! Но теперь с этим уже ничего не поделаешь. С тех пор я и сама научилась кое-каким фокусам. – Могу себе представить. Ну и что же, в один прекрасный момент он обвинил тебя в воровстве? – Нет, это сделала она – хозяйка. – Она тебя обвинила? – Вот именно. Ясно, что она тоже участвовала в спектакле. Все одиннадцать чеков, аккуратно свернутых, она выложила в ряд на обеденном столе. Вероятно, их по ее просьбе переслал банк, и я до сих пор не могу понять, почему это никого там не удивило – ведь, скорее всего, я была далеко не единственной, кого они одурачили. Так вот, всего чеков этих было почти на 5000 крон, и для меня это составляло целое состояние. Понимаешь? – Да, понимаю. – Я поклялась в своей невиновности и попыталась все ей объяснить. Сперва я нисколько не волновалась, но потом, когда хозяин вернулся домой и сказал, что не помнит ни о каких телефонных звонках – действительно, он звонил лишь поначалу, всего пару раз, а потом все шло по накатанному сценарию, – я испугалась, здорово испугалась. Этот тип даже не стал меня слушать, просто взял и ушел. А хозяйка поспешила провернуть нож в нанесенной мне ране и стала рассказывать, какое наказание ждет меня за присвоение чужих денег. В конце концов, она велела мне идти к себе и ждать, пока сама она попытается уговорить хозяина смягчиться и не устраивать публичного скандала.