— Мы никогда не забудем своего детства на лоне природы. — Вы абсолютно правы, — согласился папа, грустно полузакрыв глаза. — Ты жил с ним в одной деревне? — удивился я. Папа больно сжал мою руку, что всегда означало: «Не задавай при свидетелях дурацких вопросов!» — Всего хорошего! — улыбнувшись, сказал на прощание тот человек. — И вам всех благ! — ответил папа и объяснил мне: — Бывает, что два человека, причём — учти! — совершенно раньше незнакомые, вдруг на секунду почувствуют родство друг с другом. Слышал, кукарекнул петух, и мы уже попрощались, как приятели, а встретимся — поздороваемся, а может, и подружимся. — Но почему он сказал, что у вас было общее детство на природе, если вы незнакомы? — переспросил я. — Он имел в виду детство всего человечества. Понимаешь? Всего! Оно прошло в деревнях, на лоне природы. Городов тогда ещё не было, — терпеливо объяснил папа, начиная злиться. — А как это ты и он запомнили детство всего человечества? Как это так? — не удержавшись, переспросил я, потому что ничего не понял. Папа вспыхнул, но взял себя в руки и сказал очень тихо и очень спокойно. Так говорил он тогда, когда не мог ответить на мой вопрос. — Одно из двух — или мы идём на Птичий рынок, или займёмся вопросами и ответами. — Пойдём на рынок, — сказал я. В маршрутном такси папа молча и задумчиво смотрел в окно, как будто вспоминал детство всего человечества… Около ворот рынка нас сразу же подхватила толпа. Было тесно, но не так, как по утрам в метро, и никто не спешил. Вдруг мы попали в самую толкучку, и мне всё время приходилось задирать голову. Каких только рыбок тут не было! Их носили и в стаканчиках, и в полиэтиленовых мешочках, и в банках из-под горчицы и томатного сока, и в каких-то зеленоватых прямоугольных сосудах, похожих на куски льда. И во всех этих банках метались, медленно плавали и неподвижно висели разноцветные рыбки. Оказалось, что папа знал, как они называются. Красные и чёрные с мечами на хвостах — меченосцы… Изогнутые, словно луки, и полосатые, как зебры, — скалярии… Переливающиеся разными цветами, как мамин плащ, — бойцовые рыбки… Названия всех рыб запомнить было невозможно. Их рассматривали, приценялись, вылавливали маленькими сачками. Во многих аквариумах дрожали, словно жемчужинки, нанизанные на нитку, пузырьки воздуха. Его подкачку продавцы рыбок делали по-разному. Одни нажимали ногой на педальку, у других были надутые камеры, а один парень стучал локтем по боку, как будто у него под мышкой стоял градусник. Это он сжимал резиновую грушу. Около него собралась большая толпа. У парня на ремнях на груди висел аквариум, и в аквариуме плавали рыбки, названия которых папа не знал. — Почём рыбки? — спросила тётенька, стоявшая рядом с папой. — Три рубля, — мрачно сказал парень, смотря поверх покупателей. — Это полтора килограмма мяса! — ужаснулась тётенька. — И пять с половиной килограмм мороженого морского окуня, — вежливо подсказал папа. — Арифметику знаю и без вас! — Тётенька смерила папу с ног до головы страшным взглядом. — Пять с половиной килограмм окуня мы съедим за сколько? Дней за пять, — подсчитал папа. — А на пару таких рыбок можно любоваться вечно. — Вы это серьёзно? — поинтересовалась тётенька. — Вполне, — сказал папа. Мальчишка, скорей всего шестиклассник, долго приценивался, раздумывал, то и дело лазил в карман, наконец решился и протянул продавцу трёшку. — Вот эту мне! — Он показал пальцем на рыбку, ничем не отличавшуюся от других. Он настаивал, чтобы была выловлена именно эта рыбка, и продавец поймал её сачком и осторожно пересадил в банку. Мальчишка отошёл в сторонку, всё время держа банку с рыбкой перед глазами. Рыбка закружилась так быстро, что мне показалось, в банке плавает живое колечко. — Я вполне проживу без этой рыбки, — заявила тётенька. — Несомненно, — вежливо подтвердил папа. Потом мы ходили вдоль рядов, уставленных аквариумами, тазами с живым кормом для рыбок и мешочками с сухим. — Давай заведём бойцовых! — сказал я папе. — Подожди. Сначала всё посмотрим. Кстати, если потеряемся, встретимся около вон того дедушки с картиной. Папа показал на старичка. Тот сидел на ящике, держа картину в позолоченной раме, и щурился на солнце. А эта рама неприятно била в глаза зайчиками. — Вдруг он продаст картину и куда-нибудь уйдёт? — сказал я. Мы подошли поближе. Папа, склонив голову набок, рассмотрел картину и шепнул мне: — Дедушка никуда отсюда не уйдёт до закрытия рынка. За пятнадцать рублей эту мазню никто не купит. На картине был нарисован стол, покрытый золочёной скатертью. На столе стояло блюдо. И чего на нём только не было! И яблоки, и груши, и зелёный лук, и куча красных раков, и бледная, как будто недожаренная, курица, и даже непотрошёная щука с раскрытой зубастой пастью. Рядом стояли три кружки пива и гипсовая голова без глаз, как в школьном кабинете рисования. Почему всё это папа назвал мазнёй, я не понял. По-моему, картина была красива. — Сколько тех рыбок можно купить вместо картины? — спросил я. — Пять. Как у тебя в школе дела с арифметикой? — неожиданно поинтересовался папа. — Идут. Считаю палочки, — ответил я. Потом мы смотрели на кроликов, и мне не надо было задирать голову, как на рыбьей толкучке. Кролики лежали в корзинках, в картонных коробках и самодельных загонах из дощечек. Одни спали, другие хрустели морковкой и капустными листьями, а некоторые смотрели на меня, привстав на задние лапки, и, поводя длинными ушами, смешно топорщили губы. Глаза у кроликов были большие, добрые, а главное, у всех разные: синие, чёрные, коричневые и светло-серые. Я гладил кроликов, а папа беседовал с продавцами насчёт самой лучшей и выгодной породы. — Ну, правда здесь необычно? — то и дело весело спрашивал он, и я кивал головой. Глава 5 Потом мы очутились на голубиной толкучке. Голубей там было гораздо больше, чем людей, и казалось, что это они разговаривают и торгуются, а голубятники тихо курлыкают. Папа брал голубей в руки, расправлял им крылья, дул в пёрышки, осторожно тянул за клюв, потом приценялся и уводил меня за руку дальше. А около клетки с двумя бело-сиреневыми голубями папа остановился, закрыв глаза, замычал от удовольствия и спросил у продавца: — Дорогие? Продавец что-то неохотно ответил, а голуби посмотрели на папу так, словно они были орлами. Когда мы отошли в сторону, папа объяснил: — Это почтовые. Пара стоит больше, чем мой костюм. Да что костюм! Если их выпустить в Минске, они вернутся в Москву. Умницы! Потом мы купили по паре пирожков с мясом и выпили кваса. Папа веселел прямо на глазах и ругал себя за то, что так давно здесь не был. Около забора, где продавались белые цыплята и курицы, я увидел тётеньку, которая считала, что лучше мороженый окунь, чем красивая рыбка. Я толкнул папу, и мы подошли поближе. Оказывается, тётенька хотела купить того самого петуха, кукарекнувшего на эскалаторе в метро. Она строго говорила хозяйке, что гребешок у него бледный, а в хвосте не хватает самых красивых перьев. — А вы посидите цельный день в корзине и тоже небось побледнеете, — с обидой сказала хозяйка. — Мне кажется, что в этом петухе течёт павлинья кровь, — сказал папа, погладив петуха по разноцветному перу, свесившемуся с края корзины. — Купим для домового зоосада? Я кивнул, и тогда тётенька быстро отдала хозяйке петуха деньги.