— На машине времени катается. — Что это за машина времени? — удивился я. — Она за душевой. Сходи и взгляни. Очень забавно. Я сбегал к маме, чтобы она не волновалась, и сказал, что папу я ещё не видел, потому что у него процедура на машине времени и что я только сейчас туда пойду. Кыш всё так же лежал, смотрел под камень и ждал появления крабика. Глава 17 Я пошёл, искупался в своей бухточке и заметил, как мальчишки из пионерского патруля кидают в Кыша камешки. Мальчишек это забавляло, и они, кидая камешки, хохотали. Я подошёл и сказал: — Вы тут собаку дразните, а в «Кипарисе» появилась неуловимая личность. — Ладно, ладно! Не напускай тумана! — Мы в сыщиков не играем, — сказали оба мальчишки, и тот, который был с биноклем, напялил мне на глаза панаму. Но я не обиделся и снова сказал: — Неуловимая личность изранила Геракла, испортила вазу и изрезала скамейку. Неужели вам всё равно? — Совсем не всё равно, но у нас есть дела поважней, — с таинственным видом сказал мальчишка с биноклем. — Тебе такие не снились! Думаешь, мы целыми днями купаемся? — А что же вы делаете? — спросил я. — Вечером пойдём по следу. Только не спрашивай по какому. Всё равно не скажем. — Ну и не говорите. Сам всё сделаю. И сыщик настоящий мне поможет. Вы ещё пожалеете. Так я сказал и пошёл к папе. Ещё издали, подходя к павильону, на котором было написано: «Силовые процедуры», я услышал какой-то скрежет и скрип, как будто кто-то выдирал из доски ржавые гвозди. У двери на стуле дремала сестра. Я прошёл мимо неё и увидел папу. Весь мокрый от пота, он в одних трусиках находился внутри алюминиевой кабины. Руками папа изо всей силы дёргал рычаги, а ногами нажимал на педали. При этом кабина наклонялась вместе с папой то взад, то вперёд. А перед глазами у него были приборы. На них мигали лампочки и шевелились стрелки. Всего таких машин в помещении было пять, и в каждой был мужчина. Все они вроде папы обливались потом, кряхтели от натуги, пыхтели, наблюдали за приборами и тоскливо поглядывали на песочные часы, стоявшие так далеко, что до них нельзя было дотянуться. На кабинах висели таблички с фамилиями. «Сероглазов, Левин, Осипов, Рыбаков», — прочитал я. Увидев меня, папа обрадовался, притормозил и закивал головой. Я подошёл поближе. Он зашептал: — Быстро переверни все часы! Ну что ты раскрыл рот? — Зачем? — спросил я. Папа уронил голову на грудь и безжизненно повис на рычагах, потом тихо повторил: — Быстро переверни все часы! Прислушавшись к нашему разговору, Левин, Осипов и Рыбаков тоже перестали кататься на машинах времени и умоляюще зашептали: — Переверни! — Ну что ты стоишь? — У тебя есть сердце? — Нет! У него в груди — кактус! Мне не хотелось прерывать процедуру. Ведь её назначили папе для того, чтобы он избавился от мускульного голодания. Но всё-таки я перевернул все часы, в которых только начали пересыпаться вниз очередные десять минут, и папа первым весело закричал: — Тётя Глаша! Приехали!.. Спрячься! — велел он мне. Я зашёл за перегородку и стал оттуда наблюдать. Сестра тётя Глаша проверила часы и приборы и подозрительно сказала: — Чтой-то вы сегодня быстро проехали. — Мы помолодели на полчаса, — сказал папа, и я понял, почему эти кабины называют машинами времени. Тётя Глаша стала открывать ключом дверцы, а я незаметно выбежал на пляж. Папу после процедуры пошатывало. — Ломит каждую косточку… Каждая жилка саднит… Вот как приходится расплачиваться за умственный труд! — сказал он и попросил завтра тоже незаметно прийти сюда в это же время и сократить его мучения на десять минут. — Но это же значит, что я буду тебе вредить! — сказал я и отказался. Но папа, пристально глядя мне в глаза, спросил: — Ты помнишь, как ровно год тому назад я спас тебя от ложки касторки и выплеснул её в окно? — Помню, — сказал я. — Я надеюсь, что у тебя хватит благородства быть мне благодарным за это! Я иду в душ, потом на динамометр, потом на прыгалку. Передай привет маме и Кышу! Но маме о машине — ни слова! Ясно? Глава 18 Я стоял и раздумывал: сократить мне завтра на десять минут папины мучения или не сократить, а также сказать ли про всё это маме. — Молодой человек! Что вы делаете на лечебном пляже? — вдруг спросил меня Корней Викентич. — Отвечайте быстро и по возможности правдиво! — Думаю: почему вы так мучаете моего папу? — ответил я. Корней Викентич поднял брови и хотел меня отчитать, но вдруг закричал: — Ёшкин! Ёшкин! Как вы смеете дестерилизовать пляж? Он побежал по камешкам к берегу, и я увидел Федю, только что вышедшего из воды. Он стоял в обнимку с моим знакомым беспризорным псом шоколадной масти. Пёс, положив передние лапы на Федины плечи, вилял хвостом. — Пожалуйста, немедленно уведите собаку с пляжа! — распорядился Корней Викентич. — Доктор, это моя собака! — сказал Федя. — Неправда! Я эту собаку знаю три года. Это бездомная собака. — Доктор! Собака эта правда моя. Была ничья, а теперь моя. Я её с собой на Север возьму. Моё слово — алмаз! Верь мне, пёс, обиженный людьми, я тебя возьму с собой! И звать тебя буду Нордом! — объявил Федя. Пёс норовил лизнуть его в нос. А Корней Викентич, переменив тон, очень ласково сказал: — Дорогой Ёшкин! Жму вашу руку! Ваше намерение благородно! Собака прекрасна! Она вам будет служить верой и правдой. Но если, голубчик, ещё раз я увижу её на пляже… вы получите строгий выговор с занесением в историю болезни. Вам ясно, милый вы мой? Федя размяк от ласкового обращения и ответил: — Ясно. Норд! Пошли с пляжа! Я заметил, что, услышав своё новое имя, пёс вздрогнул и внимательно посмотрел на Федю. — Дожила собачка до своего лучшего часа! — сказал кто-то им вслед.