Это было какое-то тесное помещение. Оно чем-то напоминает чулан, в который почти не проникает света… Не проникает, потому что его загораживают чьи-то плечи. Их хозяин видится мне дядькой Черномором, о котором мы с дедушкой недавно читали. Только он неправильный Черномор, потому что без бороды. Он — такой большой и важный. Сидит прямо передо мной и тянет ко мне руки. А я уворачиваюсь, чтобы не схватил. Пытаюсь забиться в угол. Спиной чувствую прохладную жесткость стены и понимаю: глубже пролезть не получится. А дядькины руки… Они такие длинные! Длинные и вездесущие. Я знаю, что означает это слово. Вездесущие — это когда повсюду. Мне дедушка объяснил, когда мы играли в догонялки. Вот и у Черномора такие же вездесущие руки, как у дедушки. Мне кажется, они дотянутся куда угодно и вытащат меня хоть из этого чулана, хоть из глубокой ямы, хоть со дна океана. Откуда угодно. Я понимаю это по взгляду хозяина этих ручищ. Он смотрит прямо мне в лицо. Так говорит дедушка. Я знаю, что эту самую сырость нельзя разводить даже, если больно ушибла коленку и течёт кровь. «„Никогда не разводи сырости, — часто говорит мне дедушка. И добавляет: — Лучше думай и принимай решения“». Я еще не очень хорошо понимаю, что значит «принимай решения», но уже крепко—накрепко запомнила: если расшибла коленку, нужно быстро остановить кровь ваткой. И помазать йодом. Но лучше — зеленкой: она не щиплет, но долго не стирается. Поэтому Эрик посмеялся надо мной и назвал лягушкой. Эрик гадкий, он мне не нравится, поэтому не хочу о нем думать. Лучше буду смотреть на дядьку Черномора. Как он сюда вошел? Наблюдаю за ним и вижу, что он следит за каждым моим движением. Как Китти, когда я прячу от нее колесико колбаски. Она всегда находит его. Папа говорит, что находит она потому, что я еще не научилась как надо прятать вещдоки. А дедушка с ним не согласен. Он говорит, что Китти идет по следу. Потому что у нее нос лучше моего. Я с дедушкой согласна: конечно, нос у Китти лучше, ведь у нее есть усы, а у меня усов нет. Я устала сидеть согнувшись. Колено ноет. Ступни покалывает иголочками. Хочется встать в полный рост и размять ноги… Но я не могу — и так почти касаюсь головой потолка чулана, сидя на корточках. Как и дядька с умными глазами напротив меня. «Вылезай!» — вдруг требует он, но не касается меня. Хотя мог бы — руки у него длиннющие! А ладони — совсем рядом. Я даже чувствую их тепло. Голос у дядьки низкий… Бархатный… Переливистый… Как будто мурчащий. Только не как у моей Китти, а как у льва, в гости к которому мы заглянули, когда недавно были с дедушкой в зоопарке. «Не вылезу!» — грозно отвечаю я и как угорелая верчу головой. «Прекрати! — требует он. — Слетит!» «Кто?» — удивлённо спрашиваю я, замирая как мышка в своей норке. «Не кто, а что. Твоя голова, — усмехаясь отвечает он. И снова требует: — Дай руку! Я помогу». «Нет!» — сердито отвечаю я. Теперь я сержусь на него. «Знатно», как говорит бабуля. Сержусь так сильно, что чувствую, как сами собой прищуриваются глаза и даже морщится нос. «Надо же, какая грозная амазонка!» — негромко восклицает дядька. Не сердито. Скорее весело. И немного удивлённо. «Я не мазонка! — возмущаюсь громко. И добавляю: — Меня зовут не так!» «А как?» — спрашивает он, усмехаясь. Уголки его губ чуть дергаются и слегка ползут вверх. Как у льва, который мне «улыбнулся» в зоопарке. «Улыбнулся» перед тем, как прыгнуть к решетке, рядом с которой я тогда стояла. Но лев не тянул ко мне лап, а дядька тянет. Хоть и не прикасается. «Так как тебя зовут?» — спрашивает он снова. «Это секрет! Понял?» «Понял», — тихо откликается он. Вдруг его голова и плечи заныривают в мой чулан глубже. Я не успеваю вовремя отстраниться, и цепкие пальцы обхватывают меня за плечи. Не больно, но довольно крепко. «Пусти», — шиплю я и закрываю глаза. Я всегда так делаю, когда страшно. А мне теперь страшно. Страшно так, как не было за все пять лет моей жизни. Я боюсь, что дядька достанет меня из этой норки и унесёт с собой. Мой коварный мозг, видимо, решает проявить милосердие, и «кадр» с цепким дядькой исчезает с глаз долой. Но только затем, чтобы смениться другим… Снова вспышка и перед глазами проявляется комната. Она похожа на кабинет. Я видела такой, когда мы с дедушкой ходили в школу, в которой я буду учиться в подготовительном классе. Столы в два ряда и большой — в центре, у доски. В памяти в подробностях воскресает яркий солнечный день. На мне длинное платье. Мама велела мне его надеть, потому что его подол надежно прикрывает коленку, и я выгляжу не «раненным лазутчиком, а кроткой воспитанной девочкой — настоящей леди». Так она говорит, туго заплетая мне косу. Она всегда плетет ее туго — так, что волосы сильно натягиваются у висков. У бабули получается не так туго, но этим утром бадули рядом нет. Мама сказала, что ночью она попала в больницу. Дедушка тоже куда-то уехал, а папа еще не вернулся из командировки. Поэтому мы с мамой сегодня вдвоем. И это грустно. Я вижу, как мы выходим из дома и идём. Пешком. Она куда-то ведет меня за ручку. «Куда?» — мысленно задаюсь я вопросом и тут же слышу свой детский голос: «Куда мы идём, мам?» «В офис. Тебя не с кем оставить. У бабули гипертонический криз, а дедушка уехал в командировку», — терпеливо объясняет она. «Что значит „офис“, мам?» «Место, где я работаю». «А ги… ги—пор—та—ни—чи—кий—рис? Его что не сварили?» «Что не сварили?» — растерянно спрашивает она. «Рис?» «Не рис, а криззз, — поправляет она, делая акцент на звуке „з“, — Ги—пер—то—ни—чес—кий. Это болезнь такая». «Бабуля заболела? Почему?» «Так бывает». «А другое слово, мам?» «Какое другое, Котенок?» — вздыхая, уточняет она. «Дедушка уехал в кодировку — это куда?» «В ко—ман—ди—ров—ку. По делам он уехал. Скоро вернётся». «Когда скоро?» «Скоро, дочь. Послушай меня внимательно!» — строго говорит она. Мы останавливаемся. Она присаживается на корточки и смотрит мне в глаза «В офисе ты будешь сидеть тихо, как мышка, поняла?» «Надо ходить на цыпочках?» «Лучше вообще не ходить, а сидеть за партой. Тебе же скоро в школу, так?» «Так». «Вот будешь тренировать усидчивость». «Что такое 'усичивась»? «У—сид—чи—вость» — произносит мама по слогам и объясняет: — Будешь учиться сидеть смирно. Как на уроке, поняла?' «Поняла», — отвечаю я и разочарованно вздыхаю. Мы с мамой идем дальше. «Чего загрустила, дочь?» «Просто сидеть — скучно, мам». «А ты будешь сидеть не просто так. Ты будешь выполнять задание». «Задание? Как у папы?» — сразу воспаряю я духом. «Что-то вроде того, — отвечает она, — В твоем рюкзаке лежит книга. На странице пятнадцать я отметила отрывок текста. Прочитаешь его два раза и перескажешь мне. Ясно?» «Ясно? А можно один раз прочитать? Я запомню. Честно!» «Нет. Задание нужно выполнять точно: сказано прочитать два раза — значит нужно прочитать именно дважды!» «Дважды?» «Да. Значит — два раза». «А если три, то трижды?» «Да». «А если один раз — одинжды?» «Нет, — вздыхает мама и сетует: — И как только дедушка с тобой справляется». «Я знаю слово „справляется“! — довольно заявляю я. — Дедушка всегда говорит: »«Молодец! Справилась!»' Мы с ним друзья. Он меня хвалит'. Мне так хочется, чтобы мама тоже меня похвалила. И она хвалит: «Ты у меня большая умничка, дочь!»