«Я не мазонка! — возмущаюсь громко. И добавляю: — Меня зовут не так!» «А как?» — спрашивает он, усмехаясь. И уголки его губ чуть дергаются и слегка ползут вверх. Как у льва, который мне «улыбнулся» в зоопарке. «Улыбнулся» перед тем, как прыгнуть к решетке, рядом с которой я стояла. Но лев не тянул ко мне лап, а дядька тянет. Хоть и не прикасается. «Так как тебя зовут?» — спрашивает он снова. «Это секрет! Понял?» «Понял», — тихо откликается он. И вдруг его голова и плечи заныривают в мой «чулан» глубже. Я успеваю вовремя отреагировать, и цепкие пальцы не могут обхватить меня за плечи. Но дядька не сдается и снова пытается это сделать. Его длинные ручищи такие юркие! Хватают меня за плечи и тянут из укрытия. Я извиваюсь. Дергаюсь. В пылу этой битвы неуклюже привстаю с корточек и больно ударяюсь головой. «Аааай!!!» — воплю сиреной и почувствую, что проиграла: меня выуживают из-под стола и ставят перед собой. Так всегда делает дедушка, когда я «намудрю в очередной раз». Он всегда так говорит. «Ну вот… удалилась, — сокрушается дядька. Это слово я знаю — мне бабуля объяснила. Дядька принимается прощупывать мою голову: — Где болит?» «Тут», — тычу пальцем в макушку, запрокинув голову. Он такой высокий. Выше папы. «Отечности не наблюдаю. Голова кружится?» «Нет». «Тошнит?» «Нет». «Будем надеяться, что ничего серьёзного». «Уже не больно, но это ты виноват!» «Косвенно причастен — да. Но, если бы ты выполнила мой приказ без нареканий, этого бы не случилось», — строго изрекает он. «Ты говоришь непонятно!» — обвиняющим тоном сообщаю я. «Подробнее!» — велит он. «Что подобнее?» — не понимаю я. «Не подобнее, а подробнее. Это значит — разложи по полочкам». «Что разложить?» «Свои мысли». «Ты глупый что ли? Как я их разложу? Чтобы их разложить надо в голове дырку сделать!» «Зачем?» «Как зачем? Чтобы вытащить их оттуда». «Не столь кардинально, прошу тебя!» — Смеется он. Мне нравится, как он смеется. Почти, как папа, только чуть-чуть по-другому. «А как их достать, чтобы на полку положить?» — спрашиваю удивленно. И даже сердиться перестаю. «Разложить по полочкам — это образное выражение», — объясняет он, перестав смеяться. «Это как?» «Это значит, что дырку в голове делать не надо. А ты кровожадная!» «Кровожадная — это когда пьёшь кровь! Я в мультике видела. А я кровь не пью! Только сок и молоко на ночь. Иногда газировку сладкую. Но ее пить дедушка не разрешает». «То есть ты пьёшь ее без разрешения?» «Почему без разрешения? Мне папа разрешает. Но это наш с папой секрет, понял?» «Понял». «Секрет — это значит никому ни-ни, — на всякий случай уточняю я. И отчего-то добавляю: — Так папа говорит». «Папина дочка, значит… Ладно, принято». Вижу, что он отступил на шаг. У меня появляется манёвр! Бегу к двери, но добежать не успеваю. Он хватает меня своими ручищами и подвешивает перед собой. «Пусти», — шиплю я и закрываю глаза. Я всегда так делаю, когда страшно. А мне теперь страшно. Страшно так, как не было за все пять лет моей жизни. Я боюсь, что дядька унесёт меня с собой. «Открой глаза!» — приказывает он. Я сначала мотаю головой, а потом открываю их. И слышу: — Я не причиню тебе вреда. Но люблю, чтобы меня слушали с первого раза'. «Я слушаю только папу!» — бунтую, дрыгая ногами. — И дедушку!' «Понятно…» «Ты кто?» «Человек», — отвечает он, пожимая плечами. Продолжаю висеть перед человеком со светлыми волосами. Чувствую цепкий хват его пальцев на своих плечах. Он держит меня перед собой на вытянутых руках. Так дедушка держал картину, которую ему подарили. И рассматривает он меня так же придирчиво, как дедушка свой подарок. Но я не неподвижная картина. Я — вполне себе живая. Могу дергаться. Сопротивляться. К тому же снова сержусь на этого дядьку знатно. Волчком верчусь у него в руках. Дрыгаю ногами. И вдруг больно ударяюсь об него больным коленом. «Ай! Пусти!» «Прекрати хулиганить!» — строго велит он. Но я так недовольна тем, что не смогла спрятаться так, чтобы никто не нашел, что хватаю своего разоблачителя за волосы и что есть сил тяну на себя. И о ужас — волосы слетают с его головы! А под ними есть другие — чёрные. Я так удивлена, что вмиг перестаю дергаться. «Почему у тебя столько волос?» — пораженно спрашиваю я, чувствуя, как глаза мои лезут на лоб. Даже смотреть в его зеленые становится больно. «Так надо», — отвечает он, усмехаясь. «Кому?» «Мне». «Зачем?» «Так надо». «Ты похож на пирата!» «Почему?» «У тебя волосы торчат! Как у дядьки из книжки. Мы с дедушкой вчера читали». «Уже умеешь читать?» — спрашивает он. «Я быстро читаю. Но дедушка — быстрее. А почему у тебя волосы разного цвета?» «Так надо». «А ты другие слова забыл, что ли?» «Помню. К счастью, ты мне не все мозги вытрясла», — снова усмехается он и снова ставит моё, теперь неподвижное тело на пол перед собой. Мне опять приходится запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. «А почему говоришь только „так надо“ и „почему“?» «Потому что так надо». «Ты скучный», — удрученно вздыхаю я. «Почему?» «Потому что знаешь мало слов. Дедушка говорит, это — плохо». «Почему?» «Надо знать много слов. Мы каждый день учим новые».