«Чего того?» «Ну, в тот вечер, о котором ты не колешься». «Не колюсь?» «Ну, рассказывать не хочешь». «Не понимаю…» «Вот и я не понимаю! Если изнасявки тогда не было, то с фига ли ты так замораживаешься? Тут что-то другое… Но что именно?» «Не понимаю, к чему ты завела этот разговор». «А к тому, что тебе теперь от него не отвертеться! Теперь ты просто обязана реабилитироваться передо мной за то, что совершила!» «А что такого я совершила, что требуется реабилитация? Да еще и перед тобой?» «Ты ж меня подставила! — воскликнула Стоцкая на полном серьезе. — И ты мне расскажешь, почему так нездорово отреагировала на действия Новикова! И почему позволила Орлову то, на что горе—жених тогда претендовал по праву!» «По праву?» «Он кольцо тебе нацепил, забыла?» «И что?» «А то, что Новиков при таком раскладе выглядит аки Агнец Божий! Не чета Орлову!» «Что ты несешь!» «Констатирую факт! И второе: если я поняла, что ты в интиме пенёк неотёсанный, то и он понять должен был!» «Кто?» «Орлов! Он точно понял — на дурака не тянет! А теперь задай себе вопрос: почему он это с тобой сотворил? В чем фишка? Ну⁈ Чего зенки вылупила?» Громова молчала. «Уверена, что поюзал он тебя, чтобы подобраться к Громову! — не унималась Стоцкая, — Или к твоему отцу! Теперь я на все сто уверена, что он жив!» «Зачем ему к ним „подбираться“?» «Ну и дурында! Чтобы рычаги давления иметь, для чего ж ещё!» «Прекрати меня оскорблять, Маш, иначе нам будет не по пути. — Голос Громовой слабо вибрировал, но она старалась говорить спокойно. — Мне не нравятся ни тон, ни тема нашего разговора. Прости, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не выставить тебя за дверь». В комнате стало тихо. Но ненадолго. «Прости… — послышался виноватый голос Стоцкой. — Прости… Я не хотела тебя обидеть. Просто… Просто ты меня подставила, понимаешь». «Тебя? А ты тут причем?» «Чёрт! Ты мой второй прокол за пару месяцев!» «Я твой прокол? Как это понимать, Маш?» «Ну пораскинь мозгами, Кать!» «Ну давай вместе пораскинем. Я приняла решение и сделала то… что касается только меня… Возможно, его… И деда. Это наше семейное дело. Каким образом оно касается тебя, Маш?» «Я… Я должна была это предотвратить!» «Предотвратить что?» «Как что? Вот это вот всё!» «Бред какой-то… Прости, зачем тебе что-то предотвращать, Маш?» «Ты же моя подруга — значит, я за тебя отвечаю!» «Перед кем?» «Как перед кем? Перед Громовым!» «У тебя голос дрожит… Подожди… Ты… Ты что, боишься дедушку, Маш?» «А что, скажешь, нет оснований?» «Если ты о том, что произошло между мной и Орловым, то нет. Ты к этому отношения не имеешь». «Ошибаешься! Я привезла тебя сюда под свою ответственность! Я лично с ним договаривалась! Я ему слово дала!» «Какое?» «Как какое⁈ Что с тобой ничего не случится! А что в сухом остатке? Сначала ты чуть не раскалываешь черепушку, а потом и вовсе ложишься под…» «Не утрируй…» «И не думала! И при таком раскладе у меня — все основания опасаться его реакции, да… И она, знаешь ли, может оказаться очень даже…» «Очень даже что?» «Очень даже… травмоопасной». «Что?.. И чем же дед может тебя травмировать?» «С ним шутки плохи… Ему же мой бизнес на корню зарубить — раз плюнуть!» «А какой у тебя бизнес?» «Клиника!» «Какая ещё клиника? Ты же Универ не закончила…» «Моя! Моя клиника, Кать! Дело всей моей жизни!» «Значит вот что для тебя важно… А все эти разговоры о беспокойстве обо мне — для проформы, так?» «Не передергивай!» «И потом: что это ты из моего деда монстра лепишь, Маш?» 'Если бы…. Он даже собственную дочь не пожалел… Что уж обо мне говорить?.. — в голосе Стоцкой промелькнуло сожаление. «Маму? Что ты хочешь сказать?» «Только то, что сказала. Забей…» «Как это забей? Рассказывай, раз начала!» «Нет… Расскажу только в обмен на твою откровенность…» «Я подумаю… Только ты ошибаешься: дедушка любил маму. Очень… И никогда бы не причинил ей вреда…» «Как скажешь… Сейчас важно другое: не будет клиники — полетят головы». «Чьи?» «Да моя прежде всего! Ты хоть знаешь, какие люди в это вписались?» «Вписались… Скажешь — узнаю». «Ну точно дура! Прости! Блаженная, я хотела сказать. Об этом не говорят!» «Почему?» «Потому что такие люди светиться не любят. А если засветятся, то уж никак не порешать!» «Что не порешать, Маш? Я всё меньше тебя понимаю…»